Николай Шпанов - Заговорщики (Книга 2, Перед расплатой)
- На рюмку анисовой, - сказал он таким тоном, точно делал строгий выговор за непорядок.
В вестибюле министерства он тем же жестом, что совал вещи носильщику, ткнул швейцару саквояжик и шляпу. Все так же непримиримо-сухо прозвучал его вопрос:
- Отдел репатриации военнопленных?
Швейцар назвал этаж и комнату. Старик медленно, словно отсчитывая шаги, шел по коридору. Он несколько раз останавливался перед дверьми, разглядывая номера и дощечки с надписями. Можно было подумать, что каждую из них он тщательно изучает: то он удовлетворенно усмехался, то его губы недовольно выпячивались. Иногда он даже укоризненно покачивал головой из стороны в сторону, как бы порицая наличие того или иного отдела или должностного лица.
Он остановился перед нужной ему дверью, вынул из кармашка монокль и привычным движением вставил его в глаз. Только одернув пиджак и крякнув как бы для того, чтобы удостовериться в том, что голос ему не изменит, он, наконец, отворил дверь.
На сидевшего за столом служащего старик посмотрел сверху вниз и, несколько помедлив, словно оценивая, стоит ли разговаривать с этим человеком, протянул ему визитную карточку. Она имела несколько необычный вид. Часть напечатанного была перечеркнута:
Вернер Оттокар Мария фон Гаусс,
генерал-полковник
кавалер орденов
Хотя Гаусс давно привык к виду инвалидов, его несколько покоробило, когда он увидел, что его собственная карточка очутилась в обтянутых черной лайкой негнущихся пальцах протеза. Только тут он заметил, что служащий однорук. Его дисциплинированный мозг тотчас реагировал на это наблюдение заключением, что, повидимому, однорукий - инвалид, следовательно, солдат или офицер, значит с ним можно и разговаривать, как полагается военному. Он без обиняков резко бросил:
- Передать руководителю отдела!
Однако на однорукого этот тон не оказал ожидаемого Гауссом действия. Взглянув на карточку, он спокойно поднял взгляд на посетителя и, вежливо приподнявшись, без всяких признаков страха или подобострастия, предложил ему сесть. Тот неохотно опустился на кончик стула, еще раз внушительно, как бы предостерегающе, крякнув.
- Вы давно выехали из Советского Союза? - спросил однорукий.
- Как только узнал об образовании Германской демократической республики, - с подчеркнутой сухостью ответил Гаусс. - В Берлин прибыл полчаса тому назад. Желаю видеть руководителя отдела репатриации. Прошу вас...
- Меня зовут Бойс, - подсказал однорукий.
- Прошу вас, господин Бойс, доложить руководителю отдела о моем желании.
- Минуту терпения, господин Гаусс, - все так же спокойно ответил Бойс и отдал по телефону приказание принести карточку военнопленного генерал-полковника Гаусса.
Всем своим видом нахохленного старого индюка и взглядом, устремленным куда-то поверх головы Бойса, Гаусс говорил, что не имеет желания болтать с этим мелким служащим. Поэтому те несколько минут, пока длились поиски карточки где-то там, за стенами этой комнаты, протекли в молчании, нарушаемом лишь шелестом бумаг, которые перебирал Бойс. Когда карточка была принесена, Бойс исчез с нею в кабинете, но быстро вернулся и молча уселся на свое место за столом. Гаусс понял, что за дверью происходит изучение его биографии. Несколько лет, отделяющих его от того момента, когда он отдал свое оружие советскому офицеру, научили его терпению. Он сидел на своем стуле, вытянувшись, как истукан, не прикасаясь спиною к спинке, со сдвинутыми каблуками и с руками, покоящимися так, словно они лежали на эфесе сабли.
Наконец коротко вспыхнула лампочка на столе Бойса, и он сказал:
- Доктор Трейчке просит.
"Мог бы, собственно говоря, отворить дверь", - подумал Гаусс, но, не меняя выражения лица, все такой же прямой, деревянный, поднялся и проследовал в кабинет.
При появлении Гаусса Трейчке отложил карточку:
- Рад приветствовать вас на родине, - проговорил он.
Гаусс сдвинул каблуки, как бы намереваясь звякнуть шпорами.
- Я без предупреждения, - сказал он, - но обстоятельства таковы, что переписка казалась лишней.
Усевшись в предложенное кресло, неизменно прямой и строгий, он молча вынул из кармана сложенную газету, не спеша развернул ее и протянул Трейчке. В глаза бросились строки, жирно подчеркнутые красным.
Трейчке вслух прочел:
- "4. Восстановление полного суверенитета немецкой нации..."
И вопросительно взглянул на Гаусса. Тот ответил лаконически:
- Дальше!
- "Преступной является мысль о том, чтобы обескровленный немецкий народ был еще раз ввергнут в войну и катастрофу". - На этот раз Гаусс молчаливым кивком головы пригласил продолжать чтение. - "В вопросе восстановления национальной самостоятельности и суверенитета немецкого народа на демократической основе между честными немецкими патриотами не может быть никаких разногласий". - Гаусс опять кивнул. - "Содержащиеся в Манифесте Национального фронта демократической Германии требования могут быть с чистой совестью подписаны каждым честным немцем, независимо от его партийной принадлежности или мировоззрения".
- Совершенно согласен, - заявил Гаусс. - Прошу дальше.
- "Огромные задачи, которые перед нами стоят и которые должны быть выполнены в интересах спасения немецкой нации, не позволяют нам такой роскоши, как раздробление и парализация сил немецкого народа в междоусобной борьбе. Национальный фронт всех честных немцев, которые принимают к сердцу будущее своей родины, создает реальные предпосылки для преодоления национального бедствия".
- Еще дальше! - бросил Гаусс.
Трейчке закончил:
- "Программа немецкого правительства является программой немецкого народа. Мы не променяем конституцию на оккупационный статут".
- Никогда! - сердито отчеканил Гаусс. - Поэтому я здесь.
Некоторое время царило молчание. Трейчке делал вид, будто перечитывает хорошо знакомые столбцы газеты. Гаусс пристально следил за его лицом. Стараясь казаться таким же холодным, как его собеседник, Трейчке сказал:
- Говорят, в плену вы работали над историей французской живописи?
Гаусс положил на стол свой толстый портфель.
- Пусть специалисты скажут, годится ли это куда-нибудь. Но... это так, вроде дамского рукоделья от скуки. А я солдат и пришел к вам как солдат. Это, может быть, достойно сожаления, но, по-моему, Германии опять понадобятся солдаты.
- Республика не имеет армии, - проговорил Трейчке.
- Но должна иметь, - уверенно отчеканил Гаусс. - Не думаете же вы, что защищаться от моих бывших коллег, подпертых американской техникой, можно будет чем-нибудь в этом роде, - и он брезгливо ткнул костлявым пальцем в свой портфель. - Если бы, сидя в русском плену, я мог предположить, что дело опять дойдет до того, что я снова понадоблюсь, то, поверьте, не стал бы терять времени на подобную работу. - На лице его снова промелькнула гримаса. - Можно было гораздо полезнее истратить время: у русских есть чему поучиться в военных делах. Кое-кто у нас еще болтает, будто дело могло кончиться иначе, не соверши господа гитлеры и риббентропы ошибки, не втяни они нас в войну на два фронта. Ерунда-с! Все кончилось бы так же плачевно. Закон истории! Я никогда не был сторонником войны на востоке, но избежать ее было невозможно, коль скоро немцы решили подчиняться безумным приказам своего "национального барабанщика". - В словах Гаусса звучало такое искреннее презрение, что ему нельзя было не верить, несмотря на настороженность, с которою Трейчке слушал старика. - Если бы с этим кошмаром русские не покончили в сорок пятом, они похоронили бы его в сорок седьмом или в пятидесятом. Я не знаю, когда именно, но знаю твердо: миссия освобождения нас от шайки Гитлера была бы выполнена русскими. Это так же неизбежно, как то, что теперь в этом здании сидите вы, а не какой-нибудь паршивый штурмфюрер из бывших взломщиков или разукрашенный галунами бакалейщик. К сожалению, этого не могут понять мои коллеги, находящиеся в той половине Германии, которая временно называется "федеральной республикой". Они не постигли того, что постигнуто мною в России. Они не могут понять: все, что они еще называют военным искусством, не больше чем военная истерия. Впрочем, не это главное. Отвратительно то, что они перестали быть немцами. Вот это непоправимо! Швейцарцы, поступающие в ватиканскую гвардию, чтобы за деньги охранять иноверца папу, знают: им никогда не придется воевать с родной Швейцарией. А мои бывшие коллеги на западе?.. Они заранее уверены в обратном: им придется не только служить иноземцам, но и драться с немцами. Я же хочу служить моему отечеству, а не в иностранном легионе американских лавочников.
- Значит, дело только за тем, что у нас нет армии?
- Видите ли, - проговорил Гаусс, - в плену я не только писал это, - его палец снова уперся в портфель. - Я занимался изучением Маркса и Ленина. Я прочел работы Сталина, сударь!
Трейчке был несколько ошеломлен.
