Записки о московской войне - Рейнгольд Гейденштейн
После того уполномоченные обратились снова к сенату и просили, чтобы в присутствии их были высказаны мнения. Почти все высказанные мнения были такого рода, что несправедливо делают те, которые постановление Сигизмунда Августа о делах казны относят также и ко всем королевским процессам. Постановление Сигизмунда таково, что на основании его дела, относящияся лично к королю, к величию власти и наконец к праву и ко владениям королевским, ясно отделены от дел податных и фискальных; итак нужно рассмотреть, каковы те дела, и возможно ли допустить, чтобы король отменил все те позывы без раз-бора, так как, приняв подобную меру, он пожертвовал бы, ради желания просителей, не только своим правом и правом государства, но и правом других лиц, что даже и не в его власти; это имело бы место именно по отношению к таким делам, которые были начаты по инициативе частных лиц и касались их частной пользы. Тем не менее послы упорствовали в своем намерении, и, когда спор этот затянулся на много дней, то нередко на своем собрании они доходили до крупных беспорядков. Король заявил им, что хотя это несправедливо, что они даже не желают делать разбора между законными и незаконными вызовами; и хотя, кроме того, он видит, что они даже и не получили от своих никаких полномочий возбуждать этот [301] вопрос, однако он дает им возможность перенести спор до сведения своих (на сеймиках), чтобы на будущем сейме можно было принять какое либо определенное решение, а пока он оставит дело в том же положении и не будет разбирать никаких других процессов, кроме двух касательно Чарнковского, которые уже представлены в суд. Были здесь и такие, которые вызваны были архиепископом за оскорбление храмов и присвоение священных вещей; последние тем сильнее боялись за свою участь, что в те дни распространен был слух, будто король решил как можно строже судить таких людей; к тому же и король способствовал усилению подобного слуха тем, что, находясь на охоте недалеко от владений архиепископа и получив приглашение от него, прибыл к нему в Лович и несколько дней провел у него в качестве гостя. Многие, быв вызваны к суду даже по другим делам, дали себя избрать в земские послы для того только, чтобы тем легче ускользнуть от суда; они теперь решились пустить в ход всяческие средства, чтобы прежде чем дойдет до них очередь держать ответ, всем освободиться от суда в лице Чарнковского. Хотя (после королевского заявления) они избавились от своего страха, так как король объявил, что он не будет судить никаких других дел, за исключением процессов Чарнковского, однако кто зашел в этом деле так далеко, что уже не мог просто отступить назад, не подвергая опасности своей репутации в глазах других, того и теперь оказалось не-возможным отвлечь от первоначального намерения даже таким резоном. Иные, под влиянием чужих речей, опасались, не идет ли в самом деле речь об очень сериозном предмете, касающемся, как им толковали, их свободы, и охотно соглашались на некоторую отсрочку, пока вопрос не будет вернее исследован; иные, хотя не видели ничего опасного для себя в этом деле, боялись возбудить злую [302] молву и быть выставленными на позор, как будто они оставили без поддержки поборников свободы. Следствием этого было то, что те, которые вообще не одобряли всего того предприятия, подвергаясь нападкам со стороны одних и не находя поддержки у других, сами ничего не могли сделать при таком численном преобладании противной стороны.
Тем не менее (на суде) голоса были поданы против Чарнковского. По первому делу постановление состоялось еще гораздо раньше, и обвиненному приказано было возвратить документы; при чем это постановление не подверглось сильному оспариванию даже со стороны самих послов (сеймовых). Что же касается до второго процесса, то до сих пор он трактовался различно, а теперь некоторые стали выставлять на вид то обстоятельство, что Чарнковский выпросил себе коадъюторию, как говорили, после отъезда Гейнриха, при чем особую вероятность этому указанию придавало собственное сознание, которое он не усумнился сделать перед королем относительно второго своего, то есть Познанского епископства, именно, что эта номинация дана была ему после удаления Гейнриха. Но на Варшавской конфедерации было признано, что всякий, кто выпросит что либо от отсутствующего Гейнриха, будет считаться действующим против республики; и вот полагали, что нужно применить и по отношению к Чарнковскому силу этого постановления. В последний день сейма король дал приговор: звание коадъютора не было признано за Чарнковским; что же касается земельного владения, присвоенного им, то решение по этому вопросу признано входящим в компетенцию обычных шляхетских судов; там и следовало Чарнковскому защищать свое право, на котором основывалось его владение.
Таким образом прошло время, установленное для сейма. Bсе на это сильно досадовали; в особенности Замойский заклинал всех и каждого, чтобы приняли на себя обязанность [303] позаботиться о Ливонии и о Руси, как бы им не потерять снова провинцию, приобретенную большим трудом и кровью, а теперь лишенную всякой помощи, и как бы не отдать Руси на разграбление варварам. Константин, князь Острожский, воевода Киевский, с своей стороны присылал ежедневно известия о предстоящем нашествии Татар. Не смотря на все это, ничего не было сделано. К королю в эти дни часто обращались Литовцы с просьбой присоединить Ливонию к Литве. Против этого не было сделано сильных возражений ни в сенате, ни в посольской избе; напротив не было недостатка в таких, которые, повидимому, охотно готовы были отказаться от нее в пользу Литвы, чтобы тем легче получить от короля с помощию Литовцев то, чего добивались. Тогда поднялся Замойский и, бросив взгляд на остальных, сказал, что Ливония отнята у неприятеля с опасностию жизни им и его сотоварищами; если кто либо из них сомневается в том, то он отдает это дело на суд Московскому царю; он не сомневается, что ему удастся убедить их
