Марк Солонин - 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война
«учение Маркса всесильно, потому что оно верно; мы сдвигаем и горы и реки, / время сказок пришло наяву; нет таких крепостей, которые не смогут взять большевики». Бесспорна и личная вина Сталина в такой гибельной недооценке противника. Но по честности и справедливости эту вину с ним должны разделить и его ближайшие приспешники.
Сталина часто сравнивают с Чингисханом. Всякое сравнение хромает. Это хромает сразу на обе ноги. Чингисхан назначил себя вожаком в стае матерых волков. Окружение, которое подобрал себе Сталин, представляло собой невероятный гибрид жирного борова с трусливым зайцем.
Среди нескольких сотен высших командиров армии и НКВД (а у каждого из них была охрана, личное оружие, секретная агентура) не нашлось ни одного, кто решился бы поднять «микромятеж» или хотя бы оказать вооруженное сопротивление при аресте. На пассивное сопротивление — побег — дерзнули ровно три человека: убежали за кордон начальник Дальневосточного НКВД Люшков и резидент НКВД в Испании Орлов (Фельдбин), несколько месяцев скрывался в бегах главный чекист Украины Успенский. Все остальные покорно несли свою голову на плаху, в лучшем случае — пускали себе пулю в лоб.
2 июня 1937 г., выступая на заседании высшего Военного совета, Сталин сказал по поводу застрелившегося Гамарника: «Я бы на его месте попросил свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя». Что стояло за этими словами? Глумление? Провокация? Крик измученной души незаурядного человека, которого утомило общение с ничтожными людишками?
Кровавый карлик Ежов был снят с поста главы НКВД 25 ноября 1938 г. Долгих 136 дней он беспробудно пил, скулил, жаловался на судьбу, чего-то ждал, пока наконец 10 апреля 1939 г. не был водворен в страшную Сухановскую особую тюрьму НКВД. Любимец всей партии и крупнейший ее теоретик (по крайней мере, именно так характеризовал его Ленин) Н.И. Бухарин написал из тюрьмы Сталину 43 письма. Все письма об одном — о любви. «Все мои мечты последнего времени шли только к тому, чтобы прилепиться к руководству, к тебе в частности... Я стал к тебе питать такое же чувство, как к Ильичу, чувство родственной близости, громадной любви... я целиком признаю себя твоим...» Приговоренный к расстрелу за преступления, которых он заведомо не совершал, наш «любимец партии» пишет Хозяину: «Я стою на коленях перед Родиной, партией и прошу о помиловании...» [125]
Командарм 1-го ранга, командующий войсками Киевского военного округа Якир в первомайском «праздничном» приказе 1937 года вычеркнул упоминание о Сталине. Через шесть недель после этого из тюремной камеры он прислал Сталину письмо: «Родной, близкий товарищ Сталин! Я умираю со словами любви к Вам».
Уважаемый читатель, вам кажется, что мы далеко отклонились от основной темы? Ничуть. Именно многолетнее общение с якирами, ежовыми и прочими бухарчиками в конце концов вызвало у будущего Верховного главнокомандующего тяжелую болезнь — столь осуждаемое им теоретически «головокружение от успехов». То есть на уровне сознания он все понимал и многое делал правильно: создавал огромную, моторизованную армию, лично вникал в проблемы ее технического переоснащения, лично работал с конструкторами и директорами, генералами и разведчиками. Но в глубине души росла уверенность в том, что в целом мире не найдется такой силы, которая попытается навязать свою волю ему — земному полубогу. Сражаясь из года в год с «врагами», способными лишь на жалобный скулеж, Сталин невольно перенес этот опыт и на свою борьбу с берлинским конкурентом. Судя по содержанию предвоенных планов, он рассчитывал (точнее говоря — без всякого расчета понадеялся) на то, что ему всегда будет позволено безраздельно «управлять процессом». Увы, Гитлер был параноиком, но не мазохистом, он не стал снимать штаны перед образцово-показательной поркой...
Пагубному самообольщению весьма способствовали польская и финская кампании. Их вредоносное воздействие на Красную Армию было исключительно велико. Усилиями советско-партийной пропаганды почти бескровная «победа» над разгромленной немцами Польшей была представлена в качестве образца, по которому в дальнейшем будет развертываться Великий Поход. А именно: освобожденные народы встречают рабоче-крестьянскую армию цветами, солдаты противника «поворачивают штыки против своего буржуазного правительства», тучи краснозвездных самолетов затмевают своими крыльями небо, ну и так далее. Все как в кино.
«Нам воевать не придется нигде / С теми, кто вырос в борьбе и нужде,» — пророчила со страниц главной армейской газеты («Красная звезда» от 21.09.1939 г.) Маргарита Алигер. Популярнейший в те годы Константин Симонов мечтал о времени
«...удивительных освобождений
западных, южных, полярных,
тропических и заокеанских
Белоруссии и Украин...»
Всеволод Вишневский в восторге пишет кинорежиссеру Е. Дзигану: «Сейчас перед махиной РККА, превышающей силы Германии в верных три, если не больше раз, многие попятятся» [139].
Да и чего хотеть от легкомысленных поэтов, если сам нарком обороны Ворошилов 7 ноября 1939 г. в приказе, зачитанном во всех частях и подразделениях, описывал польскую кампанию в таком стиле: «...стремительным натиском части Красной Армии разгромили польские войска... польское государство, правители которого всегда проявляли так много заносчивости и бахвальства, при первом же военном столкновении разлетелось, как старая сгнившая телега...»
Не остался в стороне и еще один нарком — железнодорожный. Член Политбюро Каганович, выступая на очередном партхозактиве 4 октября 1939 года, витийствовал: «Вы подумайте, сколько лет царизм воевал за то, чтобы Львов присоединить — 4 года империалистической войны, под крепостью Перемышлем три корпуса легли, а наши войска за 7 дней забрали эту территорию без больших жертв...» [139]
Правды ради надо отметить, что был все-таки в руководстве такой человек, который старался переломить эти «шапкозакидательские» настроения. Выступая 17 апреля 1940 г. на совещании командного состава РККА, посвященном итогам войны с Финляндией, Сталин говорил [140]:
«...нам страшно повредила польская кампания, она избаловала нас... наша армия не сразу поняла, что война в Польше — это была военная прогулка, а не война... Вот с этой психологией, что наша армия непобедима, с хвастовством, которые страшно развиты у нас, — надо покончить...»
Золотые слова. Да только беда в том, что из опыта финской войны были сделаны еще более опасные для боеспособности армии выводы. Вопреки широко распространенному заблуждению, Сталин был настроен весьма и весьма благодушно и описал позорно провалившийся поход на Хельсинки в самых розовых тонах:
«...почему нельзя было ударить со всех сторон и зажать Финляндию? Мы не ставили такой серьезной задачи, потому что война в Финляндии очень трудная... Мы знали, что Петр I воевал 21 год, чтобы отбить у Швеции всю Финляндию... мы знали, что Екатерина II два года вела войну и ничего особенного не добилась... Всю эту штуку мы знали и считали, что, возможно, война с Финляндией продлится до августа или сентября... война закончилась через 3 месяца и 12 дней только потому, что наша армия хорошо поработала...»
Одним словом — планы партии, оказывается, были выполнены и даже перевыполнены. Память в очередной раз подвела товарища Сталина, и он забыл, что в соответствии с Директивой наркома обороны № 0205 от 17 ноября 1939 г. планировалось разгромить финскую армию за 10—15 дней, причем силами одного только Ленинградского ВО [1, с. 149].
Далее Сталин любовно, чисто по-отечески, пожурил некоторых товарищей:
«...так как т. Ковалев хороший боец, так как он хороший герой Гражданской войны и добился славы в эпоху Гражданской войны, то ему очень трудно освободиться от опыта Гражданской войны, который совершенно недостаточен...» — и похвалил всю Красную Армию в целом: «...наша армия стала крепкими обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии. В этом главный плюс того опыта, который мы усвоили на полях Финляндии...»
Ну а итоговый вывод, который услышали собравшиеся командиры, просто-таки звенел триумфальной медью:
«Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов... Мы победили не только финнов, мы победили их европейских учителей — немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили...» Короче — полный банзай!
Для того чтобы именно такие выводы закрепились в сознании, на армию — прежде всего на ее командный состав — обрушился водопад орденов и медалей, новых званий и новых назначений.
Именно после окончания финской войны, 4 июня 1940 г. были введены генеральские звания. Газеты несколько недель печатали длиннющие списки — всего 949 новоиспеченных генералов! Высшей награды страны — звания Героя Советского Союза — было удостоено 412 человек (в четыре раза больше, чем будет награждено за мужество, проявленное в битве за Москву!). Все должны были понять, что мы победили самого сильного противника, какой только мог быть, и уж теперь-то Красная Армия хоть кого в бараний рог согнет. Безудержное бахвальство дошло до того, что финскую кампанию приказано было считать самым крупным событием мировой войны, не в пример каким-то там стычкам во Франции или в Северной Африке...
