О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик
Грузия была особым случаем, в целом же после речи Хрущева народ в Советском Союзе на улицы не вышел. В странах советского блока дело обстояло иначе, легитимность просоветских режимов была там под вопросом. Начатая Хрущевым десталинизация спровоцировала особенно сильную нестабильность в Польше и Венгрии. Польский руководитель Болеслав Берут прочитал доклад Хрущева в московской больнице, где он лечился от пневмонии, у него случился сердечный приступ, и он скончался, что привело Польшу в состояние кризиса, который продолжался несколько месяцев. В Венгрии давнее соперничество между Матиасом Ракоши и Имре Надем закончилось ниспровержением Надя, который был несколько более либеральным, чем его оппонент, но ситуация оставалась нестабильной. Весть о секретном докладе Хрущева вызвала раскол среди коммунистов и воодушевила тех, кому не нравились просоветские режимы в их странах. Советские руководители несколько месяцев с тревогой наблюдали за ухудшением ситуации. Ситуация в Польше первой, с точки зрения членов команды, достигла критической точки, когда польская сторона решила, что преемником Берута станет Владислав Гомулка, его давний противник, только недавно освобожденный из тюрьмы, который тут же предложил уволить с поста министра обороны маршала Константина Рокоссовского (советского назначенца, хотя и поляка по происхождению). «Антисоветские… силы захватывают власть», – с тревогой сообщил советский посол в Варшаве[849].
Советские лидеры, и так неуверенные в том, как справиться с кризисом, были настолько обеспокоены, что практически вся команда – Хрущев, Булганин, Молотов, Микоян и Каганович вместе с маршалами Жуковым и Коневым (командующий силами Варшавского договора) – полетели вместе, без приглашения, в Варшаву. Прошел всего год с тех пор, как с членов Политбюро были сняты ограничения на путешествия на самолете[850], и поездка, безусловно, была демонстрацией того, что советское руководство остается коллективным. К счастью, их самолет не упал, иначе единственным оставшимся в живых членом команды остался бы Ворошилов. По решению Президиума советские войска уже начали продвигаться в направлении Варшавы, но в последний момент кризис был предотвращен: Гомулке удалось убедить Хрущева (которого он с того дня считал своим другом) отдать приказ остановить их. Хрущев сделал это по собственной инициативе, заставив Молотова и Кагановича, которые очень подозрительно относились к Гомулке, критиковать себя за превышение полномочий и нарушение норм коллективного руководства[851].
На следующей неделе взорвалась ситуация в Венгрии, повстанцы в Будапеште обратили в бегство полицию, Запад их приветствовал, и 23 октября Жуков доложил Президиуму, что в Будапеште проходит демонстрация в сто тысяч человек и горит радиостанция. «Если Надь будет предоставлен сам себе, Венгрия отпадет», – сказал Молотов[852]. За исключением Микояна, вся команда плюс маршал Жуков согласились с тем, что на этот раз советские войска следует отправить, но Микоян не соглашался, хотя остался в меньшинстве один. Венгерское правительство пало, и 24 октября советские войска и танки вошли в Будапешт. Очевидно, они надеялись, что само их присутствие стабилизирует ситуацию, поскольку Микоян и секретарь ЦК Михаил Суслов были одновременно с этим отправлены на переговоры. На следующей неделе члены команды пребывали в сомнениях: «Я не знаю, сколько раз мы меняли свое мнение», – сказал позже Хрущев[853]. Микоян не колебался и был последовательно против использования советских войск[854], и в какой-то момент вся группа, включая Молотова и Кагановича, решила вывести войска, очевидно, из-за беспокойства, связанного с таким наглым навязыванием советской власти народам Восточной Европы, которые явно проявляли к ней враждебность. Но затем от находившихся в Будапеште Микояна и Суслова пришло сообщение о том, что Надь заговорил о необходимости вывести Венгрию из Варшавского договора, и мнение снова изменилось. Ворошилов, старый друг свергнутого венгерского лидера Ракоши (предшественника Надя), был взбешен из-за того, что Микоян выступил против применения силы: американская секретная служба работала в Будапеште лучше, чем он, в ярости заявлял Ворошилов. Хрущев, Булганин, Маленков и даже Каганович возражали против его нетоварищеских комментариев, но их отношение к применению силы становилось все более жестким[855].
На заседании Президиума 28 октября Каганович впервые использовал термин «контрреволюция». Хрущев повторил его в своих мемуарах и, возвращаясь к старой большевистской риторике, заявил, что венгерский рабочий класс отказался поддержать контрреволюцию, но во время событий его язык был более прагматичным[856]. Чего он боялся вместе со всей остальной командой, так это того, что правительство Надя падет, что приведет к кровопролитию, которое закончится переходом Венгрии в западную сферу влияния, и что эта зараза будет распространяться по всему советскому блоку. Решение об энергичных военных действиях было принято 31 октября, Микоян по-прежнему оставался в меньшинстве и настолько разозлился, что подумал о выходе из Президиума. (Он никогда не говорил публично о своем инакомыслии, и оно оставалось неизвестным до 1970-x годов, когда мемуары Хрущева были опубликованы на Западе.) Когда советским войскам и танкам был дан зеленый свет, им потребовалось меньше недели, чтобы сокрушить венгерскую революцию, ценой тысяч венгерских жизней и сотен советских. Двести тысяч венгров, известных на Западе как «борцы за свободу», бежали через границу, и «Венгрия-1956» стала вехой в холодной войне, к деэскалации которой команда стремилась.
Во время кризиса команда в разумной степени поддерживала командный дух, но в результате у ее членов накопилось сильное раздражение. Молотов и Хрущев в ноябре на Президиуме яростно спорили по поводу Венгрии, Хрущев и его сторонники называли Молотова догматическим сталинистом, чьи идеи были «пагубными», и обвиняли Кагановича в «жадности»; они оба перешли на крик и личные оскорбления, что спровоцировало обычно флегматичного Молотова сказать Хрущеву, что ему «следует замолчать и перестать быть таким властным»[857]. Хрущев был сильно потрясен событиями в Венгрии, так как советская интервенция полностью противоречила обещаниям реформ, прозвучавшим на XX съезде партии, а также спровоцировала рабочие беспорядки и отчуждение интеллигенции в Советском Союзе. Но вместо того чтобы сделать его более осторожным и склонным к компромиссу с коллегами, это потрясение, казалось, имело противоположный эффект. За границей Хрущева все больше воспринимали как реального лидера Советского Союза, и он начал думать о себе как о новом хозяине страны, давая интервью иностранным СМИ и высказываясь о внешней политике, не согласовывая это заранее с командой. Он продолжил радикальную реформу системы управления, к которой его коллеги относились скептически, и давал экстравагантные обещания догнать Соединенные Штаты в сфере производства потребительских товаров, хотя
