А. Фурсов - De Aenigmate / О Тайне
Нет, недаром Lebensraum было мечтой и ночным кошмаром немецких политиков: когда нет пространства, которое можно защищать, борьба оказывается бессмысленной даже при наличии сил. Впрочем, это скорее ситуация 1945 г. В 1918 г. немцы на свою территорию противника не пустили. Но Тарраш прав — и не только для шахмат, но также для войны и жизни в целом.
В отличие от немецкого пространства — ограниченного (таким же было и французское), пространство англичан и русских было практически неограниченным. Однако принципиально различное качество этого пространства — море в первом случае и суша во втором — делали его уязвимым в разной степени. Удачная морская или подводная война могла свести морской пространственный потенциал на нет, чего немцы в значительной степени и добились с помощью подводной войны, поставив весной 1917 г. Британию на грань катастрофы. А вот огромное сухопутное пространство отсечь или покорить намного сложнее, особенно если мало дорог и они плохого качества. Будучи выгодным для его владельца в случае оборонительной войны и отступления, такого рода пространство — большой минус во время мобилизации и развёртывания армий, а также в случае наступления. Рано или поздно целый ряд проблем, в том числе плеча подвоза, резко осложняет, если не блокирует любые серьёзные попытки как следует «раззудить плечо», и наступление выдыхается, а численное преимущество сводится на нет. Плохо оно и для снабжения.
С учётом того, как конкретно развивались события на восточном фронте, русский Lebensraum спас в 1915 г. русскую армию от разгрома (правда, в 1917 г. она сама развалилась, а точнее — была развалена, но это другой вопрос). Кроме того, благодаря «массе пространства» много осталось и большевикам для «торговли» с немцами в Брест-Литовске и обмена на столь необходимое им время. С другой стороны, тип плохо организованного, «дурацко-дорожного» русского пространства с самого начала подсекал Россию, делая её армию инвалидом. Германия, пишет А.М. Зайончковский, несмотря на окружение на суше и морскую блокаду, страдала и тем не менее «справилась с этим делом при помощи своей твёрдой организации и сохранения сообщения с Малой Азией через Балканы. Но Россия, с малоразвитой индустрией, с плохой администрацией, отрезанная от своих союзников, с громадным пространством своей территории при слабо развитой сети рельсовых путей, начала справляться с этим недостатком только к концу войны». Чтобы воевать в таких условиях, надо было постоянно перенапрягаться, психологически нагружая и перегружая такой человеческий материал, который не был приучен к социальной дисциплине «профессионального общества» и по отношению к которому у царской власти не было таких репрессивных структур, какие были, например, в сталинском СССР.
Значение пространства помимо его «количества» определяется его качеством, которое есть функция экономического потенциала. Вот и сравним их. Чугуна и стали Германия в 1914 г. выплавляла чуть меньше, чем Антанта вместе взятая: 32,5 млн т против 35,4 млн т (из коих 17,7 млн приходились на Англию), с добавкой австро-венгерской «гирьки» в 4,5 млн т ЦД выходили вперёд. Добыча угля ЦД в 1914 г. составила 324 млн т (из них 277 млн — Германия); у Антанты — 368 млн т (Англия — 292 млн; Франция — 40 млн; Россия — 36 млн); для сравнения: США –45 5 млн т.
Англичане и немцы в 1913 г. почти сравнялись по потреблению энергии: 195 млн метрических т угольного эквивалента у первых, 187 млн — у вторых (США — 541 млн т; Франция — 62,5 млн; Россия — 54 млн; Австро-Венгрия — 49,4 млн т). Накануне войны Германия превосходила Великобританию в доле в мировом промышленном производстве: 14,8 % против 13,6 % (у США — 32 %, у России — 8,2 %, у Франции — 6,1 %[523].
Экономический потенциал определил и военные расходы держав в начале XX в. Цифры и особенно динамика настолько интересны, что имеет смысл привести их в таблице (данные с устранением опечаток приведены по табл. II–IV из работы А.Дж. П. Тэйлора «Борьба за господство в Европе 1848–1914», М.: Изд-во иностр. лит., 1958, с.39; цифры даны в млн ф. ст.; первая, большая по размерам цифра — общие военные расходы; из двух меньших цифр верхняя — расходы на сухопутную армию, нижняя — на ВМФ.
Из таблицы видно, что немцы, постоянно наращивая темп, выигрывали в гонке вооружений у англичан. С 1910 по 1914 г. они (и австро-венгры), почти удвоили расходы, и если в 1910 г. немцы отставали от Великобритании на 4 млн (64 против 68), то в 1914 г. опережали ее на 34 млн со 110,8 млн! Британская империя — гегемон XIX в. — плохо вписывалась в век XX, и британцы сами признавали это: «Правда заключается в том, — писал в 1903 г. премьер-министр сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман, — что мы не можем обеспечить боевую (fighting) империю… мирная империя старого типа — вот этому мы вполне соответствуем».
А вот Второй рейх не просто хорошо вписывался в XX в., но творил его, определял условия для вхождения в этот век других, легко превращая экономическую мощь в военную и превращаясь в «боевую империю». Всего один пример: к началу войны немцы имели 9388 орудий (из них тяжёлые — 3260, знаменитые 120 мм гаубицы Круппа). Для сравнения: Россия — 7088 (из них тяжёлые — 240); Австро-Венгрия — 4088 (из них тяжёлые — 1000); Франция — 4300 (из них тяжёлые — 200). Немецкая промышленность производила 250 тыс. снарядов в день, англичане –10 тыс. снарядов в месяц. Поэтому, например, в боях на линии Дунаец-Горлице немцы всего за четыре часа выпустили по русской третьей армии 700 тыс. снарядов (за всю франко-прусскую войну они выпустили 817 тыс. снарядов). Значение тяжёлой артиллерии выявилось уже в самом начале войны: 60–70 % потерь кампании 1914 г. — её работа. Первая мировая была войной тяжёлых артиллерий или даже, уточняет Террейн, войной бризантных снарядов.
В качестве последней по счёту иллюстрации: во время войны англичане через посредников закупили у Германии 32 тыс. биноклей — лучших в мире.
Второе место по военным расходам в 1914 г. занимала Россия. В 1910 г. она отставала от Германии всего лишь на 1,2 млн ф. ст., но в 1914 г. разрыв стал огромным. Правда, Россия, чтобы держаться на уровне, вынуждена была тратить на военные нужды большую часть национального дохода — 6,3 % в 1914 г. Таков удел всех экономически отстающих (ср. СССР против США в 1970-1980-е гг.); Австро-Венгрии приходилось тратить 6,1 %, тогда как Франции — 4,8 %, Германии — 4,6 %, а Англии — 3,4 %.
Во время войны долю военных расходов пришлось ещё больше увеличить, и если экономика практически всех крупных стран это позволяла, то социально-политический каркас мог выдержать это далеко не во всех странах. Тотальная (в том числе и экономическая) война стала серьёзным испытанием для всех, и чем архаичнее социальная и политическая структура, тем серьёзнее. Иногда — смертельно серьёзнее. Именно Первая мировая война сломила историческое «сопротивление старых порядков» (А. Майер), довершив то, что начала Великая французская революция в 1789 г., и закрыв таким образом в 1914 г. «длинный XIX век».
Таблица очень хорошо показывает контраст между морскими и сухопутными расходами Великобритании и Германии, их военные приоритеты. Не случайно ещё в 1904 г. британские военные говорили: военный конфликт между Берлином и Лондоном — это нечто вроде схватки слона с китом, в котором каждому из противников будет очень трудно проявить свою сильную сторону.
Решая эту проблему в реальности уже идущей войны, Германии и Великобритании пришлось взаимоуподобляться: в какой-то степени слон попытался стать китом, а кит — континентальным слоном. История показывает, что, как правило, такие попытки ни к чему хорошему не приводят, а часто бывают просто контрпродуктивны — немцы так и не смогли составить конкуренцию англичанам на море, а успехи их подводной войны были среди факторов, ускоривших военное вмешательство США. Попытки Великобритании повести себя в качестве континентальной державы перенапрягли её на несвойственный ей манер и оказались большущим гвоздем для будущего гроба Британской империи.
XIII
В первые дни войны в Лондоне, Париже, Берлине, Вене и Петрограде (так стал называться Петербург) царило в целом радостное шапкозакидательское настроение: предполагалось, что война продлится несколько недель и быстро закончится победой. Отсюда — воодушевление, порой — экзальтация. Словом — ощущение праздника. И это действительно был последний, предзакатный праздник европейской цивилизации. М. Джилберт объясняет эту наивную уверенность европейцев тем, что в течение более тридцати лет (между франко-прусской и мировой) Европа не знала войн; без войны выросло два поколения. Точнее так: они знали войны, но колониальные, где превосходящие силы «наших», «белых цивилизаторов» обрушивают на далёкого и слабого врага огонь пулеметов и гигантских морских орудий. Правда, была сильная травма англо-бурской войны, но, во-первых, её испытали только англичане; во-вторых, совместная европейская акция против ихэтуаней («боксеров») в Китае относительно быстро вытеснила неприятные воспоминания. Сухой остаток по М. Джилберту: «природа (новой возможной. — А.Ф.) европейской войны, в отличие от войн колониальных понималась европейцами плохо». Несмотря на то, что в начале XX в. о возможности войны говорилось — и говорилось немало, публика не ощущала, что приближается нечто принципиально новое и страшное.
