Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
От неприятностей Суворов почти не спал. Антонио, которому было семьдесят лет, тоже не спалось. Александр Васильевич, услыхав, что хозяин, помещавшийся в соседней комнате, не спит, позвал его к себе. Старики проговорили до самого утра.
- С нами словечко лишнее боится молвить, а с ним пролопотал цельную ноченьку,-ревновал Прошка.- Тоже советчика нашел. Старичишка лядащий, возгрёй убьешь!
Александр Васильевич расспрашивал Антонио о горах, о дорогах. Антонио хорошо знал Тессин, Граубинден, бывал у истоков Верхнего Рейна, но кантона Ури не знал. Он советовал Сульверо идти на Сплуген: путь на Сен-Готард весьма тяжел. И какие дороги там дальше, за Сен-Готардом к Альторфу на Швиц, - сказать не мог.
- Там озера, а я не рыболов, а охотник.
- Ничего, найдем проводников. Выйдем! - не терял уверенности Суворов.
Ведь австрийцы столько времени воюют здесь. Они же должны знать Швейцарию. Их офицеры генерального штаба - подполковник Вейротер и другие, которых прикомандировал к Суворову Мелас в качестве знатоков местности, не сомневаются в пути на Швиц.
И, кроме того, Суворов, как всегда, выбрал не самый легкий, а самый быстрый и неожиданный путь. Он крепко надеялся на себя и на своих чудо-богатырей.
Почти не спавший ночь, измученный дорогой и волнениями, Суворов в это утро осунулся и почернел.
Позавтракав, он поехал посмотреть, как расположились в Таверно его витязи. Полки стояли под открытым небом. В домах не хватало места. Были заняты все постройки - сараи, хлевы. Люди посменно приходили в дом обогреться, обсушиться, поспать.
Дождь немного стих, а ветер точно подрядился - дул с гор, резкий, пронизывающий, круглые сутки.
Суворов ехал в одном мундирчике и "родительском" плаще - зимнего у него, как и у всей армии, ничего не было. Солдаты сразу приметили, как изменился их "дивный".
- Что с ним, с отцом нашим, сталось?
- Уж здоров ли?
- Спаси его, господи, и помилуй нас!
- Куда мы без него годны?
- А может, впереди враг сильный, и батюшка Александр Васильевич думает, что мы не справимся?
- Э, впервой нам, что ли!
- Да подавай хоть сотню тысяч синекафтанников - всех успокоим!
- Укладем рядышком!
Но на следующий день, глядь, Суворов снова повеселел. Повеселел и весь русский лагерь. Все тотчас же узнали: из Петербурга прибыл царский гонец, привез большие награды за Итальянский поход.
Павел I прислал рескрипт по случаю взятия Мантуи и за победу при Нови.
За взятие Мантуи Суворову был пожалован титул "князя Италийского". Генералу Краю, осаждавшему Мантую, Павел I не дал ничего - так досадили ему австрийцы:
Хотя Вы генерал-фельдцехмейстера Края и рекомендуете, но я ему ничего не дам: потому что Римский император трудно признает услуги и воздает за спасение своих земель учителю и предводителю его войск.
Павел I был прав; император Франц не награждал фельдмаршала Суворова отделывался комплиментами в рескриптах.
За Нови Павел I наградил Суворова еще больше - он отдал приказ:
В благодарность подвигов Князя Италийского
графа Суворова-Рымникокого гвардии и всем Российским войскам, даже и в присутствии Государя, отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым особе Его Императорского Величества.
Царь писал Суворову:
Не знаю, что приятнее: Вам ли побеждать или мне награждать за победы.
Ростопчин со своей стороны подбадривал Александра Васильевича:
Презрите действия злобы и зависти, Вы им делами Вашими с младых лет подвержены.
В этот же день вернулся гонец, посланный к Меласу. Папа-Мелас винился, проливал крокодиловы слезы. Он оправдывался, сваливал вину на интендантского чиновника, обещал взыскать с него за несвоевременную присылку мулов.
А к вечеру прибыла еще одна партия мулов. Суворов мог теперь спешить наполовину меньше казаков. Работа кипела: готовили вьюки, провиант на неделю, патроны.
Но как ни торопились, а раньше 10 сентября из Таверно выйти не смогли. Пять драгоценных дней пропало ни за что.
Большинство солдат и офицеров впервые видали горы, никогда не воевали среди них. Поэтому Александр Васильевич написал правила ведения горной войны, а накануне выхода из Таверно еще раз объехал войска и говорил с ними:
- Горы велики, есть пропасти, есть водотоки, а мы их перейдем, перелетим! Мы - русские! Бог нас водит - он нам генерал! Лезши на горы, одни - стреляй по головам врага, стреляй редко, да метко! А прочие - шибко лезь в россыпь. Влезли: бей, коли, гони, не давай отдыху. Просящим - пощада: грех напрасно убивать. Кого из нас убьет - царство небесное. Церковь бога молит. Останемся живы - нам честь, нам слава, слава, слава!
- Веди нас, отец наш! Рады стараться. Веди! Идем! Ура! - отдавалось в горах.
10 сентября ранним утром выступали.
Суворов прощался с гостеприимными хозяевами. Его окружили многочисленные внуки, дети Антонио Гаммы.
Жена Антонио, высокая дородная старуха, протянула графу подарок шерстяные носки, которые она связала сама: Сульверо пускался через Альпы в нитяных носках и ботфортах.
Александр Васильевич благодарил, но отказался, как выразительно ни смотрел на него Прошка. Сказал, что ни разу в жизни не носил шерстяных носков.
- Солдату не пристало греться!
Тогда кто-то из семьи предложил заменить холодную каску шляпой войлочной, широкополой.
Этот подарок Александр Васильевич принял охотно.
Австрийскую каску сунул Прохору, а шляпу тут же надел. Он обнял на прощанье старика Антонио:
- Добрые вы люди! Жалко расставаться! Друг Антонио, едем с нами!
Антонио остолбенел. Мгновение он стоял, хлопая глазами. Потом улыбка осветила его морщинистое лицо. Он вспыхнул, как молодой. Суворов подсказал то, о чем он все время думал сам, но не смел сказать.
Жена с тревогой глянула на мужа.
- Едем! - решительно ответил Антонио и кинулся в комнаты.
Суворов не верил своим глазам. Он сказал, не думая о последствиях. И ему уже было досадно, что он сказал. Александр Васильевич стоял смущенный.
В доме произошел переполох. Жена, взрослые дети обступили Антонио, убеждали, умоляли его не ехать.
- В такое позднее время года ехать через горы...
- И не на ярмарку, а на войну...
- Помешался человек!
- Что с него толку? Какой он проводник? Он уже видит плохо!
- Замолчите! - грозно повернулся Антонио Гамма.
Он был непреклонен. Он взял свой альпеншток, попрощался с плачущей женой, удивленными детьми и внуками и решительно пошел из дома.
- Надо это человека с места трогать? Добро бы молоденький, а то... Что, своих-то стариков у нас мало? - осуждал барина Прошка.
- Такой старик лучше молодого, - ответил Ванюшка, подводя Гамме запасного казачьего коня.
Антонио Гамма гордо ехал рядом с Суворовым.
III
Где только ветры могут дуть,
Проступят там полки орлины.
Ломоносов
Если до Белинцоны было еще некоторое подобие дороги, то дальше сразу въехали на узкую извилистую тропочку.
Горы, немного раздвинувшиеся у Белинцоны, опять подошли вплотную. Сдавили со всех сторон, как-то совсем прижали к земле. Их хребет терялся где-то в сером небе.
Вдалеке, уже яснее, чем прежде, белел на вершинах снег. С каждым шагом зелени становилось меньше. Все чаще высовывались обнаженные ребра скал.
Тропинка вилась вдоль реки Тичино, перепрыгивая с одного берега на другой.
Вся долина была загромождена камнями - следами недавнего обвала.
Дорога была трудна.
Суворов ехал позади своей маленькой двуколки - единственной колесной повозки во всем обозе. В ней сидели Фукс и Прошка. Двуколка едва тащилась скособочившись. С трудом пробиралась через наваленные камни. Ее кидало из стороны в сторону.
Господин статский советник Фукс не вынес тряски - полез вон. Пересел на коня.
Суворов невольно улыбнулся:
- Это ему не по миланским улицам. Растрясет свой живот. И поделом!
А Прошка, держась за борт двуколки руками, недовольно глядел вверх, на высоченные горы. Сокрушался:
- Господи, и куды нас занесло!
Ванюшка, шедший у самого суворовского стремени, сказал, указывая на Фукса:
- Идти-то лучше: греешься!
В самом деле, ехать было холодно. Резкий ветер откуда-то с гор пробирал насквозь, дождь хлестал то так, то эдак.
- Погодка. Добрый хозяин собаку на двор не выгонит, - пожимался Суворов.
Антонио Гамма догадывался, о чем речь. Смущенно поглядывал, точно он отвечал за непогоду. Оправдывался:
- В сентябре у нас еще тепло. А в этом году... Такая осень... Не запомнит никто...
Вдали, внизу показалась деревня. В ней был назначен ночлег. До Айроло, где уже стояли французы, оставалось десять верст.
...С 12 на 13 сентября всю ночь шел дождь, неистовствовала буря.
Большая часть войск опять ночевала под открытым небом - в домах, в хлевах, в сараях не хватало мест. Деревьев, кустарников было мало. Люди жались к неуютным скалам, стараясь укрыться в какой-либо расщелине. Мокли, зябли в одних мундирчиках, мучились.
