Сергей Сартаков - Ледяной клад
- По-человечески хочу с тобой - не тот пример ты привел, Куренчанин. Взрыв, динамит... Пожалуйста! Бери сорок, бери пятьдесят шашек, ступай на протоку, взрывай. Обязательно нужно в ней лед раскрошить!
Михаил даже затрясся, глаза у него засверкали, несколько раз перекатился под воротом рубахи крупный кадык.
- Если по-человечески - так вы что же, смеетесь? Она целый ящик на заторе взрывает, а я вот этакими шашечками буду пукать на льду! Если по-человечески - так мне ходить по поселку стыдно!
- Не вышел герой? А девушка вышла в герои...
- Хотя бы и так!
- Погоди, Куренчанин, придет твое время - и ты станешь героем. Ты же смелый человек! А мы работаем на сплаве, в тайге...
- Ну да! - с какой-то фальшивинкой в голосе расхохотался Михаил. - В тайге! Мы - в тайге. Пойдешь куда-нибудь ночью один без ружья, и столкнешься с медведем в чаще у валежины. Он за один корень выворотня держится, ты - за другой. А глаза у медведя зелеными огнями горят. Ударит лапой разок - и нет Куренчанина Мишки! А ты стоишь, в зеленые глаза ему смотришь. Ха! Ха-ха-ха! Стоишь! До утра стоишь на деревянных ногах. Орет косматый! Ха-ха! А все-таки потом от тебя боком, боком... Такое, что ли, геройство? Так в тайге вашей?
- Зачем обязательно медведь? Зачем экзотика! - сказал Цагеридзе. Медведей теперь мало осталось, близко к поселку не подходят они. И зачем без ружья ночью в тайгу ходить? Зачем деревянным стоять? Без ружья от медведя спасаться надо, ложиться на землю, мертвым прикидываться. Так сибирские охотники советуют. Не надо, Куренчанин, фантастики! Зачем пустую игру со смертью геройством считать? Зачем выдумывать себе такое геройство? Плоты приготовим - в подручные лоцману поставлю тебя, первым помощником! Плыви до самых низовий! Василий Петрович правильно говорит: "На сплаве черт - штатный работник". Не с медведем, а с чертом сплавным подерись! Вот это будет геройство. Сама Афина Загорецкая тебе позавидует!
- Да я уж знаю, - зло сказал Михаил, - живого медведя задави я здесь, на рейде, этими вот руками или черта живого, все одинаково - все фантастика! А девчонки тонконогие будут в платочек хихикать: "Михаил Куренчанин ловит мышей..." Конец, Николай Григорьевич! Увольняюсь я.
- А Максим Петухов приходил, приглашал на свадьбу. Вы же двое вместе всегда!
- Петухов - что! - Михаил передернул плечами, - Максю теперь Женька крепко пришила к себе. Увела. Он может оставаться. Куда ему больше теперь? А я и один найду себе дорогу!
- Да не торопись же ты, не торопись, Куренчанин, - веселея, сказал Цагеридзе. - Погоди! Ручаюсь: Загорецкая тебя тоже уведет. Сам ее уведи, наконец, если она не умеет!
На протоке раз за разом глухо начали взрываться динамитные шашки. У Михаила раздулись ноздри. Весь он сделался каким-то колючим, угловатым.
- Не подпишете заявление, Николай Григорьевич, через две недели сам уйду. По закону!
- Погоди, Куренчанин...
Он не успел удержать Михаила и эти слова сказал ему уже вслед.
Заглянула Лида. Она, должно быть, слышала весь разговор - дверь оставалась неплотно прикрытой.
- Ну, если по совести, так эта Фенька тоже ломается. Потеряет парня. И какого! - вполголоса, скороговоркой сказала она. - Вам ничего больше не нужно, Николай Григорьевич?
- Нет, ничего. Спасибо, Лидочка! Сейчас, между прочим, вы сказали очень мудрые, правильные слова.
А сам запоздало подумал, что ведь и Лида, если "по совести" рассудить, тоже "ломается". И тоже может потерять очень хорошего парня.
Но как тут можно помочь? Если можно...
16
Дни были сказочно-прекрасными. По небу плыли табунки маленьких круглых облаков, изумительно белых, похожих на комочки пены. Их подгонял все тот же ласковый и теплый верховой ветер, который впервые подул перед началом ледохода. Невообразимо быстро, как это бывает только в сибирской тайге, повсюду в рост двинулась зелень, разбухли "кискины лапки" на вербах и даже покрылись первой желтой пыльцой. Мальчишки на ночь забрасывали в Читаут "животники", а утром выволакивали огромных, хотя малость и подтощавших за зиму налимов.
Выйдя из полутемного коридора конторы на крыльцо, залитое ярким светом, Цагеридзе сощурился и засмеялся - так щекотны были солнечные лучи. Он мельком взглянул на извещение о торжественном первомайском собрании - лист ватмана висел неснятым до сих пор у входа в контору - и вспомнил, как он тогда писал поздравительный приказ. Косованов тормошил накануне весь день. А Цагеридзе ежился: "Не понимаю, как можно в приказе поздравлять с праздником? Даже в армии, когда я служил, - не понимал. Приказ - команда. Как можно скомандовать: "выполняй праздник!" Косованов только разводил руками, говорил, что так уж принято, существует такая форма, и поздравить людей, поблагодарить их за хорошую работу от имени администрации все же необходимо. Цагеридзе сдался: "Хорошо, напишу! Но слова "приказ" у меня на бумаге не будет". А Косованов улыбнулся: "Тебе это слово все равно Лида поставит. И номер еще. Иначе ей бумагу в папку подшить будет нельзя!"
Сейчас нужно было писать новый приказ, деловой: о подготовке к отправке в низовья первого плота. И сейчас очень хотелось сходить на запань, посмотреть, как там начал работать сплоточный агрегат и хорошо ли поставлена первая "головка", к которой будут "подвешиваться" связанные проволокой пучки бревен.
Накануне он получил указание треста всемерно форсировать отправку спасенного леса, с тем чтобы до подхода нового моля - плывущих россыпью бревен - запань очистить полностью. Прочитав радиограмму, Цагеридзе покрутил головой: "Ах, хорошо мог бы сказать тут Василий Петрович! Цагеридзе не знает, что запань следует освободить до подхода нового леса, который он сам же будет сплавлять в свою запань! Цагеридзе должен форсировать отправку спасенного леса потому, что в нем нуждается Север! Зачем тогда Цагеридзе спасал этот лес, если не понимал такой простой вещи?" Но он не рассердился. Наоборот, ему стало весело, как бывает, очевидно, весело штангисту, которого спрашивает малыш: "Дядя, а вы можете поднять табуретку за одну ножку?"
Улыбчиво следя за вольным полетом маленьких облачков, Цагеридзе дошел до запани. Не спускаясь вниз, окинул взглядом протоку, еще натуго забитую льдом, раскрошенным слабыми взрывами, оглядел открытый нижний плес, где в конце острова на якоре стояла "головка", отбрасывая по углам длинные косые усы - струи стремительно бегущей реки. В запани уже наладили сортировочные ворота, через которые следовало подпускать лес к сплоточному агрегату, машине, связывающей бревна в большие пучки. Через другие ворота, ближе к острову, группа рабочих выводила льдины. Они гуськом выходили на стрежень, словно жемчужное ожерелье, вытянутое в одну нитку, и терялись за далеким поворотом реки.
Сплоточный агрегат был установлен еще с вечера. Но что-то в нем не ладилось. И Косованов, закатав до локтя рукава рубашки, возился у лебедки, натягивавшей тросы. Пять-шесть готовых пучков на тонких "подпусках" тихонько покачивались у берега. Рейдовый катер попыхивал синим дымом, готовясь отбуксировать их к "головке" плота.
Придерживаясь за поручни, у рулевой рубки стоял Иван Романович Доровских. Рядом с ним - Феня. Первый плот взялся связать Иван Романович сам. Феня до начала молевого сплава, когда ей снова будет нужно "ходить" на своей илимке, выговорила себе работу: на катер, который станет таскать от берега пучки к плоту. Ей почему-то очень не хотелось оставаться в бригаде, строящей в курье "головки". Там, упрямо не соглашаясь взять обратно свое заявление, дорабатывал положенные по закону дни Михаил.
В тот вечер, когда Михаил потребовал увольнения, Цагеридзе дома сказал: "Куренчанин уходит с рейда. Собирается на стройку Братской ГЭС. Почему неизвестно". Он сказал это Фене, сказал специально для нее, потому что дома разговаривать ему сейчас больше было не с кем. После отъезда сына Елизавета Владимировна почти совершенно не сползала с печи и только тяжко и горько вздыхала. Феня выслушала Цагеридзе, прикусив губу и глядя в сторону. Спросила громко: "Вам ничего не нужно, Елизавета Владимировна?" Теперь все заботы о больной старухе лежали на Фене. Елизавета Владимировна не ответила. Цагеридзе заговорил снова: "Очень хороший работник, замечательный работник Куренчанин. Просто жаль отпускать такие золотые руки. Никак не понимаю, почему человек не желает оставаться на рейде?" Тогда Феня все же отозвалась, сухо, вызывающе: "Ну, а я-то здесь при чем? Почему вы мне говорите? Не пойду же я его упрашивать!"
И Цагеридзе понял: нашла коса на камень. Не надо больше тревожить ни того, ни другого. Две недели в жизни человека молодого - большой срок. Если тут само время ничего не сделает, начальнику рейда не сделать тем более. Если любовь счастливая, она их все равно приведет друг к другу. На Читаутском рейде, или на Братской ГЭС, или еще где-нибудь. А если бродит, подкарауливает их трудная несчастливая любовь - так, может быть, и лучше, что уже сейчас разойдутся они?..
