Народная монархия - Иван Лукьянович Солоневич
Если вы примете эту картину мало-мальски всерьез, то целый ряд явлений московской жизни останется для вас совершенно непонятным. Откуда, при этом всеобщем рабстве, взялся горячий интерес к политическим вопросам, откуда, и главное зачем, напряженное внимание к действиям власти? Откуда взялась политическая активность, обгоняющая замыслы самодержцев и ставящая им, самодержцам, какие-то подчас грубые требования? Почему московские низы – прямые наследники владимирских мизинных людей – так горячо любили свой город, свою страну и с таким упорством и самопожертвованием защищали их, даже и тогда, когда в Москве не оставалось ни царей, ни даже бояр? Почему когда московским великим князьям приходилось попадать в плен к татарам, то вся Москва, начиная от именитых людей Строгановых и кончая последними посадскими людьми, собирала все что могла для выкупа своего князя? Когда Василий Темный попал в татарский плен, Москва, при содействии Строгановых, собрала для выкупа двести тысяч рублей. Для того чтобы дать себе отчет в огромности этой суммы по тогдашним масштабам, вспомним, что тот же Василий Темный, разгромив Новгород, наложил на него дань в 10 000 рублей, а после Смутного времени, то есть полтораста лет спустя, Москва по Столбовскому миру уплатила Швеции контрибуцию в 20 000. Двести тысяч были совершенно неслыханной суммой. Зачем же москвичи собрали ее, и почему московский посад отдавал свои последние рубли? Казалось бы, избавились от «деспота» – и слава Тебе, Господи.
Однако при пленении Василия, потом при «уходе» Грозного разражались «воплем и плачем», собирали для Василия свои последние рублишки, молили Грозного сменить гнев на милость, не допустили после Смутного времени никаких конституционных попыток и вообще за своего царя держались крепко и поддерживали его еще крепче. Кто был умнее – Москва X IV–XV II столетий или петербуржцы 1917 года?
…Я помню февральские дни: рождение нашей великой и бескровной, – какая великая безмозглость спустилась на страну. Стотысячные стада совершенно свободных граждан толклись по проспектам петровской столицы. Они были в полном восторге, эти стада: проклятое кровавое самодержавие – кончилось! Над миром восстает заря, лишенная «аннексий и контрибуций», капитализма, империализма, самодержавия и даже православия: вот тут-то заживем! По профессиональному долгу журналиста, преодолевая всякое отвращение, толкался и я среди этих стад, то циркулировавших по Невскому проспекту, то заседавших в Таврическом дворце, то ходивших на водопой в разбитые винные погреба.
Они были счастливы – эти стада. Если бы им кто-нибудь тогда стал говорить, что в ближайшую треть века за пьяные дни 1917 года они заплатят десятками миллионов жизней, десятками лет голода и террора, новыми войнами – и гражданскими и мировыми, полным опустошением половины России, – пьяные люди приняли бы голос трезвого за форменное безумие. Но сами они, – они считали себя совершенно разумными существами: помилуй Бог, двадцатый век, культура, трамваи, Карл Маркс, ватерклозеты, эсэры, эсдеки, равное, тайное и прочее голосование, шпаргалки марксистов, шпаргалки социалистов, шпаргалки конституционалистов, шпаргалки анархистов, – и над всем этим бесконечная разнузданная пьяная болтовня бесконечных митинговых орателей…
…Прошли страшные десятки лет. И теперь, на основании горького, но уже совершенно бесспорного исторического опыта мы можем на вопрос о том, так кто же был умнее – черные мужики Москвы X IV века или просвещенные россияне Империи двадцатого, – дать вполне определенный ответ. Просвещенные россияне, делавшие 17-й год, оказались ослами. И пророчество А. Белого:
«сгибнет четверть вас от глада, мора и меча»
сбылось с математической точностью – четверть населения России погибло «от глада, мора и меча», а также и от чрезвычайки. Сбылось пророчество Толстого, Достоевского, Розанова, Менделеева, – но разве опьяненные шпаргалками россияне интересовалось мнениями первых мозгов всей страны?
* * *
Люди Московской Руси приходили в ужас от одной мысли о возможности не только прекращения монархии, но и от угрозы ее ограничения. Люди Петербургской России двести лет с разных сторон – реакционной и революционной, подрывали самодержавие. И над его могилой им мерещилась – совсем не по Чехову – «невыразимо прекрасная жизнь». Москвичи видели катастрофу в том, в чем петербуржцам мерещился рай. Кто из них оказался прав фактически?
* * *
Марксистские объяснения любого исторического процесса производят такое впечатление, как если бы они были написаны для окончательных и окончательно беспробудных идиотов. В славной когорте марксистских начетчиков советские марксисты занимают особенно уютную позицию: они за ГПУ и Главлитом как за каменной стеной. Можно нести любую околесицу, попробуйте возражать!
«Буржуазные» историки находятся в худшем положении, и им приходится труднее. Истинно марксистского объяснения они привести не могут: оно, не защищенное Главлитом, было бы немедленно разгромлено. Но и их привлекает широкий ассортимент материалистических объяснений: эти объяснения все-таки наиболее просты. Так и Ключевский не смог удержаться от «географии»:
«В Москву, как в центральный водоем, со всех концов русской земли, угрожаемой внешними врагами, стекались народные силы, благодаря ее географическому положению».
А в шестидесяти верстах от этого «центрального водоема» начиналось «дикое поле» – правый берег Оки, на котором властвовали татарские шайки. В восьмидесяти верстах к западу начиналась Литва. Верстах в ста к востоку – в «мещерской стороне», сегодняшней Рязанской губернии, сидели еще дикие мещеряки, то принимавшие посильное участие в татарских набегах, то бунтовавшие и грабившие сами по себе. С точки зрения чистой географии судьбу Москвы можно бы определить и совсем по-иному: Москва была никак не «центральным водоемом», а передовым опорным укреплением, которому, де, Русь, «со всех сторон угрожаемая врагами», стремилась помочь в меру своих сил: такое объяснение ничуть не хуже «центрального водоема». Если бы страна выбирала «центральный водоем», то и Тверь и тем более Ярославль были бы в безмерно лучшем положении, не говоря уже о Новгороде. И Тверь, и Ярославль находились гораздо дальше от врагов, стояли на всамделишной реке, а не на утлой московской речушке, Ярославль стоял еще и совсем вдали от Литвы. Не стоит говорить о «географии»…
Историки более правого, так сказать, дворянского направления, напирали на наследственные таланты первых собирателей земли русской. Эти теории более или менее ликвидировал тот же Ключевский:
«Московские великие князья являются довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия… Они отличаются замечательной устойчивой посредственностью, не выше и не ниже среднего уровня… Это князья без всякого блеска. Во-первых, это очень мирные люди, они неохотно вступают в битвы, а вступив в них, чаще проигрывают их… Это средние люди древней Руси, как бы сказать, больше хронологические
