Альберт Шпеер - Воспоминания
Во время этой своего рода инспекционной поездки я со всех сторон, от солдат и офицеров, слышал жалобы на недостаточные поставки легкого вооружения для пехоты. Особенно ощущался недостаток в легких и удобных автоматах. Солдаты отчасти выходили из нужды с помощью советских трофеев.
Упрек фронтовиков нужно было бы прямо адресовать Гитлеру. Пехотинец Первой мировой войны, он испытывал слабость к привычному карабину. Летом 1942 г. он отклонил наше предложение запустить в серию уже разработанный и опробованный автомат и настаивал, что ружье лучше отвечает задачам пехоты. Следствием его окопного опыта, как я теперь в этом убедился на практике, было то, что из-за его преклонения перед тяжелым вооружением танками мы подзапустили конструирование и производство оружия для пехоты.
Немедленно после своего возвращения я постарался исправить это упущение. Наша программа вооружения для пехоты, готовая уже в начале января, опиралась на точные расчеты потребности в нем и требований к нему, представленных Генеральным штабом сухопутных сил и командующим резервной армией. Гитлер, сам себе главный эксперт по вооружению сухопутных войск, дал добро лишь полгода спустя. Но с этого времени он не упускал случая поставить нам в упрек, если намечалось отставание от программы. За три квартала мы добились значительного роста выпуска легкого вооружения, а по автоматическому оружию (автомат-карабин-44) даже двадцатикратного рывка при, естественно, минимальном исходном уровне (20). Такого скачка мы могли бы добиться двумя годами ранее, поскольку могли без особого труда задействовать мощности, не забитые производством тяжелого вооружения.
На следующий день я осмотрел никелевый завод в Колосйокки, единственный наш поставщик никеля и, собственно, цель моего рождественского вояжа. Там громоздились горы неотправленной никелевой руды, тогда как наши транспортные средства в огромных количествах в тот момент были отвлечены на возведение электростанции с мощнейшим бетонным укрытием от бомбежек. По возвращении я перевел строительство электростанции в более низкую категорию срочности, и вывоз никелевой руды сразу же вырос. Посреди девственного леса, недалеко от озера Инар, вокруг мастерски сотворенного костра, который согревал и освещал одновременно, собрались лапландские и немецкие лесозаготовители, и Зигфрид Боррис открыл вечер знаменитой мелодией из партиты D-моль Баха. По окончании концерта мы устроили многочасовую лыжную прогулку до палаточного лагеря лапландцев. Но туристской идиллии при 30 градусах мороза, с полярным сиянием, не суждено было состояться: закрутил ветер, и обе половины палатки наполнились дымом. Я выбрался на свежий воздух и в три часа заснул в спальном мешке из оленьей шкуры. Утром я проснулся от острой боли в колене.
Через несколько дней я был уже в ставке Гитлера. По подсказке Бормана он созвал большое совещание, на котором при участии всех основных министров должна была быть принята производственная программа на 1944 г., а Заукель собирался выступить со своими жалобами на меня. Накануне я предложил Гитлеру провести узкое совещание под председательством Ламмерса и обсудить на нем те разногласия, которые мы и могли только уладить. Едва я кончил, как Гитлер грубо, ледяным голосом ответил, что он не потерпит, чтобы участников совещания ставили бы под такое давление. Он не желает выслушивать согласованные за спиной мнения и принимать решения он будет сам.
Натолкнувшись на такой отпор, я отправился с моими сотрудниками к Гиммлеру, у которого по моей просьбе уже находился генерал Кейтель (21). Я намеревался согласовать хотя бы с ними общую тактику, чтобы воспрепятствовать возобновлению заукелевских депортаций из оккупированных стран Запада. Кейтель как высший воинский начальник и Гиммлер как ответственный за полицейский контроль на всей занятой нами территории испытывали определенные опасения в виду возможного усиления партизанских движений. Они оба, как мы условились, заявят на совещании, что не располагают для новых мобилизационных акций Заукеля необходимыми исполнительными службами и что возобновление насильственной мобилизации ставит по угрозу порядок. При такой поддержке я рассчитывал окончательно покончить с депортациями и добиться более жестких мер для мобилизации наших собственных резервов, прежде всего — для вовлечения немецких женщин в производство.
Однако, по-видимому, Гитлер был подготовлен Борманом к обсуждению этого вопроса не хуже, чем Гиммлер и Кейтель — мной. Уже во время приветствий он своей холодностью и нелюбезностью дал всем участникам совещания почувствовать, что он расстроен. Знавшие его почитали при таких симптомах за благо не поднимать неотложных вопросов, ибо результат был непредсказуем. В другой раз я оставил бы даже самые важные для меня вопросы спокойненько лежать в папке и ограничился бы вещами заведомо безобидными. Но от повестки дня заседания деваться было некуда. Уже в самом начале Гитлер запальчиво оборвал меня: «Я не позволю Вам, господин Шпеер, сделать очередную попытку предвосхитить итоги совещания. Я руковожу дискуссией, и я буду после нее принимать решения. А не Вы! Запомните это!»
Гитлеру во гневе, в дурном расположении духа никто не мог перечить. Мои союзники, Кейтель и Гиммлер, теперь и не помышляли о том, чтобы высказать свое мнение. Наоборот, они дали Гитлеру заверения, что приложат все старания, чтобы поддержать программу Заукеля. Гитлер начал поочередный опрос присутствующих отраслевых министров о потребном им количестве рабочей силы, тщательно записывал называвшиеся ими цифры, сам суммировал их, а затем обратился к Заукелю (22): «Партайгеноссе Заукель, Вы в состоянии обеспечить в наступившем году доставку четырех миллионов рабочих? Да или нет?» Заукель принял самодовольный вид: «Конечно, мой фюрер, я Вам это обещаю! Вы можете быть уверенным, что я это выполню, но для этого у меня снова должны быть развязаны руки в занятых регионах». Какие-то мои возражения, что вполне реально большую часть этих миллионов мобилизовать в самой Германии и т.д. Гитлер резко пресек: «Кто отвечает за обеспечение рабочей силой: Вы или партайгеноссе Заукель?» Тоном, не допускавшим возражений, Гитлер приказал Кейтелю и Гиммлеру дать их аппаратам указания по более энергичному выполнению программы доставки рабочей силы. Кейтель только повторял: «Конечно, мой фюрер!» Гиммлер молчал, битва уже казалась совсем проигранной. Чтобы хоть что -то спасти, я задал Заукелю вопрос, может ли он, независимо от мобилизации в западных странах, гарантировать также необходимое количество рабочих рук для закрытых предприятий. Он ответил хвастливо, что не видит тут трудностей. Тогда я попробовал зафиксировать приоритеты и добиться от Заукеля обещания, что только после покрытия потребностей секретных предприятий он займется доставкой заграничной рабочей силы. Заукель согласился на это, сделав успокоительный жест. Гитлер немедленно же включился: «Что еще Вам, господин Шпеер, нужно, коль скоро партайгеноссе Заукель Вам это обещает? Ваши тревоги относительно французской промышленности должны быть после этого удовлетворены!» Продолжение дискуссии могло пойти на пользу только Заукелю. Совещание закончилось. Гитлер несколько помягчел и обменялся с присутствующими несколькими доброжелательными словами, не исключая и меня. В последовавшие за этим совещанием месяцы ровно ничего не изменилось — заукелевские транспорты уже никогда больше не поступали. Впрочем, это было лишь в малой мере связано с моими усилиями по расстройству его планов с использованием моих служб во Франции или военных властей (23). Их выполнение подрывалось общим падением авторитета оккупационных властей, их растущим нежеланием создавать себе дополнительные трудности, а также — ширящимся движением маки.
Итоги совещания имели только один результат, всецело касающийся меня лично. Манера обращения Гитлера со мной всем показала, что я в опале. А имя победителя в моем споре с Заукелем было Борман. С этих пор мы начали все чаще сталкиваться с поначалу замаскированными, а затем и открытыми нападками на моих сотрудников в промышленности. Все чаще мне приходилось защищать их в партканцелярии от политических подозрений и даже обращаться в службу безопасности СД (24).
От забот не смогло меня отвлечь и последнее, очень пышное собрание «сливок» руководящего слоя Рейха. Это было галаторжество по случаю дня рождения Геринга, которое он устроил в своем Каринхалле. Мы все появились с дорогими подношениями, как этого новорожденный и ожидал: сигары из Голландии, золотые слитки с Балкан, ценные полотна и скульптуры. Геринг дал мне понять, что хотел бы получить мраморный бюст Гитлера работы Брекера. В библиотеке для обозрения знатными гостями был выставлен ломящийся от подарков стол. Геринг разложил здесь также и чертежи, выполненные его архитектором к славной дате: похожая на замок резиденция скоро должна была увеличиться более чем вдвое.
