Сергей Сартаков - Ледяной клад
Цагеридзе захохотал:
- В любом! В любом плане! Как вам интереснее. Пожалуйста, хоть в том плане, как превосходно сказал Василий Петрович. Только о пуговицах не забудьте!
Он хохотал не искусственно. Не с тем, чтобы сильнее оскорбить Баженова. Он просто был полон чувства радостного освобождения от всех давивших его долгое время тревожных забот. Читаут вскрылся, лес спасен, консультант ЦНИИ - злой дух Марии - наконец уезжает, а Василий Петрович оказался хорошим человеком. Что еще может быть радостнее всего этого? Будущие неприятности без неприятностей не проживешь - уже не страшны. Хуже того, что было, не будет! Скоро вернется Мария. Оба клада, к которым он так стремился, им найдены. Цагеридзе хохотал свободно, непринужденно, широко скаля крепкие зубы.
Но Баженов мрачнел.
- Любая шутка от частого употребления становится малоприятной, а плоская и грубая - тем более, - сказал он, весь как-то вытягиваясь. Натужное остроумие Бобыкина могло бы развиться и постепенно стать блестящим образцом локализованной заборной литературы. Но, как мне кажется, вы, Николай Григорьевич, усиленно стремитесь стать соавтором Бобыкина и выйти даже на более широкие просторы, нежели стены известного дощатого сооружения. Дело ваше. Я составлю заключительный документ так, как подсказывает мне совесть и объективная истина, а кроме того - и все-таки добрые чувства к вам. Вот мое командировочное удостоверение. Прошу вас сделать на нем необходимые отметки и поставить печать. Не имею привычки оттягивать это до последней минуты.
Цагеридзе молча расписался, открыл обитый листовым железом сейф, в котором хранилась круглая печать, достал, подышал на нее и приложил к бумаге.
- За свою грубость я должен извиниться перед вами. Но я протестую, когда вы оскорбляете честное имя Василия Петровича! - Цагеридзе уже не смеялся. - Протестую, когда вы хотите стать благодетелем по отношению к недостойному Цагеридзе. Составляйте, пожалуйста, любые документы. Я все подпишу!
Он проводил Баженова до двери кабинета, быстро набросал радиограмму в трест с просьбой послать на Покукуй самолет за консультантом ЦНИИ и кликнул Лиду...
Цагеридзе беспокойно шагал из угла в угол, держа в руке печать. Может быть, зря он так щедро и сгоряча сказал: "Я все подпишу"? Может быть, следовало сказать сухо и твердо: "Подпишу только то, что найду нужным"? Зачем без надобности давать противнику оружие, которое он непременно пустит в дело, хотя бесконечно и повторяет свои заверения в добрых чувствах! Не могут быть добрыми чувства друг к другу у людей, столь разно смотрящих на честность, правдивость и совестливость!
Ах, почему нет Марии, почему не здесь она, чтобы все ей рассказать!..
Не следует больше и думать об этом... консультанте... Надо думать, как быстрее отправить в Покукуй Василия Петровича. Надо думать, как теперь поскорее освободить запань ото льда, чтобы замороженные в нем бревна можно было начать вязать в пучки и подвешивать к "головкам". Надо думать о посылке сплавных бригад к молевым речкам, пора скатывать в воду новый лес. Надо думать. Нельзя ли все-таки хотя бы двадцать человек поставить снова на жилищное строительство. Надо думать...
Цагеридзе постепенно повеселел. Когда размышляешь о большом, сам большим становишься. Когда размышляешь о мелком - мельчаешь и сам. Все хорошо было! Все хорошо будет!
Он издали небрежно кинул в распахнутую дверку сейфа печать. Ударившись о стопку бумаг, печать, словно мячик, отскочила и упала на пол. Цагеридзе поднял ее, на этот раз аккуратно поставил куда следует, в уголок, и хотел уже захлопнуть дверку, но вдруг у него в памяти прорезался давний разговор с бухгалтером, вот здесь же, у распахнутого сейфа. Василий Петрович тогда принес ему на хранение какой-то пакет с надписью "Вскрыть после ледохода" и прибавил еще: "Можно раньше - только в случае смерти моей".
Ледоход закончился. Одно обязательное условие соблюдено. Его достаточно. И слава богу, что не вступило в силу второе условие. Любопытно, какой еще "кросворт" заготовил для него Василий Петрович?
Цагеридзе отыскал у задней стенки сейфа пакет, забытый, помятый. Секунду помедлив, сломал красную сургучную печать, разорвал конверт. Из него на стол выпало несколько клочков бумаги. Всё!..
Недоумевая, Цагеридзе перевернул их справа налево, так-сяк, попытался составить в один целый лист...
И вдруг горячая кровь ударила ему в лицо, сделалось нестерпимо стыдно. Это был его собственный приказ со "второй резолюцией"...
Убитый и счастливый, Цагеридзе опустился на диван. Вот значит как!
...Василий Петрович разорвал приказ с повторной резолюцией начальника в тот же час, когда он был написан, и лоскутки бумаги сдал на хранение ему же!
"Вскрыть после ледохода или в случае смерти моей"... Всю тяжесть ответственности он в первый же день разделил с начальником рейда. Он и потом никуда не сообщал о своем несогласии с начальником. Он сразу и решительно пошел на "рыск". А ящики с динамитом, стало быть, - вовсе не запоздало созревшее решение вступить и ему в борьбу за спасение леса, но тот "последний рыск", без которого и все предыдущие "рыски" ничего не значат.
"Ах, как ужасно, как позорно не понимал ты, Нико, этого человека! И как еще раз все смещается, предстает в совсем уже новом и необыкновенном свете!"
Зачем Василий Петрович вел свою игру, загадывал свои замысловатые "кросворты", стращал тюрьмой и прокурором? Надо откинуть понятные теперь свойства его характера - он, опытный бухгалтер и старый видавший в жизни виды человек, поступал правильно! Пугая молодого, щедрого на руку начальника повторной резолюцией и прокурором, он держал его в железной узде. Своим противодействием, своей кажущейся жестокостью он воспитывал в нем борца. Он был для него своего рода тренером в боксе, бил сам, подсказывая ответные удары, и позволял Цагеридзе вне всяких правил, не надевая перчаток, бить его по лицу.
Цагеридзе припомнил. О, сколько раз он, быть может, сам бы усомнился в своей идее, если бы не чувствовал железной необходимости постоянно отстаивать ее перед этим человеком! О, сколько бы он с безмерной легкостью и еще подписал различных денежных документов! Сколько различных и не особенно нужных работ проделал бы еще, не обременяя себя потребностью думать и думать, если бы Василий Петрович не стоял над ним всегда как грозное напоминание об истекающих "лимитах"! Да, Василий Петрович изъяснялся не очень изящно и часто даже цинично, грубо. Но если это уже характер, устоявшийся уровень развития человека? Его так просто не изменишь. Зато сколько же в подлинных поступках и советах Василия Петровича было всегда настоящей и большой заботы о благополучном исходе дела! Заботы и о нем самом, Николае Цагеридзе!
Разве практически сказались когда-нибудь на работе нехватки "лимитов"? Хоть раз была задержана зарплата? Какие волшебства творил Василий Петрович на косточках своих счетов, чтобы убедить управляющего Покукуйским банком выдавать деньги? На фальшивки уж, конечно, Василий Петрович не шел! Он взял на себя труд не менее тяжкий, чем Цагеридзе, освободив при этом Цагеридзе от необходимости объясняться перед банком и перед трестом в незаконном расходовании средств: "Ты, начальник, сработай свое, я свое сработаю".
Разве не Василий Петрович первым навел его, Цагеридзе, на мысль об особых свойствах воды в Громотухе? Разве не он предостерегал и доказывал, что совершенно не нужен приезд консультанта ЦНИИ? Разве не Василий Петрович, вопреки предположениям самых опытнейших людей, настойчиво заговорил об опасности затора у "Семи братьев"? Теперь все это видно. Теперь все это понятно. Хорошо еще, что не слишком поздно!
И разве не Василий Петрович говорил ему о Марии: "Зря с Баженовой у тебя любовь не выходит..." Он видел и это. Он возмущался, почему Цагеридзе медлит. Кто теперь скажет точно, что все-таки означает неожиданный и загадочный отпуск Марии? Кто разгадает ее "кросворт"?..
Время летит... Дорогой Василий Петрович, проводить тебя до больницы обязан лично Николай Цагеридзе! Иначе никак нельзя! А пока есть еще два часа...
Цагеридзе схватил лист бумаги и торопливо начал писать:
"Это письмо я никуда не отправлю, Мария! Я отдам его здесь, когда вы приедете. Но я должен его написать, потому что никогда потом уже не расскажешь того, что пережил, и узнал, и понял сегодня Николай Цагеридзе, самый счастливый на свете человек..."
15
Из Покукуя Цагеридзе возвращался в необыкновенно приподнятом настроении.
День был такой же солнечный и горячий, как во время ледохода. Тихо журчал винт моторной лодки, оставляя за кормой тонкую серебряную струю. Покачиваясь, навстречу плыли редкие мелкие льдины, а берега еще хранили следы недавнего разгула реки. Стволы сосен, стоявших даже очень высоко, были ободраны, изрезаны, точно здесь пронеслась какая-то бешеная ватага, многие деревья повалены и теперь вершинами бились в стремительных потоках воды. Тонкие черные тальники вбиты, втоптаны в грязь, как бывает с хлебным полем, когда над ним пройдет ливень с градом.
