Джон Киган - Первая мировая война

То же касалось, по крайней мере на время, боевого духа французской армии. Почти немедленно после неудачного наступления 16 апреля началось то, что командование знало как "случаи коллективной недисциплинированности", а историки назвали "мятежами 1917 года". Никакая словесная форма не определяет так точно суть происшедшего, которое лучше идентифицируется как своего рода военная забастовка. "Недисциплинированность" подразумевает отказ подчиняться приказам. "Мятеж" обычно влечет за собой насилие против старших по званию или положению. Однако приказы, по большому счету, в целом выполнялись, не было и никакого насилия "бунтовщиков" против их офицеров. Наоборот, странное взаимное уважение характеризовало отношения между отдельными солдатами и старшими по званию в течение всего "мятежа", как если бы обе стороны признавали сами, что являются взаимными жертвами страшного тяжелого испытания, которое просто сильнее ощущалось внизу пирамиды. Солдаты жили хуже, чем офицеры, ели худшую пищу, реже получали увольнение. Тем не менее, они знали, что офицеры разделяли их трудности и на самом деле несли даже большие потери. Даже в тех частях, где дело дошло до прямой конфронтации, как в 74-м пехотном полку, "мятежники" давали понять, что они не хотят причинить своим офицерам "никакого вреда". Они просто отказались "возвращаться в окопы". Это была экстремальная манифестация протеста. Общим настроением всех, кто в ней участвовал, — а они включали солдат пятидесяти четырех дивизий, почти пол-армии, — было прежде всего нежелание, если не отказ, принять участие в новой атаке, но также патриотическая готовность удерживать фронт при атаках неприятеля. Были также особые пожелания: больше отдыха, лучшая пища, больше поддержки для солдатских семей, прекращение "несправедливости" и "бойни", "мир". Эти требования часто перекликались с требованиями участников гражданских забастовок, волна которых весной 1917 года была вызвана высокими ценами, негодованием на тех, кто наживается на военном положении, и уменьшающейся перспективой заключения мира. Гражданские протестующие ни в коем случае не требовали мира любой ценой, тем более ценой победы Германии. Они жаловались, что "в то время как люди должны работать до смерти, чтобы наскрести жалкие крохи на жизнь, боссы и крупные промышленники наращивают жир".

Недовольство гражданских питает недовольство военных. Беспокойство солдат об их семействах усиливалось известиями о трудностях, которые переживали жены и родители, чьи мужья и сыновья находились на фронте. Французский кризис 1917 года был общенациональным. Именно по этой причине правительство, понимавшее всю серьезность ситуации, выдвинуло своего кандидата на замену Нивеля — Филиппа Петэна. При всей его внешней резкости, Петэн понимал своих соотечественников. По мере того как кризис углублялся — в его развитии выделяют пять фаз, от разрозненных вспышек недовольства в апреле, к массовым митингам в мае, враждебным стычкам в июне и дальнейшего ослабления протестов в течение остальной части года, — он предпринял серию мер, разработанных, чтобы удержать и восстановить в армии моральное благополучие. Он пообещал более длительные и более регулярные увольнительные периоды. Он также косвенно пообещал прекратить, по крайней мере на время, наступление, не столь прямолинейно, поскольку это означало положить конец статусу Франции как державы, ведущей войну, но подчеркивая, что войска должны отдыхать и проходить переподготовку. Поскольку переподготовка подразумевала, что на время ее проведения дивизии будут отведены с фронта, он также ввел новую доктрину, подобную той, которая уже была принята и действовала в немецкой армии — "обороны в глубине". Согласно инструкции, которую он выпустил 4 июня, следовало избегать "тенденции скапливать большие массы пехоты на линии передовой, поскольку это только приводит к росту потерь". Вместо этого первая линия должна была удерживаться лишь настолько, чтобы не подпускать неприятеля и обеспечить артиллерийское наблюдение. Большая часть пехоты должна была располагаться во второй линии окопов, с резервом в третьей, чтобы проводить контратаку. Эта инструкция преследовала строго оборонительные цели. Пока передовые позиции реорганизовывались для осуществления этой новой тактики, армейские офицеры, с одобрения Петэна, попытались вновь добиться от людей подчинения, действуя убеждением и одобрением. "Никаких строгих мер не должно быть принято, — писал офицер пехоты 5-й дивизии. — Мы должны сделать все возможное, чтобы ослабить забастовочное Движение убеждением, спокойствием и авторитетом известных людям офицеров, обращаясь к наилучшим чувствам забастовщиков". Его дивизионный командир соглашался: "Мы не можем добиваться уменьшения забастовочного движения строгостью, так как это, несомненно, приведет к непоправимым последствиям".

Тем не менее "забастовочное движение" — "нарушение дисциплины", забастовку или мятеж — невозможно было прекратить, не прибегая к насилию. Как главное командование, так и правительство преследовало убеждение, что имела место "подрывная деятельность" в армии гражданских антивоенных агитаторов, и они приложили значительные усилия, чтобы установить личности зачинщиков, поместить их под следствие и подвергнуть наказанию. Под трибунал военного суда попали 3427 военнослужащих, из которых 554 солдата были приговорены к смерти и сорок девять действительно расстреляны. Сотням других смертный приговор был заменен на пожизненное заключение. Характерной особенностью этого юридического процесса было то, что подследственные выбирались собственными офицерами, с подразумевающимся согласием рядового состава.

Внешне порядок восстанавливался в пределах французской армии относительно быстро. К августу Петэн чувствовал достаточно уверенности в ее настроении, чтобы начать ограниченных масштабов операцию в Вердене, которая восстановила фронт в этом районе по линии, по которой он проходил перед германским наступлением февраля 1916 года. В октябре в ходе новой операции на Эне немцы были отброшены за Элет, цель первого дня злополучного наступления Нивеля. В общих чертах, тем не менее, цели мятежников были достигнуты. С июня 1917 по июль 1918 года французская армия не атаковала нигде на Западном фронте, удерживая две трети его протяженности, и не осуществляла "активной" обороны своих секторов. Немцы, по необъяснимой причине не обратившие внимания на кризис дисциплины по другую сторону нейтральной полосы, довольствовались тем, чтобы отметить такую пассивность неприятеля, но предпочли действовать в других местах — в России, в Италии и против британцев.

"Живи и дай жить другому" не было новым явлением ни в Первой Мировой войне, ни в любой другой. Это настроение преобладало в Крыму и окопах между Питтсбургом и Ричмондом в 1864 — 1865 годах, во время Бурской войны, где блокада Мейфкинга снималась по воскресеньям, и на всей протяженности Восточного фронта в 1915 — 1916 годах. Солдаты, если их не тревожили офицеры, всегда были готовы войти во взаимное соглашение на неподвижных позициях, часто обмениваясь сплетнями и необходимыми мелочами, и даже заключая локальные перемирия. Так было заключено знаменитое перемирие между британцами и немцами на Рождество 1914 года во Фландрии, повторенное в меньшем масштабе в 1915 году. Русские начали организовывать пасхальные, а также рождественские перемирия только в 1916 году. Чаще же обе стороны на Западном фронте, как только они должным образом окапывались, довольствовались в секторах, неподходящих для основных наступательных действий — сюда входила затопленная зона во Фландрии, область бельгийских каменноугольных шахт, леса Аргони, Вогезы, — установившимся ненаступательным порядком. На местах близость неприятеля делала недопустимым что угодно, кроме принципа "живи и дай жить другому". Легенда описывает сектор "международных проволочных заграждений", где окопы находились так близко, что одна сторона позволяла другой беспрепятственно чинить этот барьер, разделяющий их. Даже в местах, где нейтральная полоса была широкой, противостоящие части могли негласно договориться не мешать миру. Британское главное командование свирепо осуждало принцип "живи и дай жить другому" и изыски тех, кто принял участие в "патрулях", награждали увольнительными (британцы считали участие в налетах нормальной обязанностью); вообще же они предпочитали беречь живую силу для обычных наступлений. После наступления Нивеля, хотя дивизии, в которых имели место "нарушения дисциплины", были озабочены организацией налетов и рапортовали о своей активности в вышестоящие инстанции.

Не только французская армия к 1917 году начинала испытывать отвращение от возрастающей цены, которую приходилось платить за войну. Русская армия, которая никогда не была столь сплоченной или "национальной", как французская, начала трещать по швам даже раньше, чем главное командование начало организацию весеннего наступления, которое его представители обещали на конференции союзников в Шантийи в декабре 1916 года. Жалобы как в зеркале повторяли те, что поступали от французских солдат после наступления Нивеля: плохая пища, нерегулярные увольнения, беспокойство за благосостояние семейств, оставшихся дома, злость на спекулянтов, помещиков и прогульщиков — тех, кто избежал воинской повинности и теперь получал хорошую заработную плату в тылу, занимаясь обычным делом, — и, что было более угрожающим, неверие в полезность атак. Военная почтовая цензура, которая столь аккуратно предупреждала французское правительство о недовольстве среди рядовых и младшего офицерского состава, постоянно перехватывала в конце 1916 года подтверждения "подавляющего желания мира независимо от последствий". Для русского главного командования было чрезвычайной удачей, что зима 1916–1917 года выдалась исключительно суровой, что исключало какое-либо крупномасштабное наступление немцев. Учитывая настроения, господствовавшие в царской армии, оно вполне могло достичь результатов, имеющих решающее значение.