Эмманюэль Ле Руа Ладюри - Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
Очень презентабельным кандидатом среди последних является Людовик Святой. Образец самоотречения и христианских добродетелей, носящий власяницу под доспехами крестоносца, противник богохульства, защитник священников и аристократов, гарант устойчивой валюты (как позднее Пуанкаре и Пине), покровитель свобод и гильдии ремесленников, изготавливающих предметы роскоши, Людовик IX ретроспективно становится многофункциональным святым, чей культ распространится от Парижского бассейна до юго-востока и недавно присоединившейся Бретани. Однако он тоже пострадает оттого, что в своей посмертной карьере он (или, во всяком случае, его ревностные обожатели) тоже потворствовал англичанам в XIV и XV веках. Своего апогея поклонение Людовику Святому достигнет во времена Бурбонов, начиная с Генриха IV, и впоследствии, при последних четырех Людовиках, при этом будет подчеркиваться династическая связь ветви Бурбонов с родовым древом Людовика Святого.
Святой Дени — это фигура из прошлого, или уже пройденная. По воле последних королей из династии Валуа он предстает как англофил и сторонник герцогов Бургундских. Святой Людовик предназначен для будущего, ему уготована великолепная карьера при Бурбонах. Период промежуточный украшает Святой Михаил, высокопатриотичный персонаж. Его гора в Нормандии и его монастырь «на краю морских бурь» никогда не были оккупированы англичанами, он свободен от всяких упреков в коллаборационизме. И потом, он наряду с другими «голосами» говорил с Жанной д'Арк. Охранительницы границ, посвященные ему церкви, находятся в Нормандии, но появляются также в Пиренеях, в Бургундии… Иерархическая фигура, он входит в стратификацию ангелов и архангелов, изящный каскад которых, легко принимаемых один за другого, служит моделью для общества, влюбленного в аристократизм и основанного на рангах, небесных и земных. Людовик XI основывает даже в честь этого святого Орден Святого Михаила, объединяющий рыцарство нового времени. Девиз этого общества уже не феодальное подчинение вассала сюзерену, а, естественно, верность королю. Генрих III в эпоху, когда Реформация приводит к некоторой девальвации культа святых, омолаживает и делает модным этот неорыцарский менталитет: он создает Орден Святого Духа.
За конкретными фигурами святых покровителей возникает коллективное понятие «христианнейшего королевства», оно концентрируется, вполне естественно, на самой фигуре и на священной династической ветви «христианнейшего короля». Конечно, в 1987 году Польша и Ирландия с их страстной религиозностью могут дать отдаленное представление о том, какой была та Франция, внутренне стремившаяся стать всецело католической. Мощный подъем французской Церкви, этого церковного общенационального комплекса в широком смысле слова, после 1600 года напоминает, совсем в другом контексте, исторические реалии, весьма похожие на ирландскую и польскую религиозную избранность, уравновешенную, однако, in situ возникновением государства Бурбонов, где уже ощущаются первые зачатки преобладания светского начала. Основы королевства, которое часто называют «христианнейшим», складывались в течение многих веков. Со времен Филиппа Красивого галликанская нация чувствует себя напрямую связанной с Богом, без посредничества Папы Римского, что не уменьшает, а повышает чувство религиозной ответственности. После поражения катаров и средневекового изгнания евреев Франция упрощенно может быть охарактеризована как страна без еретических течений и без специфических иудейских общин; это определение, впрочем, пренебрегает всем прошлым, предшествовавшим XIV веку, когда якобы отсутствие инакомыслия и еврейства было не столь очевидным, как будут позднее утверждать апологеты.
В то же самое время во Франции в многочисленных святилищах и в других местах все изобилует святыми реликвиями… и прежде всего наиболее действенной из них — королевской кровью; самим фактом своей передачи она делает церемонию коронации если не излишней, то по крайней мере чисто декларативной. Превосходство крови утверждается в момент рождения чудо-ребенка, каким являлся Карл VIII, бывший поздним ребенком у родителей, долгие годы не имевших мужского потомства. Значимость крови (и принцев крови), прежде всего крови лиц мужского пола, особенно возрастает после неожиданного извлечения из глубины веков Салического закона. Вырисовывается целая вереница особых знаков этого короля и данного королевства: святое помазание, способность исцелять золотуху, дарованная ангелами эмблема с тремя французскими лилиями, орифламма, иммунитет от отлучения Папой Римским от Церкви, Салический закон, право быть «императором» в своем королевстве, совместное функционирование института Парламента и 12 пэров… Утверждаясь таким образом, генетическая преемственность суверенов, гарантированная Богом, вызывает анемию концептуальной и чисто законодательной основы звания короля, не уничтожая этой основы полностью. Кровь Капетингов в принципе не должна никоим образом обеспечивать собственность на королевскую власть, но в лучшем случае должна давать право на пользование ею в качестве узуфрукта[147], именно этим качеством пользователя узуфруктом на королевское звание все больше будут пренебрегать в XVII веке, чтобы превознести выше избранный род Капетингов, а еще точнее — Бурбонов. Более того, принцип преимущественно наследственный, под знаком Неба, все больше преобладает над принципом представительности, который тем не менее довольно регулярно намечается пунктиром в собраниях Генеральных штатов, прекративших свое существование {terminus ad quern) в 1614 году. Коллетт Бон предлагает социологическую классификацию различных элит королевства в отношении особых знаков и различных символов нации на ее начальной стадии. Францию геральдическую, дворян и священнослужителей, представляют три лилии, дарованные Хлодвигу ангелом, которые символизируют правосудие, честь и мир, эквивалентные еще более древней и священной триаде — мудрость, рыцарство и вера. Франция интеллектуалов и университетских ученых подчеркивает важность культуры и общенационального языка («ойль»), чья конкуренция с латынью в научной сфере еще не достигла триумфального завершения. Наконец, королевство судейских законников и чиновников настаивает на салическом праве, теоретически ведущем свое происхождение со времен Меровингов, но позднее расцветшем во всей своей завоевательной целостности во времена Карла VII. Это право не только ограждает систему престолонаследия; оно также становится делом чести для короля-законодателя, который не ограничивается более тем, что освящает в качестве законов обычаи, он часто присваивает себе право, при отсутствии предусмотренных обычаем квалифицированных и постоянных представителей королевства, устанавливать законы, разумеется, в интересах подданных, как по крайней мере на это надеются и это утверждают апологеты «салического» принципа. Наконец, в целом вся Франция, за которую начиная с 1477 года (первый текст) становится хорошим тоном умереть, эта Франция, как я уже говорил, — плодоносный сад; ее представляют, воплощают и персонализируют как фруктовый сад, вечнозеленое дерево, а еще — как голос или женщину… Из этих символов многие впоследствии исчезнут из памяти, некоторые тем не менее всплывают и сегодня, и прежде всего — важность языка, культуры, затем — воплощение Родины в виде женщины, грациозной и охраняющей, и, наконец, — честь умереть за Францию.
Молитесь за меня, люди добрые,За сиров де Бюэйль, на большой войне убиенных,В бою за Францию и за вас.
Или просто в двух текстах, появившихся незадолго до прихода к власти Людовика XI, так говорится о любви к Франции:
Когда я прахом стану, Франция останется.И, когда по воле Бога взойдуНа небеса: «Это моя Франция»,Моя душа будет любить ее.
По сравнению с этой ситуацией в конце Средневековья, или накануне Возрождения, основы французского национализма в XVI веке и до эпохи Генриха IV расширяются, становятся более содержательными; они включают в себя новую субстанцию, которая накладывается на традиционную суть. Конечно, крестьяне-патриоты существовали уже давно, задолго до того, как Эжен Вебер отметил рост их числа: достаточно посмотреть для этого на антианглийских повстанцев-маки в Нормандии в конце Столетней войны, по их действиям нельзя не признать, что начиная с этой эпохи уже многие жители деревень проявляли «национальные» чувства. Но верным остается и то, что в начальный период Старого порядка «французский» импульс в большей степени проявляется у наиболее образованных или наименее невежественных слоев населения: он процветает среди той меньшей части населения, которая овладевает грамотностью, и особенно среди элит, чье приобщение к культуре усиливается на протяжении всего XVI века. Например, в регионах юга страны с большой скоростью с конца XV века распространяется использование в письменной форме, особенно в печатной, и даже в устной речи французского языка, который они прежде игнорировали. Таким образом, протестантские идеи, но также и новое патриотическое мировоззрение овладевают провинциями юга. Свидетельством тому могут служить гасконец Монлюк, дофинец Байяр. Еще в более общем плане концепция Франции к 1550 году остается связанной, как уже было в XV веке, с прямым влиянием всемогущего Бога, с теоцентрическими и даже немного шовинистическими идеями (Gesta Dei per Francos)[148].
