Франсуа Минье - История Французской революции с 1789 по 1814 гг.
Ораторы Советов страшно напали тогда на Мерлена и Ларевельера-Лепо; отставить их они не имели законного повода и потому приложили все усилия, чтобы принудить их самих подать в отставку. Ввиду этих угроз директора послали в Совет оправдательные письма и предложили им мир. 30 прериаля республиканец Бертран (из Кальвадоса) взошел на трибуну и, рассмотрев предложения директоров, воскликнул: „Вы предлагаете союз, а я вам советую подумать, можете ли вы сами долее оставаться в ваших должностях? Если вы по-настоящему любите республику, вы не будете колебаться в своем решении. Вы не в состоянии делать добро; вы никогда не получите доверия ни своих товарищей, ни народа, ни представителей его, а без него вы не сможете заставить исполнять законы. В Директории благодаря конституции, как я знаю, уже существует большинство, пользующееся доверием народа и национального правительства. Чего еще ждете вы, чтобы ввести единодушие намерений и принципов между двумя основными властями республики? Вы не обладаете доверием даже тех подлых льстецов, которые вырыли вам политическую могилу! Кончайте вашу карьеру делом самоотвержения, и его оценят все добрые сердца республиканцев“.
Мерлен и Ларевельер-Лепо, лишенные поддержки правительства благодаря выходу Рёбеля, отставке Трейяра и измене Барраса, понуждаемые требованием Советов и патриотическими соображениями, уступили обстоятельствам и отказались от директориальной власти. Эта одержанная соединенными усилиями республиканцев и умеренных победа послужила на пользу и тем, и другим. Первые провели в Директории генерала Мулена, вторые — Роже-Дюко. День 30 прериаля (18 июня), расстроивший прежнее правительство III года, дал, таким образом, Советам возможность отомстить Директории за 18 фрюктидора и 22 флореаля. При этом обе основные власти в государстве нарушили, каждая в свою очередь, конституцию: Директория — посягнув на неприкосновенность Законодательного собрания, а оно, со своей стороны, изгнав некоторых членов Директории. Образ правления, которым недовольны были все партии, вполне понятно, не мог иметь продолжительного существования.
После успехов 30 прериаля Сьейес работал над разрушением остатков правительства III года, чтобы восстановить законный порядок на других основаниях. Это был человек своенравный и большой систематик, и он обладал верным взглядом на положение дел. Он вошел в революцию в страшную эпоху, с намерением укрепить ее прочным государственным устройством. Он способствовал великим переменам 1789 г. своим предложением 17 июня преобразовать Генеральные штаты в Национальное собрание и своим планом внутреннего устройства, заменившим провинции департаментами; весь промежуточный период он прожил пассивно и не вмешиваясь в политические дела. Он ожидал, чтобы время национальной обороны вновь уступило место созидательной работе. Во время Директории он был назначен посланником в Берлин, и ему приписывали нейтральную поддержку Пруссии. После своего возвращения он согласился принять должность директора, от чего ранее долго отказывался; принял он ее потому, что Рёбель вышел из состава правительства, и потому, что считал партии достаточно утомленными, чтобы предпринять окончательное умиротворение и установление свободы. С этим намерением он опирался в Директории на Роже-Дюко, в Законодательном собрании на Совет старейшин, вне правительства на массу умеренных людей и на средний класс; прежде этот класс желал, как нечто новое, законности, а теперь, тоже как чего-то нового, отдыха. Эта партия искала твердого, уверенного правительства, не имевшего ни прошлого, ни врагов, могущего удовлетворить всяким убеждениям и всем интересам. Все, что было совершено с 14 июля по 9 термидора народом, сообща с частью правительства, совершалось, начиная с 13 вандемьера, солдатами, и поэтому Сьейесу необходим был генерал: он обратил свои взоры на Жубера, и он был поставлен во главе Альпийской армии, дабы победами и освобождением Италии он приобрел большее политическое значение.
Между тем Конституция III года еще поддерживалась двумя директорами, Гойе и Муленом, Советом пятисот и вне правительства партией Манежа. Крайние республиканцы собирались в клубе в той самой зале, где заседало первое из Законодательных собраний. Новый клуб, образованный перед 18 фрюктидора из остатков Сальмского, существовавшего при начале Директории, из Пантеона, работавшего и славного общества якобинцев, проповедовал с жаром мнения республиканские, но вовсе не демократические, принадлежавшие низшему классу. Каждая из двух партий имела своих членов в министерстве, обновленном в одно время с Директорией. Министром юстиции был Камбасарес, внутренних дел — Кинетт; Рейнар во время министерского междуцарствия перед назначением Талейрана временно исполнял должность министра иностранных дел; министром финансов был Робер Ленде; морским — Бурдон (из Ватри), военным — Бернадотт; министром полиции был Бургиньон (из Нанта), вскоре замещенный Фуше. На этот раз Баррас занял нейтральное положение между двумя сторонами Законодательного корпуса, Директорией и министерством. Видя, что дело клонится к более значительному перевороту, чем переворот 30 прериаля, он, как бывший дворянин, думал, что погибель республики повлечет за собой возвращение Бурбонов, и вел переговоры с претендентом, Людовиком XVIII. При этом, по-видимому, ведя переговоры о восстановлении монархии через своего агента Давида Монье, он не забывал и самого себя. Баррас не держался никаких убеждений, а всегда становился на сторону партии, имеющей наибольшие шансы успеха. Будучи монтаньяром-демократом 31 мая, монтаньяром-реакционером 9 термидора, революционным директором и противником роялистов 18 фрюктидора, крайним республиканским директором и противником своих прежних товарищей 30 прериаля, — ныне он стал директором-роялистом — противником правительства III года.
Партия, оробевшая после 28 фрюктидора и заключения континентального мира, вновь приободрилась. Военные успехи новой коалиции, жестокий закон о принудительном займе и насильственный закон о заложниках, заставлявший каждое эмигрировавшее семейство дать гарантию правительству, — принудили роялистов на юге и западе взяться за оружие. Они появлялись шайками, становящимися день ото дня все более опасными, и начали мелкую, но опустошительную войну шуанов. Они ждали прихода русских и надеялись на близкую реставрацию монархии. Наступил момент, удобный для новых исканий всех партий. Каждая из них желала получить наследство после находящейся на последнем издыхании конституции; повторялось то, что уже можно было видеть при конце заседаний Конвента. Во Франции все имеют какое-то политическое чутье и при помощи его угадывают приближение смерти правительства, и все партии приходят за добычей.
К счастью для республики, война приняла другой оборот на двух границах — на верхнем и нижнем Рейне. Союзники, завладев Италией, захотели вторгнуться во Францию через Швейцарию и Голландию, но генералы Массена и Брюн остановили их до сих пор победоносное движение. Массена двинулся против Корсакова и Суворова. В двенадцать дней искусными комбинациями и рядом побед, переходя по очереди от Констанца до Цюриха и обратно, он отразил все усилия русских, принудил их к отступлению и расстроил коалицию. Брюн разбил также герцога Йоркского в Голландии, заставил его вернуться на суда и отказаться от своей попытки вторжения. Одна Итальянская армия была менее счастлива. Она потеряла своего генерала Жубера, убитого в сражении при Нови, где он имел дело с австрийцами и русскими. Но эта граница, удаленная от центра движения, осталась незанятой неприятелем, несмотря на поражение при Нови, и Шампьоне искусно защищал ее. Вскоре ее должны были перейти республиканские войска; они при каждом возобновлении войны испытывали поражения, а затем быстро обретали свое превосходство и начинали побеждать. Европа, давая своими частыми нападениями только больше упражнений для военных сил, делала их с каждым разом все более способными не только к отражению, но и к нападению.
Внутри государства, однако, ничего не изменилось. Распри, неудовольствие и раздражение остались все те же. Только борьба между умеренными и крайними республиканцами выразилась еще яснее. Сьейес продолжал действовать против этих последних сообразно своим ранее выработанным планам. Он восстал против якобинцев на Марсовом поле в годовщину 10 августа. Люсьен Бонапарт, имевший благодаря своему характеру, своим способностям и военному значению победителя Италии и Египта большое влияние в Совете пятисот, изобразил в этом собрании ужасающую картину террора и сказал, что Франции угрожает возвращение его. Почти в то же время Сьейес отставил от должности Бернадотта, а Фуше закрыл, с его согласия, собрания в Манеже. Толпа, от одного призрака прошлого пришедшая в ужас, стала на сторону умеренных, и крайние республиканцы, желавшие объявить „Отечество в опасности“, как при конце Законодательного собрания, не смогли этого выполнить. Сьейес тем временем, потеряв Жубера, искал генерала, способного понять его планы и защищать республику, не делаясь ее притеснителем. Гош уже больше года как умер; Моро заставил себя подозревать своим двусмысленным поведением относительно Директории перед 18 фрюктидора — внезапным доносом на своего старинного друга Пишегрю, измену которого он скрывал в продолжение целого года. Массена не годился в политические генералы, Бернадотт и Журдан принадлежали к партии Манежа, Сьейес не находил никого и откладывал свой план государственного переворота за неимением годного к тому человека.
