Георгий Вернадский - Монголы и Русь
Пушка, в отличие от ружья, по всей видимости, была заимствована русскими с Запада. Русские слова «пушка» и «пищаль» (легкая пушка) оба заимствованы из чешского языка[1042]. Тогда, вероятно, первая импортированная пушка пришла на Русь из Богемии, или, в любом случае, ее обслуживали чешские артиллеристы. В середине пятнадцатого века огнестрельное оружие производили в Восточной Руси, очевидно, и в Москве, и в Твери. В то время лучшие ружья, судя по всему, изготавливали в Твери. О тверском пушкаре Николае Решетникове говорили (около 1453 года), что такого искусного мастера нельзя найти даже среди немцев[1043]. В 1475 году Иван III пригласил несколько первоклассных итальянских механиков и литейщиков, и московский оружейный завод был значительно расширен.
4. Социальные изменения
IПеремены, которые произошли в Восточной Руси за монгольский период в положении социальных классов, были не столь радикальны, как изменения в правительстве и администрации, однако они были не менее важными. Можно сказать, что в течение монгольского периода основы старого социального порядка – свободного общества – постепенно и настойчиво разрушались, не задевая поначалу внешней стороны. К моменту, когда Иван III провозгласил освобождение Руси от монгольского владычества и покорил Новгород, основа новой структуры была готова, и новый порядок, порядок прикрепленного к службе общества, стал ясно просматриваться. Это особенно справедливо относительно положения старого высшего класса русского общества, бояр; как ни парадоксально это может показаться, но процесс их подчинения монарху завершился быстрее, чем строгая регламентация жизни и закрепощение низших классов.
Московское боярство состояло из разнообразных и разнородных элементов. Некоторые бояре четырнадцатого и пятнадцатого веков принадлежали к древним боярским родам Великого княжества Владимирского. Такие, как Бутурлины, Челяднины, Кутузовы (все три этих семьи первоначально заявляли о своем германском происхождении), Морозовы, Вельяминовы (эти имели варяжские корни) и Воронцовы. Значительное количество московских боярских семей были западнорусского происхождения. К этой группе принадлежали Плещеевы и Квашнины. Кроме западных русских, на службу к великому князю московскому пошли некоторые литовцы и, позже, поляки. Необходимо иметь в виду, что когда наши источники относят семьи к «польскому и литовскому происхождению», они подразумевают, что те родом из Польши и Литвы, но их точное этническое происхождение не всегда ясно. Некоторые бояре являлись полонизированными западными русскими. Другие объявляли о «прусском» происхождении. Поскольку к концу тринадцатого века Пруссия, первоначально балтийская (литовская) территория, была совершенно германизирована, «прусское» происхождение в этом случае, судя по всему, означало германское. К этой группе принадлежали Хвостовы, Романовы (первоначально известные как Кошкины, а затем как Захарьины) и Шереметьевы[1044]. Головины и Ховрины имели греческие корни. И наконец, некоторые из лучших московских боярских фамилий были «татарского» (монгольского или тюркского) происхождения. Выдающимися среди них были Вельяминовы-Зерновы (не путать с исконными Вельяминовыми). Сабуровы и Годуновы являлись ветвями этого рода. Арсеньевы и Бахметьевы поселились на Руси в конце четырнадцатого и в середине пятнадцатого веков соответственно.
К 1450 году положение боярства как класса серьезно подорвало появление новой аристократической группы, служилых князей, а также устойчивый рост низшей аристократии, дворян, которые собирались вокруг великокняжеского двора.
Формирование класса служилых князей было продолжительным историческим процессом, а сам по себе этот класс был так же разнороден, как и боярство. В течение четырнадцатого и пятнадцатого веков некоторые князья Восточной Руси, все потомки Рюрика, сочли удобным или необходимым передать или продать свои суверенные права великому князю московскому. Среди них были некоторые князья ростовского дома, а также нижегородского и суздальского. Кроме того, некоторые Рюриковичи, чьи уделы находились в Северской земле (в основном в бассейне верхней Оки), оказались на нейтральной территории между Московией и Литвой под угрозой обеих держав. Некоторые из них перешли в подданство к великому князю Литовскому, а другие, как, например, Оболенские, предпочли поступить на службу к великому князю московскому. Несколько литовских князей, потомков Гедимина (Гедиминовичи), по разным причинам неудовлетворенные положением дел в Литве, тоже перешли к Москве. Среди таких были князья Патрикеевы (потомки сына Гедимина Наримунта). Наконец, как нам известно, при Василии II некоторые джучидские князья пошли на русскую службу, этих называли царевичами и даже царями, если им до прихода в Москву случалось править под собственным именем в Казани или Сибири. В начале шестнадцатого века они занимали самое высокое положение среди князей, служащих московскому царю. В шестнадцатом и семнадцатом столетиях менее значительные татарские фамилии, такие, как князья Кудашевы и Енгалычевы, следуя за Джучидами, приехали в Москву; так же поступили некоторые представители черкесской и грузинской знати, такие, как князья Черкасские и Имеретинские.
После захвата последних княжеств при Иване III и Василии III все Рюриковичи Восточной Руси – и великие князья, и удельные – оказались перед альтернативой: либо эмигрировать, либо идти на службу к великому князю московскому. Большинство из них выбрали последнее. К 1550 году процесс формирования группы служилых князей полностью завершился. Выдающимися среди русских княжеских фамилий дома Рюрика, поселившимися в Москве, являлись князья Белозерские, Долгоруковы, Курбские, Щепины-Ростовские, Лобановы-Ростовские, Оболенские, Шаховские, Шуйские, Волконские и многие другие. Неменее высокую социальную позицию занимали Гедиминовичи, такие, как князья Голицыны, Куракины, Мстиславские, Трубецкие и некоторые другие.
Князья, поступившие на великокняжескую службу исполняли те же политические и военные обязанности, что и бояре. В конце концов они образовали высший слой боярского класса. Относительное положение княжеских и боярских фамилий на службе, а также и на социальной лестнице регулировалось в начале шестнадцатого века сложной системой, известной как местничество (порядок мест), которая основывалась на подготовленном для царя официальном генеалогическом указателе («Государеве родословце») и списках государственных и армейских должностей («Разрядной книге»)[1045]. На основе этих двух регистров от царя ожидали выбора советников и назначения высших должностных лиц в армии и органах управления. Для установления соответствующего служебного положения вместе с генеалогическим старшинством учитывались и сведения о предыдущей службе членов боярских и княжеских фамилий. Никто из них не согласился бы служить в чине меньшем, чем человек, которого они полагали ниже себя в социальном плане. В боярскую думу традиция также обязывала царя избирать новых членов из самых высших слоев боярского и княжеского класса. Внутри этой группы, однако, он имел большую свободу выбора для думы, чем для армии и органов управления. Прецедент, конечно, играл важную роль при решении каждого конкретного случая. Термин «боярин» теперь приобрел новое значение – член Думы первого чина (неважно, князь или боярин в старом смысле слова). Членами второго чина были окольничие.
Система местничества подтвердила привилегированное положение класса бояр и князей в правительстве и администрации Московии, а также предоставила определенные гарантии всей группе в целом. Даже учиненный Иваном IV террор опричнины, хотя и нанес боярству ужасный удар, не ликвидировал местничества. С другой стороны, прежняя свобода службы бояр была полностью уничтожена, поскольку все они теперь были обязаны служить царю. Как уже отмечалось, ограничения боярской свободы начались при Дмитрии Донском. Как мы видели, при старом порядке права бояр на их земельные владения никак не были связаны с их службой. Со времен Дмитрия Донского имение боярина могли конфисковать, если великий князь судил, что тот совершил измену. Как правило, однако, в первой половине пятнадцатого века прежний принцип боярской свободы еще признавался и подтверждался в договорах между князьями. В этом отношении между боярами и служилыми князьями существовала заметная разница.
Хотя князья на социальной лестнице стояли выше бояр, политически они были менее свободны. Князья должны были давать великому князю клятву в вечной верности и подписывать присягу о неотъезде. В случае нарушения обязательства они теряли свои владения. В договоре великого князя Василия II от 1428 года с его дядей Юрием Галицким мы обнаруживаем характерный пункт, в котором князь Юрий Дмитриевич обещает не принимать на службу великокняжеских служилых князей с их владениями[1046]. Ограничение прав служилых князей послужило прецедентом для сокращения привилегий боярства. К концу правления Ивана III и бояре, и служилые князья оказались в одной лодке. В своем завещании (1504) Иван III повелел, что ни служилый князь, ни боярин не должен оставлять службы его сыну и преемнику; и если кто оставлял, то терял свои владения[1047]. Окинем теперь взглядом этнические корни и состав русской знати в целом (включая бояр и князей), какой она сложилась в семнадцатом веке. Согласно подсчетам Н.П. Загоскина, 229 русских аристократических фамилий были «западноевропейского» (включая немецкое) происхождения; 223 – польского и литовского; 156 – «татарского» и другого восточного. Против этих фамилий иноземного рода, 168 семей принадлежали к дому Рюрика; 42 были неутонченного «русского» происхождения и 97 фамилий – неопределенного[1048]. Некоторые из фамилий так называемого польско-литовского происхождения, скорее всего, являлись западными русскими. Тем не менее, фамилии русского происхождения составляли очевидное меньшинство. Цифры Загоскина относятся к более позднему периоду. Необходимо иметь в виду, что наплыв «татарских» фамилий в русскую знать сильно увеличился после правления Василия П. Большинство русских аристократических фамилий западноевропейского и польского происхождения осели в Руси только в семнадцатом веке, а некоторые из них даже позже. Таким образом, пропорция фамилий русского происхождения в составе московского боярства в монгольский период была, безусловно, выше, чем впоследствии.
