Андрей Буровский - Крах империи (Курс неизвестной истории)
ПОГУБЛЕННАЯ ИЛИ АБОРТИРОВАННАЯ?
Тому, что произошло с имперским центром, можно дать два объяснения. Один из них, конечно же, гораздо красивее и ярче. Согласно этому объяснению, Россию сознательно убили. Действительно, революция 1917 года прошла под лозунгами борьбы с империализмом, инородческий элемент в ней был исключительно силен, и в первые два десятилетия советской власти, между 1917 и 1937 годами, русские были своего рода «униженным большинством». Некоторое неравноправие сохранялось и позже, вплоть до 1991 года. Значит? ..
По разным оценкам, от половины до 90% русской эмиграции 1920–х годов были уверены — Россия пала жертвой «мировой закулисы» невероятно могущественной масонской организации.
Многое в позиции властей и после войны наводило на размышления.
И. Р. Шафаревич весьма резонно задал вопрос: почему в СССР апельсины стоят в десять раз больше картошки, если во всем мире картошка и апельсины продаются примерно по одной цене?
Начиная с 1960–х годов, такие настроения проявлялись полулегально — в линии журнала «Наш современник», в работе писателей- деревенщиков. Мысль и том, что и в 1991 году Россию «второй раз погубили», недвусмысленно высказывал В. Распутин. Причем погубили «за честность», «За откровенность» и другие замечательные качества.
Но возможно и второе объяснение, хотя и менее красочное, менее увлекательное и не позволяющее с азартом ловить общего врага. Согласно этому объяснению, Великороссия пала жертвой созданной ею же империи. Истощая свои силы для поддержания империи, стараясь стать и остаться сверхдержавой, Россия последовательно уходила в историческое небытие.
Грустный, но закономерный процесс шел всю послевоенную историю, с 1945 по 1989 годы: все время и во всем мире сокращалось число тех, кто хотел учить русский язык. До 1970–х годов даже в «странах народной демократии», где русский язык учили в обязательном порядке, находилось много искренне стремящихся проникнуть в тайны русского языка.
По мере угасания России как центра культуры, желающих находилось все меньше. Еще в 1970–е годы старшее поколение ученых пропагандировало: «Пишите на русском такие интересные вещи, чтобы за рубежом вынуждены были читать по–русски». Но уже в начале 1980–х начинающих предупреждали — за эти темы имеет смысл браться, только если знаешь английский язык. Без знания языка вы будете не в курсе последних мировых исследований, а если вы не будете писать по–английски, вы будете никому не интересны.
Печально, но и это легко объяснить без происков жидомасонов.
Несколько поколений подряд слишком много юношей и девушек занимались изготовлением оружия и службой в Западной группе войск вместо того, чтобы заниматься науками и искусствами.
Россия претендовала на статус сверхдержавы — но с каждым поколением, по мере истощения ее творческого потенциала, становилась все менее интересна как возможный центр этой сверхдержавы. Соблазн, который Россия несла для остальных народов, становился все ниже и ниже по мере ее истощения.
Империя породила взлет русской культуры XIX — начала: ХХ веков.
Трудно сказать, насколько мог продолжаться расцвет, если бы русские сумели вовремя отказаться от империи. Но они от нее не отказались, и та же самая империя погубила тех, кто продолжал вопреки шагам истории судорожно цепляться за обломки былого величия.
Арнольд Тойнби различал цивилизации абортированные, чье развитие было прервано внешним насилием, и самоабортирующиеся, то есть те, которые закрыли сами для себя перспективу развития [171].
Пусть читатель решит для себя сам, какой цивилизацией была и осталась Россия.
ВЫДУМАННАЯ РОССИЯ
В советское время «… люди были попросту изолированы и от внешней информации, и от информации об идеях, бытовавших в дореволюционной России», и, пытаясь найти выход из ловушки советского строя, начали искать «… в трех направлениях:
1. Поиск альтернативных вариантов марксизма, «правильного» социализма, поиск ошибок руководства, не создавшего вовремя Академии наук РСФСР, и так далее.
2. Рассмотрение ситуации с позиции ценностей западной цивилизации.
3. Возвращение к национальным ценностям» [167, с. 82–83].
Вот только и западные, и свои собственные национальные ценности они представляли себе довольно дико, и остается удивляться, каких фантастических вещей они напридумывали. Один публицист даже полагает, что в СССР сложил ось только два вида национализма, апеллирующих не к реальным, а к выдуманным народам, — это русский и еврейский национализм [168]. В этом есть немалая доля преувеличения, но и несомненна доля истины в том, что русские поразительно любят выдумывать самих себя, свою историю и даже свои интересы. Одна причина этой склонности — отсутствие реальной информации, в том числе и о собственном прошлом. Вторая — невероятная архаичность сознания современных русских, в том числе и образованных. Ведь имперский народ всегда развивается замедленно, а в СССР к тому же людей искусственно держали в невежестве.
В результате «… русская национальная жизнь выжила, но либо в разрушенной, либо в ослабленной и выхолощенной форме. Россия сохраняет последнее в Европе традиционное крестьянство, но это крестьянство обнищавшее, не имеющее права покинуть свои разваливающиеся избы, находящееся в крепостной зависимости без помещиков, живущее коллективной жизнью без «мира», в деревнях без праздников и церквей. Россия сохраняет последний пролетариат, описание которого мы встречаем у Золя и Горького, пьяный и неумелый. Как говорит рабочий у В. Гроссмана: «Рабочий без права бастовать, разве это рабочий, я вас спрашиваю?! Источники иссякли, и Россия превратилась в музей мертвых форм» [88, с.25–26].
Автор этой книги провел маленькое исследование — в Эстонии, в 1990 году: я просил собеседников, и русских, и эстонцев, рассказать о своих ассоциациях со словом «граница». Эстонцы пожимали плечами: ну, белая полоса на шоссе… Ну, мальчик в форме, который ставит штамп в паспорте… А что?! Русские же подробно описывали колючую проволоку, вышки, контрольно–следовую полосу, натасканных на человека овчарок и хмурые лица под касками. Получается — русские продолжали духовно жить в мире, который давно уже ушел в небытие.
А что характерно для архаичного сознания? Как раз идея самозащиты: «бей гадов».
«Иногда создается впечатление, что националисты давно пришли к общему согласию, что им ненавидеть, но не знают, к чему именно им стремиться. Если при этом учесть, что в этой среде редко встречаются люди, способные или желающие обсуждать ситуацию в терминах современного устройства общества, то создается впечатление, что у русского народа, у русских национальных интересов нет квалифицированных защитников. Я хочу подчеркнуть, что русский народ действительно страдает от разрушения его национальной культуры и его национальных традиций, но все, что он пока получает от тех, кто взялся эти традиции и этот народ защищать, это поток гневных обличений действительных и придуманных врагов при отсутствии конструктивных рекомендаций о том, как возродить национальные традиции и национальную духовную культуру» [167, с. 90].
Очень многие русские националисты в советское время были, в сущности, совершенно советскими людьми. Выход из советизма им представлялся чем–то очень простым — заменой официального марксизма какой–нибудь другой идеологией, лично для них более привлекательной.
Некий Шиманов полагал, что «… если предположить грядущую трансформацию коммунистической партии в право славную партию Советского Союза, мы получили бы действительно идеальное государство… Это идеальное государство исполнило бы историческое предназначение русского народа. Речь должна идти о православизации всего мира и, как следствие этого, об известной русификации eгo» [167, с. 183].
Этот гибрид марксистского и советско–православного мессианства готовы были разделить не так уж мало людей, что показала хотя бы демонстрация «Памяти» на Красной площади в мае 1987 года. Демонстранты требовали их встречи с Ельциным или Горбачевым. Ельцин с ними беседовал, пожурил за эмоциональность, надавал обещаний по поводу борьбы за трезвость и против разрушения памятников.
Но речь Дмитрия Васильева была опубликована в престижном эмигрантском журнале «Континент», и обсуждали ее многие не только в России, но и в зарубежье.
А пока Великороссия невероятно напрягалась, пока власти подстегивали ее изо всех сил, пока ее провинциальная интеллигенция выдумывала самые фантастические вещи, империя все равно распадалась.
Глава 2. Вялотекущий распад (1953–1989)
Типично британская способность не видеть уродства, бьющего в глаза.
Д. Кьюсак
СТАБИЛЬНОЕ ЗАГНИВАНИЕ
