Московия - Сигизмунд Герберштейн
А они прекрасно умеют заставить человека пить{336}. Когда у них уже не остается повода поднять чашу, они принимаются под конец пить за здоровье цесаря, брата его, государя, и напоследок за благополучие тех, кто обладает, по их мнению, каким-либо достоинством или почетом. Они рассчитывают, что никто не должен, да и не может отказаться от чаши в их честь, а выпить ее надо без остатка. Пьют же таким образом. Тот, кто начинает, берет чашу и выходит на середину комнаты; стоя с непокрытой головой, он велеречиво излагает, за чье здоровье пьет и чего ему желает: удачи, победы, здоровья или чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше. Затем, осушив и опрокинув чашу, он касается ею макушки, чтобы все видели, что он выпил все, и желает здоровья тому господину, за кого пьют. Потом он идет на самое высокое место, велит наполнить несколько чаш, после чего подает каждому его чашу, называя имя того, за чье здоровье надлежит выпить.
Всем приходится выходить по одному на середину комнаты и, осушив чашу, возвращаться на свое место. Тот же, кто желает избегнуть более продолжительной выпивки, должен по необходимости притвориться пьяным или заснувшим или напоить их самих, или по крайней мере, осушив много кубков, уверять, что никоим образом не может больше пить, ибо они уверены, что хорошо принять гостей и прилично с ними обойтись — значит непременно напоить их. Этот обычай соблюдается вообще у знати и тех, кому позволяется пить мед и пиво. В первое посольство государь, когда по окончании дел отпускал меня после обеда, на который я был приглашен, — ведь у них принято угощать обедом как отъезжающих, так и прибывающих послов, — встал и, стоя у стола, велел подать себе чашу со словами: «Сигизмунд, я хочу выпить эту чашу в знак любви, которую питаю к брату нашему Максимилиану, избранному римскому императору и высшему королю, и за его здоровье. Ее выпьешь и ты, и все другие по порядку, чтобы ты видел нашу любовь к брату нашему Максимилиану и проч., и рассказал ему, что ты видел». Затем он подает мне чашу и говорит: «Выпей за здоровье брата нашего Максимилиана, избранного римского императора и высшего короля». Он подавал ее всем другим участникам обеда и вообще всем там стоявшим и каждому говорил те же слова. Приняв чаши, мы отступали немного назад и, преклонив голову перед государем, выпивали. По окончании этого он подозвал меня к себе, протянул руку и сказал: «Теперь ступай».
С тем и уехали мы в гостиницу. Потом начались переговоры относительно мира с польским королем. Они ни за что не соглашались послать послов в какое-нибудь третье место, говоря: «Если король пришлет к нам послов о мире, как бывало раньше, то мы заключим с ним мир, какой сочтем подходящим». Мне пришлось отправлять гонцов к королю{337}, чтобы он прислал свое посольство. Король сделал это, но одновременно по другой дороге отправил в Московию войско, чтобы московиты скорее со мной договорились. Войско прибыло поздно и ничего не добилось. Так мира мы и не заключили. Зато я часто и с литовскими послами, и без них обедал с государем.
Охота
Кроме того, у государя есть обыкновение по рассмотрении и решении некоторой части дел с послами приглашать их на охоту и забаву загород. Вблизи Москвы, в полумиле или миле от нее, есть место, заросшее кустарником и очень удобное для зайцев. В нем, будто в заячьем питомнике, водится великое множество зайцев, ловить которых, а также рубить там кустарник, никто не смеет из страха перед суровейшим наказанием. Огромное количество зайцев разводится также в специальных загонах, а также в садах и домах.
Всякий раз, как государь пожелает насладиться такой забавой, он велит свозить зайцев из разных мест, как можно больше в один лесок; из других лесков их сгоняют в один или два, которые огораживают сетями. Чем больше он их поймает, тем с большим, по его мнению, весельем и честью окончит дело. У него есть множество охотников, каждый из которых ведет по две собаки; одеты они в костюмы трех цветов. Когда они запускают собак в лесок, то идут рядом с громким криком; впереди держат быстрых собак, зовущихся у них «курцы». Когда он прибывает на поле, то отправляет за послами некоторых из своих советников вместе с известным числом придворных или рыцарей, веля проводить к нему послов.
Вечером 18 мая мне сообщили, что завтра утром мне надо быть с государем на охоте. Поутру прислали около сорока лошадей в сопровождении нескольких важных лиц, которые проводили меня к государю через реку Москву по плавающему мосту{338}.
Приведя послов, советники, когда те уже приближаются к государю, заставляют их сойти с коней и несколько шагов к государю сделать пешком. Таким же образом провожали к нему на охоту и нас. Он ласково принял нас, сидя на разукрашенном коне, одетый в блестящие одежды, без рукавиц, но с покрытой головой. Он протянул нам голую руку и через толмача сказал: «Мы выехали на свою забаву и позвали и вас принять участие в нашей забаве, чтобы вы несколько развлеклись этим, и чтобы ты передал брату нашему Максимилиану, избранному римскому императору и высшему королю, что ты присутствовал на нашем празднике. Садитесь на коней и следуйте за нами».
Головным убором ему служил так называемый у них колпак, белый, с отворотами, у которого с обеих сторон, там, где отвороты имели разрезы, сзади и спереди, были драгоценные украшения, как бы ожерелья, из которых торчали вверх золотые пластинки, сделанные из золота, наподобие перьев. Они, сгибаясь в такт его движениям, раскачивались вверх и вниз. Платье на нем было вроде терлика — подобие боевого кафтана — и расшито золотыми нитями. На поясе, по отечественному обычаю, висели у него два
