Юлий Анненков - Флаг миноносца
- И мне. Главное - мы вместе. Ты понимаешь, завтра нас могут разлучить, но мы все равно будем вместе. Всегда.
В дверь постучали:
- Разрешите, товарищ лейтенант?
- Входи, Валерка! Это мой друг, Мариночка, друг Андрея и Людмилы.
Разведчик был озабочен:
- Володя, пойди к старшому. Он меня прогнал. Попробуй ты.
- Пойду я, - сказала Марина. Она сразу поняла, о ком идет речь.
Косотруб довел ее до поворота дороги. Дальше Марина пошла одна. Земскова она увидела у какого-то поваленного забора. Он сидел на траве. Марина села рядом:
- Можно мне побыть с вами, Андрей? Я буду молчать.
- Нет, говорите. Вы не думайте, что мне трудно смотреть на людей. Вы хорошо сделали, что пришли, Марина Константиновна.
- Просто Марина...
- Хорошо. Вот здесь, у этого забора, мы стояли. Валерка, она и я. Кажется, трава еще хранит следы. Вы ее не знали, Марина.
- Знала. Когда убили моего отца, Людмила осталась со мной. Ведь вы сами ее оставили на медпункте!
- Вам было тогда не до нее.
- Конечно. Но в такие минуты зорче видишь и запоминаешь все. Я только теперь поняла ваши слова о надежной душе.
Земсков лег на землю, прижавшись лицом к траве. Марина долго сидела рядом с ним. С дороги раздался голос Косотруба:
- Капитан Земсков, к генералу!
Земсков встал, оправил ремень и подал руку Марине:
- Спасибо.
- За что?
- За все. А главное - за Володю. Вы помогли ему стать настоящим человеком, офицером. Мысль о вас. Любовь к вам...
В избе, где остановился Назаренко, было полно офицеров. Когда Земсков вошел, генерал поднялся из-за стола:
- Отлично действовали, товарищ Земсков. Сегодня днем отлично действовали. Капитан Николаев доложил мне, что вы приняли на себя командование обоими дивизионами и обеспечили взятие хутора с минимальными потерями.
Яновский пристально смотрел на Земскова. Он видел в его лице сейчас много нового. Исчезла юная непосредственность. Черты стали грубее. Горе, опасности, постоянное напряжение воли сделали это лицо каким-то другим, словно Яновский видел старшего брата того Андрея, которого он знал. Особенно изменился взгляд.
- Вы очень устали, Андрей Алексеевич, - Яновский никогда до этого не называл его по имени и отчеству, - может быть, следует дать вам отпуск недели на две?
Земсков усмехнулся:
- Вы шутите, конечно, товарищ подполковник. Полк наступает, а начальник разведки поедет в тыл?
- Придется освободить вас от этой должности, товарищ Земсков, сказал генерал. - Вы сами приняли на себя командование полком, провели бой, даже комбатов назначаете.
Земсков не понимал, почему Назаренко улыбается.
- Обстановка заставила, товарищ генерал.
- Вот именно - обстановка! - Назаренко перестал улыбаться. - Я посоветовался с подполковником Яновским и решил назначить вас исполняющим обязанности командира полка. Есть у вас вопросы?
- Да. Я полагаю, морским полком должен командовать моряк.
- Разрешите, товарищ генерал? - поднялся Николаев. Назаренко кивнул ему головой.
- Приказы не обсуждают, а выполняют, - сказал Николаев, - но если уж речь зашла о моряках, я считаю - капитан Земсков давно стал моряком.
- Ясно? - спросил генерал. - Товарищи офицеры, обязанности командира полка выполняет капитан Земсков. Начальником штаба временно назначаю капитана Ермольченко, первым помощником начальника штаба - старшего лейтенанта Рощина, начальником разведки - лейтенанта Бодрова. Новых людей ждать сейчас некогда, а там - посмотрим. Завтра полк снова будет в бою. Карту!
СТОЯЩИЕ В СТРОЮ
Э П И Л О Г
В конце августа 1944 года мотомехчасти Третьего Украинского фронта переправились западнее Измаила через Дунай и устремились к Констанце. Танки, бронетранспортеры, гвардейские минометные части стремительно продвигались по степным трактам. В то же время к Констанце подошли корабли Черноморского флота. Прямо в гавань ворвались торпедные катера, морские охотники, базовые тральщики с десантом. Двойным ударом с суши и с моря город был взят.
В ранний предутренний час на главной улице Карол, тянущейся из глубины суши к морю, появились высокие, скошенные назад машины под брезентовыми чехлами. На дверке каждой из них был изображен якорь.
Колонна шла мимо пепельно-серого здания с черной надписью над аркой входа: "Der feste Burg ist unser Gott!"
- Похоже - церковь, а что написано? - спросил один из шоферов сидевшего рядом офицера в морской фуражке.
Командир гвардейской батареи Сомин ответил:
- Это, Ваня, немецкая церковь, а написано: "Наш бог - неприступная крепость!"
- Не очень уж она оказалась неприступная, - засмеялся Ваня Гришин, долбаем их и гоним. При чем тут бог, когда сами драпают, как сказал бы "преподобный".
- Не стоит о нем вспоминать, Ваня, в такой день. Чувствуешь? Мы пришли по суше в тот порт, перед которым три года назад развевался в бою Флаг миноносца. Флаг корабля Арсеньева!
На другой машине - открытой полуторке с пулеметом - рыжеватый главстаршина с гитарой в руках радостно воскликнул:
- Узнаю этот дом! Я его видел с моря. И вон те трубы!
Из кабины высунулся старший лейтенант Бодров:
- Травишь, Валерка! - он внимательно присмотрелся к высоким трубам, которые поднимались над черепичными крышами, как зубья вилки. - А может и не травишь. Что-то такое, помнится, и я видел.
По прямому, как стрела, проспекту, усаженному липами и кленами, колонна вышла на просторную площадь, в центре которой стоял на постаменте бронзовый римлянин в тоге. От площади веером расходились три улицы. Колонна двинулась по одной из них, между двумя рядами массивных мрачных зданий. Плавно изгибаясь, улица шла под уклон, и вдруг неожиданно открылось море - просторная гавань, огражденная волнорезом с толстым маяком на конце. У причалов стояли советские корабли - торпедные катера, тральщики, десантные баржи.
Повернув налево, колонна прошла мимо серого вычурного здания с броской надписью латинским шрифтом: "Casino". Этот дом командир дивизиона Николаев хорошо помнил. Он различил его раньше других построек с командно-дальномерного пункта, когда Арсеньев подвел свой корабль "на пистолетный выстрел" к вражеской базе.
Пройдя еще несколько сот метров вдоль разрушенной снарядами каменной баллюстрады, о которую разбивались волны, колонна остановилась.
У самой пенистой кромки прибоя вонзилась в расселину между замшелых камней легкая мачта. Двое матросов с автоматами на груди застыли около нее с обеих сторон. Через несколько минут весь полк выстроился на набережной. Моряки стояли лицом к гавани. За их спиной раскинулся освобожденный от фашистов город, а впереди лежало море.
Солнце еще не взошло, но небо на востоке, там, где за морем лежала родная земля, уже порозовело. С каждой секундой все ярче разливалось золотое зарево, и, наконец, край солнечного диска показался над горизонтом. Вспыхнули ордена и медали на фланелевках и кителях...
Солнце шло с востока, из-за моря. Несколько минут назад оно уже осветило якоря из снарядных гильз, оставленные полком на его пути - в степях и в лесах, на берегах рек и на горных перевалах. В этот час в сознании каждого из стоящих в строю незримые встали в строй матросы и офицеры, оставшиеся в пути и проложившие этот путь.
"Путь еще не окончен, - думал Яновский, - сейчас только короткая передышка. Кто из стоящих в строю дойдет до конца? Но разве есть конец? Победа близка, но в ее лучах встают уже другие победы. Где предел дерзаний народа, осуществляющего мечту человечества? Ведь ради этих будущих мирных побед творит советский солдат и матрос свое дело жизни, собственной смертью преодолевая смерть. Нет конца пути, нет предела! Поколения сменяются на земле, оставляя друг другу завоеванные рубежи. Значит бессмертие. Бессмертие народа и бессмертие тех, кто отдал свою жизнь в пути. Арсеньев, Шацкий, Людмила... Тысячи и десятки тысяч других безвозвратных потерь. Каждый из этих людей в отдельности неповторим, каждый из них - незаменим для матерей, для друзей, для любимых, но есть великий символ в том, что рядовой матрос заменяет убитого командира орудия, командир взвода - командира батареи. Так шагнул вперед из полкового строя в час гибели Арсеньева человек, верность которого оказалась сильнее отчаяния и горя, сильнее смерти и страха смерти".
Командир полка гвардии майор Земсков, как и все, смотрел на море, откуда только что появился край солнечного диска. Может быть, в это ярчайшее утро Андрей снова видел, как уходила луна из окошка заброшенной мельницы. Он отвел глаза от горизонта и встретился взглядом с Соминым, стоявшим на фланге своей батареи. Глаза Сомина были такими же ясными, широко открытыми, как три года назад на формировочном пункте в затемненной Москве, но прежняя восторженность уступила место уверенному спокойствию. Теперь это были чуть усталые глаза человека посуровевшего и возмужавшего в ранней военной зрелости.
