Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра
Досада и нетерпение не давали заснуть в ту ночь лейб-медику.
Возможно, они и были причиною возникновения на картоне рисунка, с которым утром Лесток явился к цесаревне.
На одной стороне картона Елизавета Петровна изображена была в императорской короне, на троне, на другой — она же, но в ряске монахини, с виселицами и колесами по сторонам.
— Выбирайте, — сказал Лесток, показывая рисунки.
Елизавета решилась окончательно…
В тот же самый день, 24 ноября, также утром, цесаревну предупредили, что по приказу предусмотрительного Остермана гвардии повелевалось быть готовою к выступлению из Петербурга в 24 часа.
Канцлер, решив лишить цесаревну военной поддержки, хитро придумал дипломатически удалить гвардию и ловко распустил слух о приближении Левенгаупта к Выборгу.
Лесток не отходил от Елизаветы. Не отходил до той поры, пока с помощью княгини гессен-гомбургской и Воронцова не добился согласия цесаревны назначить ближайшую ночь к совершению их замысла.
После обеда придворный лейб-хирург явился в трактир, ближайший к Зимнему дворцу. Здесь богатых посетителей заманивали то устрицами, «вчера из Фленсбурга», то анкерками, «сегодня из Токая», то коллекцией париков из Парижа, то раззолоченной каретой из Вены.
Здесь Лесток и нашел того, кого искал, — одного из главных осведомителей Остермана, шатавшегося по городу и высматривавшего опасное.
Лейб-хирург предложил ему партию в бильярд, ловко увлек его несколькими проигрышами и таким образом задержал его до вечера.
В те же часы Антон-Ульрих упрашивал правительницу расставить на улицах пикеты и арестовать Лестока.
— Опасности нет, — отвечала спокойно Анна Леопольдовна.
Супруг пожимал плечами.
— Вы слишком доверчивы, — говорил он.
В одиннадцатом часу один из заговорщиков явился в трактир и перемигнулся с Лестоком. Тот отставил кий и направился к Шетарди, чтобы взять у него деньги, при этом он не раскрыл своих намерений.
В полночь Лесток узнал через своих шпионов, что во дворце все успокоилось и что там находится только обыкновенный караул. С двумя санями лейб-медик поспешил во дворец Елизаветы. Его ждали с нетерпением. Цесаревна трепетала от страха.
— Все готово и дорога каждая минута, — сказал ей Лесток.
По долгому молчанию Елизаветы, по ее внезапно побелевшему лицу, вздрагивавшим губам было ясно: она в глубочайшем смятении. Она казалась не способной ни к чему.
— Не хочу ничего, — тихо произнесла она. Окружающие кинулись на колени, умоляя подумать о себе, о них, о России. Один Лесток хмуро смотрел на все происходящее. Наконец он сказал несколько резких фраз, и цесаревна словно вышла из оцепенения. Он, казалось, подстегнул ее.
Елизавета Петровна встала под образа, молилась и плакала.
Затем цесаревна поднялась с колен. Лесток подал ей надеть орден святой Екатерины. В руках у нее оказался серебряный крест. Не помня себя от волнения, Елизавета вышла из дворца и направилась к саням. В одни из них села цесаревна и Лесток, на запятки тут же вспрыгнули Воронцов и двое Шуваловых, на другие — Салтыков, Шварц и двое преображенцев.
По спящим улицам покатили к казармам Преображенского полка, где Елизавету уже ждали.
Едва подъехали к съезжей, Лесток, заметив, что барабанщик, удивленный неожиданными для него гостями, готовится бить тревогу, выскочил из саней и в мгновение распорол кинжалом барабан.
Цесаревна зашла в съезжую. Подкупленные солдаты успели склонить находившихся там караульных в пользу принцессы и объявить им о ее прибытии.
Едва преодолевая волнение, Елизавета обратилась к солдатам:
— Знаете ли вы, чья я дочь?.. Готовы ли за мною? После Бога, надеюсь на вас.
Этого оказалось достаточно.
— Рады все положить души наши за Ваше Величество и Отечество наше! — раздалось в ответ.
Дежурный офицер Гревс, спавший в соседней комнате, был арестован. Солдаты целовали крест и присягали на верность матушке-императрице.
С тем же крестом, во главе отряда из двухсот с лишним гвардейцев, Елизавета выступила из Преображенской съезжей и направилась к Зимнему дворцу.
По дороге, отделяясь от отряда, исчезали в ночной мгле небольшие группы гренадер, назначенные арестовывать противников императрицы.
Елизавета шла пешком, но скоро стала отставать от быстро идущих солдат, задерживая всех. Тогда гвардейцы посадили ее на плечи и так внесли в Зимний дворец.
Караул дворцовой гауптвахты не оказал никакого сопротивления.
Все тотчас же признали Елизавету Петровну императрицей и присягнули ей.
По приказу Лестока и Воронцова все лестницы и подъезды дворца были перекрыты. 30 гренадеров поднялись на второй этаж, где находились апартаменты правительницы. Елизавета поднялась с ними.
Маркиз де ла Шетарди так опишет события сразу же после переворота: «Найдя великую княгиню правительницу еще в постели и фрейлину Менгден, лежавшую около нее, принцесса объявила первой об аресте. Великая княгиня тотчас подчинилась ее повелениям и стала заклинать ее не причинять насилия ни ей с семейством, ни фрейлине Менгден, которую она очень желала сохранить при себе. Новая императрица обещала ей это».
Фельдмаршал Миних в своих «Записках» сообщит следующее:
«Она повела этот отряд прямо в Зимний дворец, вошла в комнату великой княгини, которая была в постели, и сказала ей: «Сестрица, пора вставать».
Есть и другие известия, согласно которым во время ареста Анны Леопольдовны Елизавета находилась на дворцовой гауптвахте. Лейб-хирург был неотлучно при ней, и его стараниями готовился увидеть свет первый Манифест новой императрицы.
Арестованное брауншвейгское семейство под конвоем было отвезено во дворец Елизаветы Петровны, куда спешили уже со всех концов города прослышавшие невесть как о смене власти горожане.
Все торопились высказать свои «верноподданнейшие» чувства.
Сама же Елизавета Петровна, отдав в 3 часа ночи приказ снарядить нарочного гонца в Сибирь, за Шубиным, воротилась в свой дворец. Императрицей.
XXI
Сохранились записки князя Я. П. Шаховского, живо рисующие ночь после переворота.
Далеко за полночь князь возвратился из гостей. Он был у кабинет-министра графа Михаила Гавриловича Головкина.
Едва только заснул князь Шаховской, «как необыкновенный стук в ставень» его спальни и громкий голос сенатского экзекутора Дурнова разбудили его. «Он громко кричал, чтоб я как наискорее ехал в цесаревинский дворец, — ибо-де она изволила принять престол российского правления, и я-де с тем объявлением теперь бегу к прочим сенаторам. Я, вскоча с постели, подбежал к окну, чтоб его несколько о том для сведения моего спросить, но он уже удалился.
Вы, благосклонный читатель, можете сообразить, в каком смятении дух мой находился! Ни мало о таких предприятиях не только сведения, но ниже видов не имея, я сперва подумал, не сошел ли экзекутор с ума, что так меня встревожил и вмиг удалился; но вскоре потом увидел многих по улице мимо окон моих бегущих людей необыкновенными толпами в ту сторону, где дворец был, куда и я немедленно поехал, чтобы скорее узнать точность такого чрезвычайного происхождения. Не было мне надобности размышлять, в который дворец ехать. Ибо хотя ночь была тогда темная и мороз великой, но улицы были наполнены людьми, идущими к цесаревиному дворцу, гвардии полки с ружьями шеренгами стояли уже вокруг оного в ближних улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни; а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреваться. Причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: «Здравствуй, наша матушка императрица Елизавета Петровна!» — воздух наполняли. И тако я, до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышел из оной, пошел пешком, сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь, и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша, взошел на первую с крыльца лестницу и следовал за спешащими же в палаты людьми…»
Встретив сенатора князя Голицына, Шаховской хотел было узнать, как это сделалось, но тот знал не больше его. Только в третьей комнате камергер Петр Иванович Шувалов, один из заговорщиков, рассказал им наскоро главные обстоятельства. Среди растерянных, ошеломленных нечаянным переворотом придворных и сановников гордо и весело расхаживали его участники. Генерал-аншеф Салтыков, много послуживший делу со своей супругой Марьей Алексеевной, подошел к Шаховскому и Голицыну и, ухватя первого за руку, со смехом сказал:
— Вот сенаторы стоят.
— Сенаторы, сударь, — отвечал Шаховской.
— Что теперь скажете, сенаторы? — расхохотался Салтыков.
Скоро вышла из внутренних покоев Елизавета и приняла от собравшихся поздравление.
