Владимир Хрусталев - Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова
«На следующий день я проснулась со страшной головной болью и всеми признаками приступа плеврита. Тем не менее, я встала и оделась. Завтрак подали в комнате Дмитрия, где он ждал меня вместе со своим соучастником Феликсом Юсуповым и одним из наших дядей – великим князем Николаем Михайловичем.
Завтрак прошел в сравнительно живой атмосфере. Когда подали кофе, к Дмитрию пришел один из наших кузенов, а я увела Юсупова в другую комнату для приватной беседы.
После первых же слов я поняла, что его отношение к их поступку разительно отличается от отношения Дмитрия. Он был опьянен своим участием и значимостью своей роли и видел для себя большое политическое будущее. Я не спрашивала его о подробностях, потому что знала – заговорщики дали друг другу слово чести никогда не рассказывать о том, что произошло той ночью.
Однако, несмотря на самодовольство и самоуверенность, в его словах чувствовалась тревога за свою судьбу и за судьбу Дмитрия.
Со вчерашнего дня ничего нового не произошло. Намерения двора, говорил он, по-прежнему неизвестны, но, добавил он, судя по всему, гнев императрицы направлен главным образом на Дмитрия; она считала Дмитрия неблагодарным по отношению к ней и к императору и обвиняла его ни много, ни мало в государственной измене.
Тело Распутина перевезли в Царское Село и похоронили в парке. Место для могилы она выбрала сама. Некоторые подробности перевозки тела и похорон просочились в газеты, и по непонятной причине скорбь императрицы – вполне естественная в сложившейся ситуации – оказала на людей более серьезное и опасное влияние, чем прежние приглушенные и даже скандальные слухи. Ее открытое проявление горя стало неопровержимым доказательством сильной привязанности к Распутину. В этой привязанности, по словам Юсупова, и таилась наша главная опасность. Сейчас оставалось только ждать; оправдываться не было смысла; факты говорили сами за себя. Многое зависело от императора: именно от него ждали каких-нибудь действий.
Дмитрий воспринимал эту неопределенность не так, как Юсупов. Внезапная популярность не доставляла ему радости, напротив, она его пугала; его также пугали последствия убийства – он ожидал совсем другого.
Юсупов с уверенностью, однако не без тревоги, говорил о том, что их не тронут. Он верил в свою счастливую звезду и рассчитывал на общественное мнение. Двор, утверждал он, никогда не пойдет против общества.
Около трех часов дня Лейминг сообщил, что генерал Максимович хочет поговорить с Дмитрием по телефону. После недолгого разговора Дмитрий вернулся и рассказал нам, что Максимович велел ему немедленно явиться, так как он должен передать ему срочный и важный приказ.
Мы молча переглянулись. Молния сверкнула. Но мы еще не знали, где грянет гром.
Побледневший Дмитрий вызвал свою машину и уехал в сопровождении генерала Лейминга. Мы с Юсуповым остались одни. Мы так волновались, что даже не могли разговаривать. Юсупов растерял всю свою самоуверенность. Чтобы немного успокоиться, я села за фортепьяно и заиграла цыганский романс. Феликс, облокотившись на крышку инструмента, пел низким голосом. У меня дрожали пальцы.
Минуло полчаса. Наконец дверь за моей спиной распахнулась. Я вздрогнула и повернулась. На пороге стоял Дмитрий, вцепившись в дверную ручку. Его лицо изменилось до неузнаваемости. Мы с Феликсом молча смотрели на него, не решаясь произнести ни слова. Дмитрий отпустил ручку и вошел в комнату.
– Я получил приказ уехать сегодня вечером на персидский фронт в сопровождении адъютанта императора, которому поручили следить за мной. Мне запретили встречаться или переписываться с кем-либо по дороге. Место моего назначения пока неизвестно, – сообщил он нам бесцветным голосом, стараясь сохранять спокойствие.
– Тебя, Феликс, отправляют в ссылку в твое поместье в Курской губернии. Позже шеф полиции сообщит нам время отправления наших поездов.
Дмитрий бросил фуражку на диван и стал ходить по комнате. Мы упали духом. Дело было не в наказании, которое на первый взгляд казалось очень мягким, а в том, какое влияние оно окажет на дальнейший ход событий. Вся Россия ждала реакции двора на смерть Распутина и задавалась вопросом, каким будет отношение к его убийцам. Теперь она получила ответ. Как она его примет? Не станет ли это последней каплей, не выпустит ли на свободу все темные страсти, не разрушит ли все барьеры?
Наказание убийц, хотя и обоснованное с юридической точки зрения, тем не менее, доказывало обществу безмерную верность императрицы памяти Распутина, подтверждая слухи о его влиянии, и вновь демонстрировало беспомощную пассивность императора.
Но самое главное, что будет с Дмитрием? Ссылка на далекий персидский фронт несла в себе определенный элемент риска. Здесь, в Петрограде, он более или менее защищен от покушения приспешников Распутина, но кто знает, что может случиться с ним вдали от дома, в незнакомой обстановке? Им не составит труда устранить его и замести следы.
Так я думала; и если кому-то мои мысли покажутся беспорядочными, то такими они и были тогда. Неделю мы все жили между призраком убитого, с одной стороны, и ожиданием краха – с другой. Я никогда – ни до, ни после – не испытывала такого острого ощущения катастрофы. К чувству страха за дорогого человека примешивалось предчувствие неминуемой и непоправимой беды.
– Нужно сказать отцу, – наконец, произнесла я. – Хочешь, я сама ему позвоню?
– Да, – ответил Дмитрий.
Я поднялась и вышла в комнату, где стоял телефон. У ее дверей в небольшом коридоре, ведущем к черному ходу, стоял часовой, которому было приказано следить за телефонными разговорами. Я связалась с Царским Селом, мне ответила наша мачеха княгиня Палей и пошла звать отца. Дмитрий, который последовал за мной, взял трубку и застыл в ожидании.
– Это я, отец, – сказал он спустя несколько секунд, – я хотел сообщить тебе…
Он запнулся и всучил мне трубку, беспомощно махнул рукой и вышел из комнаты.
– Алло, – услышала я тихий, спокойный голос отца.
– Это я, Мария, – ответила я, дрожа всем телом.
– А, это ты. Я не знал, что ты уже приехала из Пскова. Когда приедешь к нам?
– Папа, здесь всё… не очень хорошо складывается, – произнесла я, не зная, как начать, и глотая душившие меня слезы.
– Что случилось? – спросил он, и теперь в его голосе слышалась тревога. – Дмитрий…
– Да, папа…
– Скажи мне, что произошло…
– Генерал Максимович только что передал ему приказ императора. Дмитрия высылают на персидский фронт. Он должен уехать сегодня вечером в сопровождении адъютанта. В пути он не должен ни с кем встречаться или писать письма.
Слезы мешали мне говорить. Трубка молчала.
– Алло…
– Да, я здесь, – произнес изменившимся голосом отец. – Спроси Дмитрия, хочет ли он, чтобы я приехал, я могу немедленно выехать на машине…
Я повернулась к Дмитрию, который уже вернулся, и повторила вопрос отца.
– Нет, нет! Не нужно. Я не хочу его волновать. Мне будет слишком тяжело с ним прощаться. Я и так причинил ему много горя.
– Папа, Дмитрий не хочет тебя беспокоить, он просит…
Дмитрий взял у меня трубку.
– Отец, умоляю тебя, не приезжай. Я доставил тебе столько хлопот и беспокойства.
Отец неважно себя чувствовал. Мы оба знали, что он тяжело переживает события последних дней. Дмитрий не мог больше говорить. Он снова передал трубку мне.
– Завтра, как только сможешь, приезжай к нам, слышишь?
– Хорошо, приеду, – ответила я.
Потом Дмитрий сказал еще несколько слов и повесил трубку. Это был их последний разговор; больше они никогда не виделись.
Мы вернулись в гостиную. Известие о высылке Дмитрия и Юсупова распространилось с небывалой скоростью. Телефон не умолкал, многие приходили лично, чтобы получить точные сведения. Но Дмитрий хотел видеть только самых близких, и Лейминг согласился взять на себя остальных.
Приходили офицеры, которые предлагали спрятать Дмитрия в городе; другие предлагали начать восстание от его имени.
Все эти предложения он выслушивал с глубоким волнением и горечью, умоляя своих особо рьяных защитников не осложнять ситуацию. Он говорил им, что выполнит приказ императора со смирением и покорностью. Вступая в заговор против Распутина, он хотел лишь одного – защитить престол и сейчас не собирается менять свое отношение.
