Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

О взаимных отношениях сословий и властей Кунаков докладывал царю так, как

доложил бы ему сам Хмельницкий:

„И паны-рады советуют, меж себя розделясь, и нелюбовь меж панов-рад большая. А

шляхта и многие мещане говорят сетуя, что паны-рада, в своем недюбье, Речь

Посполитую губят и такую великую Черкаскую и Татарскую войну ставят ни во што;

видя неприятельскую саблю на головах своих, о обороне панства не промышляют, от

гордости и в нелюбье своем не образумятца. А та де беда и злое разоренье учинилось

от их же панской гордости и от налог, и пришла де на их Божья месть, и святое

евангельское слово иеполняетца: которою чашею они, пышные павы з Жидами, поили

бедных Черкас, и ныне де тую чашу сами многие пьют и вперед будут пить, а подле их

и невинные убогие люди погибают. Да гонцу ж (то есть ему, Кунакову) сказывали в

розговорех многие люди, что Казимера де короля хотенье есть и того желает, чтоб

Богдан Хмельницкий панов-рад сломил и ему послушных учинил, и чтоб паны-рада и

шляхетство были во всей его королевской воле*.

Наконец, Кунаков пересказывал распускаемый козаками слух, что „все паны-рада

говорили и на мере немного того не поставили, чтоб во всей королевской державе

благочестивую христианскую веру искоренить в конец, и была б во всей королевской

державе одна вера, как и в Московском Государстве, чтоб в королевской области за веру

меж панства и простых народов розни и несогласья не было*.

Так иезуитски подкапывались козаки, в немом согласии с обнищавшим

духовенством, под фундамент, на котором иезуиты думали утвердить нерушимую

целость Речи Посполитой. Заинтерссот. и,

43

338

ванный со стороны монархизма, борющагося с панами-республиканцами,

московский царь тем еще более беспокоился о судьбе малорусского православия, что

древнему русскому благочестию предстояло падение на киевской почве в случае

торжества панского оружия над козацким. Было достаточно и одних этих побуждений

для того, чтобы склонить мысли самодержавного монарха в пользу панских

противников. Но представители польской национальности, не сознавая, как для них

опасно столкновение с национальностью русскою вообще, возбудили против себя Русь

и по" отношению к достоинству московского царя.

Кунаков прибыл в Краков в начале февраля 1649 года; но царская грамота, которую

он привез, была писана еще до получения в Москве вести об избрании Яна Казимира;

поэтому он мог иметь дело только с примасом и с панами рады.

Когда царскому гонцу было вручено расписание предстоявшей, ему аудиенции у

примаса и панов рады. Кунаков сделал им, чрез посредство их докладчика, такое

внушение:

„То мне в великое гюдивленье, что паны-рада великому государю нашему, его

царскому величеству, достойные чести воздать не умеют. Для чего в том письме не

написано, что паном-раде про здоровье его, государя нашего, царя и великого князя

Алексея Михайловича, всеа Русий самодержца, спроеити встав? II государь ваш

Владислав король про его государское здоровье спрашивал его царского величества

послов и посланников и гонцов всегды вставая и шляпу снимая; а им, паном-раде, его

королевского величества подданным, пригоже наипаче того великому государю нашему,

его царскому величеству, достойную честь воздавать".

В самом деле, было верхом безразсудства выказывать относительно московского

царя высокомерие теперь, когда судьба Польши зависела от его благосклонности. Но

римские просветители правительствующих сословий польских давно уже похитили у

них ключ политического разумения. Вместо целости отечества, паны, с королем во

главе, заботились о достоинстве католического прелата.

Жалкие правители обуреваемого государства держали совет по возбужденному

думным дьяком вопросу, и приговорили, чтобы примас осведомился о царском

здоровье сидя. Узнав об этом, царский гонец сделал им выговор, сознавая, без

сомнения, какую силу задевают безмозглые (такой эпитет придавали Москали

Полякам), и какое может последовать за то возмездие:

339

„Или у вас арцыбискуп найвыиппш королевского величества, что королевское

величество про здоровье великого государя нашего спрашивал всегда стоя, а арцыби

скупу спрашивать сидя? Слушное ль то дело? И помыслить про то страшно. А великий

государ наш, его царское величество, жалея об вас, что вы остались безгосударны,

прислал меня к вам с своего царского величества грамотою в ваших незгодах

навестить, и писал в своей государевой грамоте о великих государственных делех,

которые настоят обоим великим государствам к покою и к тишине и ко всякому добру,

и паном-раде ту царского величества милость надобно было знать*.

Для представителей римского просвещения тем зазорнее было выслушать от

Москаля подобную нотацию, что, повертевшись несколько дней, они были заставлены,

во все время как он читал „царское именованье и государские титулы*, стоять со своим

арцъь бискупом без шапок, а „также и про царское здоровье спросить с полным

государским имянованьем и государеву грамоту принять— по тому ж, стоя без

шапокъ".

В пику римскому папе, Кунаков потребовал, чтобы при аудиенции папский легат не

присутствовал. „Легату римскому" (объявил он) „и в полате той у панов-рад быть при

нем непригоже, а не токмо что ему в то время с паны-рады сидеть, потому: прислан я

от великого государя, от его царского величества, к паном-ра де Коруны Польские и

Великого Княжества Литовского, а легату до того какое дело? И только в то время легат

хотя и в полате у панов-рад будет, а не токмо что с шины-рады учнет сидеть, и мне к

паном-раде идти не мочно".

Уничиженные в лице своего гостя и политического наставника паны-рады, узнав

содержание грамоты, благодарили царя (как писал Кунаков) за то, что он не

воспользовался их великим упадком, не наступил на их украины и не сделал пм

никакой неправды в их вдовье время; но в благодарственной грамоте хотели написать

сперва имя своего новоизбранного короля, потом имя арцыбискупа гнезненского и всех

панов рады, а потом уже имя московского царя с его полными титлами. Кунаков снова

заметил строго, что „новых непристойных к гоеударской чести образцов вчинать им

непригоже,— что об этом даже и помыслить непристойно и страшно". Наны были

принуждены написать свою благодар ность по указанию московского дьяка.

В Москве не забыли тяжках обид и оскорблений, нанесенных русской

национальности латинизованными панами в Смутное Время.

840

.

Но не единым словом не помянул старого Кунаков теперь, когда бывшие владыки

Москвы очутились под ногами „растоптавшего польскую славу44 козака. Он действовал

с благородным тактом и с истинным достоинством по вопросу о присоединении

Русской Земли к Русий, вопросу, очевидно, уже предрешенному, и в беседе с

представителями Польши твердил одно:

„Нашему великому государю, его царскому величеству, недруга ни с которые

стороны от иноземных государей нет. Наш великий государь, его царское величество,

жалея о вас, что вы остались безгосударны, велел мне вас навестить, и писал в своей

царского величества грамоте о покое христианском; также и к гетману к Богдану

Хмельницкому от великого государя нашего, от его царского величества, писано, чтоб

он, сослався с паны-рады, нынешнюю междоусобную войну и мпогое кровопролитие

умирил; и та его царская милость к вам и ко всей Речи Посполитой ныне u самим вам

явна. А войска у великого государя нашего, у его царского величества, всегды наготове

многая рать, и царского величества у бояр и воевод по полкам росшисаны, по тридцати

и по сороку тысяч в полку и болыпи; так же и гусары, и райтары, и драгуны, и салдаты

в строенье у полковников и у всяких начальных людей многие полки; и все царского

величества войска воинскому ратному рыцерскому строю навычны. Хоти ему, великому

государю нашему, и недруга никого нет, только его государским рассмотреньем во всех

его государствах и по украинам войска многие полки всегды наготове. И ко всем

людем, к подданным своим п к ишоземцов, государь ваш, его царское величество,

милостив и щедр, и наукам премудрым философским многим, и храброму ученью

навычен, и к воинскому ратному рыцерскому строю хотенье держит большое по-

своему чину и достоянью*4.

Поездка Кунакова в Краков и Варшаву была своего рода политическая пропаганда,

основанная ва заявлениях украинских н белорусских жителей о желании