Коллектив авторов - История Украины
Тем не менее, по оценкам источников и свидетельствам очевидцев, в 1932 году урожай был выращен средний по сравнению с предыдущими годами и вполне достаточный, чтобы не допустить массового голода. Но убрать его своевременно и без потерь не удалось. Поэтому, в конечном итоге, он оказался хуже, чем в 1931 году…», – считает В. В. Кондрашин.
В сложившихся условиях крестьянское сопротивление (в отличие от 1930 г. скорее пассивное, чем активное, связанное с саботажем, а не восстаниями) было неизбежно и предсказуемо. Крестьянин – тоже человек, и не мог испытать прилив трудового энтузиазма от условий, в которые его загоняли. Но государством была поставлена задача провести техническую модернизацию, и ее можно было проводить только за счет крестьянского продовольствия. Пока стране и миру нельзя было предъявить первые гиганты индустрии, продолжение политики индустриализации требовало масштабных изъятий хлеба (с неизбежными потерями и падением производительности труда на селе). Коммунистическому режиму было жизненно важно дотянуть до завершения Первой пятилетки, а там можно было бы и передохнуть. А пока Пятилетка не завершилась, нажим на крестьян продолжался.
Свидетельством злонамеренной организации голода властями иногда считают слова С. Косиора от 15 марта 1933 г.: «То, что голодание не научило еще очень многих колхозников уму-разуму, показывает неудовлетворительная подготовка к севу как раз в наиболее неблагополучных районах». Эта фраза трактуется частью украинских исследователей как доказательство того, что «террор массовым голодом являлся воспитательной мерой». Однако ни эта цитата, ни сама политика коммунистов в связи голодом, об этом не свидетельствуют. Голод не приучил крестьян к труду, тем не менее, нажим на деревню ослабевает. Следовательно, не ставилась и задача именно наказания «ненаученных» голодом крестьян. Косиор скорее сетует, что крестьяне даже после такой беды не стали работать лучше, чтобы преодолеть ее последствия.
Украинские руководители искали и себе таким образом алиби: крестьяне плохо трудились, нужно было научить их производственной дисциплине. Но чтобы требовать от человека дисциплины, нужно обеспечить ему достойные условия труда. В условиях заготовленной гонки это не принималось во внимание.
22 января 1933 г. Сталин и Молотов направили ЦК КП (б) Украины и Северо-Кавказскому крайкому ВКП (б) директиву о необходимости принять меры к прекращению бегства колхозников из колхозов. Само бегство голодных людей расценивалось как новая форма «кулацкого саботажа».
В то же время в январе 1933 г. произошло новое снижение планки поставок до 15,5 млн т. А фактически было заготовлено 14,9 млн т. О. В. Хлевнюк полагает, что «если бы задание в 15 млн тонн было установлено с самого начала и быстро доведено до мест с обещанием не превышать установленные планы, ситуация в деревне, несомненно, была бы более благоприятной». Однако О. В. Хлевнюк не приводит доказательств, что в этом с лу чае запланированная планка поставок продовольствия была бы достигнута. В конкретных условиях 1932 г. эта планка оказалась настолько тяжелой, что разрушила сельское хозяйство республики. Имевшийся урожай был вывезен и съеден до завершения зимы. Мнение о том, что высокая, но выполнимая (правда – за счет голодания населения) планка облегчила бы сбор хлеба, было высказано вторым секретарем ЦК КП (б) У М. Хатаевичем, но его аргумент отражает прежде всего позицию не крестьян, а нужды сборщиков хлебной подати – повышенный план «не содействовал созданию должной мобилизованности в борьбе за хлеб. Многие работники, формально приняв этот план, в душе были уверены в его невыполнимости и на деле не дрались ни за какой план. Если бы Украина в самом начале получила план миллионов 350 пудов и при этом как следует развернула борьбу за хлеб, то сейчас было бы заготовлено, во всяком случае, не меньше, а может быть и больше всего того количества хлеба, которое нам следует сдать по ныне-действующему уменьшенному плану хлебозаготовок». Это они еще «не дрались» за план. Можно себе представить, что бы было, если бы «дрались».
Тех, кто «не дрался» за план, могли и репрессировать, как это произошло с руководством Ореховского района Днепропетровской области осенью 1932 г.
Чтобы лучше понять роль этой катастрофы в истории Украины и всего СССР, нужно хладнокровно оценить ее масштаб. Увы, проблемы причин и масштабов голода мистифицируется в ходе острой идейно-политической полемики.
«Если бы не было массового повстанческого движения 20-х гг., Москва не организовала бы уничтожения в 1932–1933 гг. 10 миллионов крестьян…» – говорит о трагедии украинского селянства глава ассоциации наследников голодомора Л. Г. Лукьяненко. Наследники жертв вовлечены в пропагандистскую кампанию, организаторы которой не заинтересованы в поиске реальных причин и масштабов трагедии. Пропагандистское построение о том, что «Москва» стремилась покарать украинцев за повстанчество начала 20-х гг. опровергается просто – от голода пострадали и те районы, где повстанчество в 20-е гг. было скромным (Казахстан), а вот Тамбовщина, прославившееся Антоновщиной, пострадала куда меньше, чем Казахстан. У голода 1932–1933 гг. и повстанчества общая причина. Государство стремилось получить максимум хлеба в производящих регионах. В 20-е гг. это вызывало вооруженное сопротивление, а в 30-е гг. сопротивление было сломлено, государство вырвало хлеб у обессиленного населения для своих нужд, и разразился голод.
Нет доказательств того, что какие-то действия власти были направлены специально против украинцев. Среди пострадавших регионов – и российские Воронежская, Курская, Свердловская, Челябинская, Обско-Иртышская области, Азово-черноморский и Северный края, Поволжье, Северный Кавказ и Казахстан.
Разумеется, на Украине была своя специфика изъятия хлеба, свои жестокости власти против крестьян. Иногда не только публицисты и политики, но и серьезные украинские историки представляют эти жестокости качественно большими, чем в России, направленными на то, чтобы сломить свободолюбивый дух именно украинского народа. Ведущий украинский исследователь голода (голодомора) на Украине 1932–1933 гг. С. В. Кульчицкий считает: «Когда у крестьян, не имевших хлеба, забирали горох и сухофрукты, оставляя их в январе 1933 г. без продовольственных запасов до предстоящего урожая, это могло означать только одно: государство не хлеб заготовляло, а наносило по сельской местности превентивный удар, стремясь при помощи репрессий избежать ситуации, возникшей в январе-феврале 1930 г. Опыт 1921 г. показывал, что голодающее село не способно к возмущению». Одно из другого не следует. Государство осуществляло изъятие продовольственных ресурсов, а не только специально хлеба. Почему? Необходимо выяснить, для чего требовался горох и сухофрукты. Могло ли это продовольствие использоваться для пропитания рабочих строек Пятилетки. Это было и наказание – но за недоимки, а не за повстанческие настроения. Чтобы пресечь их, было достаточно обычных репрессий, которые никто не отменял. Как раз опыт 1921 г. показал, что именно крестьяне перестают бунтовать, когда у него появляется перспектива сытости. В 1921 году Украина пылала огнем восстаний, а введение НЭПа вскоре изолировало повстанческих вожаков. Но в 1933 г. изъятие продовольствия могло быть и не только репрессией, а конвульсивной попыткой местных руководителей отчитаться по валовым показателям, компенсировать недостачу.
Оценочные данные умерших от голода в СССР разнообразны – от 2 до 12 миллионов. Первые оценки масштабов голода, сделанные в СССР еще в 70-е гг., исходили из демографических потерь. Но «исчезнувшее» население – это не только умершие, но и уехавшие из пострадавших районов, и не родившиеся, потому что в тяжелую годину родители решили подождать. Оценить количество людей, покинувших голодающие регионы сложно, так как они часто скрывались от властей. Сталин понимал, что масса беженцев из голодающих районов может вызвать непредсказуемые последствия для его политики, и зона бедствия была, насколько возможно, блокирована. Но люди все равно нелегально просачивались. К началу марта 1933 г. было задержано 219,5 тысяч человек пробравшихся из голодающих районов, из которых были возвращено 186,6 тысяч.
В 1927–1931 гг. средняя смертность в СССР составляла 2,7 млн человек, а в 1932–1933 гг. – 4 млн что составляет прибавку 2,8 млн за два года. В литературе высказывалась критика достоверности статистики смертности, но она может относиться и к оценке смертности в предыдущие годы.
Самый надежный источник для определения числа умерших (а не уехавших, откочевавших, перешедших из крестьян в рабочие, не родившихся или родившихся, но не там, где жили родители и т. п.) – это учреждения записи актов гражданского состояния (ЗАГС).
Данные ЗАГС позволяют нам ближе всего подойти к объективной оценке потерь от голода. Даже по мнению украинского исследователя С. В. Кульчицкого, «нельзя не видеть, что статистические органы должным образом выполняли свой профессиональный долг, фиксируя из месяца в месяц потрясающие показатели смертности».
