Римская империя. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов
2
Когда Одоакр с товарищами вошли на главную городскую площадь, она была битком набита народом. Толпа стояла понурая, и безучастные взгляды были устремлены на здание курии.
Появление германских воинов в их странном одеянии не произвело сильного впечатления. Германцев на римской службе всюду было много в это время. И когда один из спутников Одоакра стал расспрашивать первого попавшегося о причинах собрания, тот охотно дал ему разъяснения.
Народ был созван из города и подгородних сел затем, что ему должны были прочесть новый эдикт императора. Собрались все давно, но эдикт еще не был прочитан. Все ждали. Одоакра интересовало все. Он отделился от товарищей и вмешался в толпу, чтобы послушать разговоры. Он не без основания думал, что можно услышать много интересного. И он не ошибся.
Толпа разбилась на кучки, менялась мыслями и догадками о содержании эдикта. Никто не предполагал услышать что-нибудь приятное. Все настолько привыкли к тому, что из столицы идет все тяжелое, что весть о новом эдикте наводила на одни печальные предчувствия.
Жар становился все сильнее. Многие укрылись от солнечного зноя под тенью высокого мраморного портика, выстроенного в прежние хорошие времена каким-то щедрым декурионом. Одоакр, тоже пробиравшийся в прохладу, услышал вдруг взрыв здорового смеха, звучавшего так странно в этой унылой, словно распаренной солнцем, толпе. Он подошел ближе. У невысокой колонны, воздвигнутой в память богатого гражданина, выставившего когда-то на арену местного цирка 20 пар гладиаторов, собралась группа молодых людей. В центре ее высокий краснощекий декурион только что рассказал другим интересную новость: недавно освободили от несения декурионской должности одного горожанина, у которого родился тринадцатый ребенок. Это был один из двух способов избавиться от службы; другой заключался в том, чтобы пройти подряд все городские должности, от низших до высших. То и другое, конечно, случалось чрезвычайно редко. По адресу плодовитого «отца города» довольно долго сыпались шутки: молодежь коротала часы тягостного ожидания.
В некотором расстоянии стояла другая группа. Подойдя ближе и прислушавшись к разговорам, Одоакр узнал, что почтенный седой старик, важным тоном излагавший свои предположения об эдикте, – comes, граф, свободный от декурионата потому, что успел пройти все должности, перечислявшиеся в законе. К его мнению все прислушивались с чрезвычайной почтительностью. Он думал, что эдикт будет повторением целого ряда других, которые запрещали декурионам вступать на негородские должности. Это практиковалось часто, потому что не было должности тяжелее декуриона. Уходили в военную службу, в ряды духовенства, бежали в другой город, надеясь, что там можно будет ускользнуть от службы и спасти остатки состояния. Без конца повторявшиеся эдикты против всякого рода уклонений от городской службы показывали, как упорно было в горожанах стремление уйти от декурионата. Старый граф только что рассказал менее его сведущим слушателям содержание эдикта, относящегося к тем, кто бежал в другой город. «Ты убежал в другой город, – говорил эдикт в вольном переложении графа, – прекрасно. Ты сделал это по собственной воле. Будь же там декурионом. Но в том городе, откуда ты бежал, ты родился, следовательно, принадлежишь ему по праву. Оставайся декурионом и там». Слушателям оставалось горько улыбаться недоброму остроумию императорских юристов.
Но вот в толпе произошло движение. Вышел служитель курии и объявил, что сейчас будут читать эдикт. Следом за ним вышли из курии городские власти с чиновником, присланным от губернатора, во главе. Чиновник вышел вперед и, развернув свиток, громким голосом прочел новый эдикт.
– Декурионы, которые предпочитают служить церкви, если они действительно хотят быть духовными, а не притворяются только, пусть оставят то, чего убегают. Мы освобождаем их от обязанностей декурионата только под тем условием, чтобы они оставили свое имущество. Ибо тем, души которых погружены в божественное созерцание, не приличествует заниматься делами денежными.
Чиновник вошел в курию. Народ стал расходиться, обсуждая новый закон. Настроение было не у всех одинаковое.
– А ведь нельзя сказать, чтобы у наших законодателей не было логики, – говорил, улыбаясь, высокий молодой декурион своим друзьям.
– Будь они прокляты со своей логикой, – хмуро отвечал ему один из них. – Слава Богу, погибаем мы от этой логики.
– И все-таки, пока не сгинули совсем, лучше не горевать, а веселиться. Пойдем-ка вон в ту таверну. Я знаю, что там только что получено из Вероны чудесное вино. Выпьем, и пусть ад поглотит всех губернаторов и законодателей нашей богоспасаемой империи.
Одоакр слышал еще обрывки разговоров двух плебеев[65], которые радовались, что на этот раз бич императорского законодательства пощадил их; слышал он жалобы молодого священника, доказывавшего своим прихожанам вред нового закона для общества.
– Единственное учреждение, уцелевшее среди разложения, в котором мы живем, – это церковь, – говорил он. – Она одна здорова. Кругом – сплошная гниль. Одна церковь способна делать общественную работу. И во имя ненасытного фиска подрывают из Рима и без того слабые основы благосостояния церкви.
Кто-то положил руку на плечо Одоакра. Это был один из его товарищей. Он тоже слышал громкие жалобы священника.
– Пожалуй, ведь он прав, – сказал он Одоакру. – Вспомни нашего Северина.
Одоакр ничего не отвечал. Задумавшись, он медленно шел за толпой. Товарищ следовал за ним. На краю городской площади стояло здание цирка, необходимого сооружения во всяком сколько-нибудь значительном римском городе. Очевидно, там готовились к завтрашним играм. Двое декурионов с деловитым видом осматривали колесницы и тщательно оглядывали лошадей, которых с трудом держали под уздцы по двое конюхов. Это тоже входило в круг их обязанностей.
– Слушай, Одоакр, пора ведь подумать и об обеде. Наши отыскали себе пристанище в какой-то скверной гостинице неподалеку отсюда и ждут нас. Пойдем.
– Идем, идем, – словно очнувшись от своих мыслей, сказал Одоакр, следуя за быстро шагавшим товарищем.
Но, пройдя две улицы, он снова остановил его. Двое чиновников мерили какой-то участок земли. За их движениями угрюмо следил скромно одетый человек, по-видимому, мелкий торговец, и объяснял нескольким плебеям, собравшимся тут же, в чем было дело. Недавно он приобрел кусок земли. Полиция проведала об этом и пригласила землемеров, чтобы узнать, не хватит ли участка на декурионский ценз. По закону для ценза требовалось 25 югеров. Плебеи сочувственно качали головами.
– В участке 28 югеров, – объявил один из землемеров, подходя к владельцу с чертежом в руках. – На днях ты получишь от губернатора патент на звание декуриона.
И удалился, сопровождаемый товарищем.
– Будьте вы прокляты, – прошипел им вслед несчастный.
Одоакр пошел дальше. Скоро они отыскали гостиницу. Товарищи только что кончили еду и теперь лежали в тени
