Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - Коллектив авторов
A. А. Успенский вспоминал, как у Клейн-Шонау «немецкий цеппелин сбросил в лагерь <…> беженских повозок 3 бомбы, приняв их, по-видимому, за русский артиллерийский парк. Сколько было убито и переранено стариков, женщин и детей! В ужасе, ища защиты и врачебной помощи, они прибегали к нам, своим врагам, и мы всей душой им помогали чем могли. В этом случае забывалась вражда и особенно сильно сказывалось чувство простого сострадания к ближнему»[64]. В другом случае солдаты одного из полков взяли на воспитание брошенного немецкого пятилетнего мальчика[65]. В-третьих, отдельно стоит упомянуть ряд сотрудников Российского общества Красного Креста, которые были убеждены, что их задача состоит в служении общечеловеческим ценностям, а потому, облегчая страдания, они не должны делать различия между немцами и русскими. Юридический советник Форхе из Инстербурга впоследствии свидетельствовал, что
B. В. Маркозов, помощник особоуполномоченного Российского общества Красного Креста при 1-й армии, неоднократно высказывался «в том смысле, что Красный Крест у русских, так же как и у германцев, должен быть рассматриваем как международное учреждение и что он обязан подавать помощь без различия как другу, так и недругу <…>». При отступлении он даже распорядился оставить часть медикаментов и перевозочных средств, т. к. они могли понадобиться немецким раненым[66].
Не стремясь окончательно решить вопрос взаимного восприятия русских войск и населения Восточной Пруссии, мы все же полагаем возможным указать на непостоянство ментальной дистанции по линии «Мы» / «Они». Вряд ли образ врага является чем-то стабильным, единым и легко обнаруживаемым (скорее это иллюзия, порождаемая в т. ч. и теми исследователями, которые излишнее внимание уделяют материалам пропаганды), наверное, его стоит рассматривать в качестве некоей динамики, требующей для анализа специальных методов изучения. В контексте нашей темы приведенные примеры заставляют отметить, что у нас нет оснований считать, будто изначально в русской армии доминировали представления о немцах как о «тотальном» враге, однако степень переживания культурной инаковости была высокой. Примечательно, что из 2 млн населения провинции примерно 337 тыс. составляли поляки, а 112,5 тыс. – литовцы. В рассмотренных документах и воспоминаниях лишь первые упоминаются изредка, что можно интерпретировать как склонность воспринимать Восточную Пруссию в качестве «чисто немецкой» провинции.
Русское военное присутствие в Восточной Пруссии и отношение к мирным гражданам
Русское военное руководство выстраивало способы взаимодействия с гражданским немецким населением, руководствуясь традиционным различением комбатантов и некомбатантов. Отсутствие долгосрочных целей инкорпорации всей Восточной Пруссии в состав империи привело к тому, что главная задача ограничивалась поддержанием порядка на занятых территориях, а это включало и пресечение возможных враждебных акций со стороны германских подданных, и недопущение нарушения дисциплины русскими солдатами. Эти идеи нашли отражение в «Объявлении всем жителям Восточной Пруссии». Его распространение началось на следующий день после того, как 17 (4) августа 1914 г. 1-я армия перешла в наступление. В нем четко обнаруживается разница между германскими войсками и мирными людьми, последних предписывалось «миловать». Однако изначальное недоверие к немцам заставило предупредить их о том, что все оказавшие сопротивление будут «беспощадно караться», а селения – сжигаться до основания. При отсутствии враждебности «всякая даже малейшая оказанная ими Российским войскам услуга будет щедро оплачиваться и награждаться». Объявление гарантировало и неприкосновенность имущества[67].
По мере продвижения вглубь провинции в занятых городах из числа русских офицеров назначался комендант, а из местных жителей – бургомистр. Тем самым вводилась двойная система управления. Поскольку ряд территорий, преимущественно сельских, быстро оказался в тылу 1-й армии, то к 25 (12) августа генерал П. К. фон Ренненкампф подчинил их сувалкскому губернатору Н. Н. Куприянову. Последний также руководствовался соображениями поддержания общего порядка: через главного начальника Двинского военного округа генерала А. Е. Чурина он вскоре запросил Министерство внутренних дел о присылке дополнительных полицейских и жандармских чинов[68]. Ответ в Ставку Верховного главнокомандующего пришел 28 (15) августа: председатель Совета министров И. Л. Горемыкин сообщал, что «командирование высших начальствующих лиц с несколькими при них ближайшими сотрудниками не может вызвать никаких затруднений для гражданского управления Империи; что же касается низших должностных лиц, то командирование таковых в значительном числе представляется по соображениям охраны спокойствия и безопасности в Империи невыполнимым»[69]. Также он полагал возможным в Галиции назначать на низовые должности местных жителей, а в Восточной Пруссии ограничиться русским управлением, что явным образом свидетельствует: последняя воспринималась как более чуждая, а потому и опасная территория.
После успешного Гумбинненского сражения 20 (7) августа, отступления немецких войск и массового бегства населения у русского командования сложилось впечатление, что вскоре вся Восточная Пруссия окажется под его властью. Соответственно, стал вопрос о выстраивании полномасштабной системы управления. Так, 26 (13) августа в «Записке для памяти» генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего генерал Ю. Н. Данилов отмечал: «Полевое управление армии ген. Самсонова <…> следовало бы реорганизовать по типу армии местного характера с подчинением ген. Самсонову всей Восточной Пруссии, из коей следовало бы образовать генерал-губернаторство, с подготовкой управления занятой территории уже теперь»[70]. В этот же день главнокомандующий Северо-Западным фронтом Я. Г. Жилинский в телеграмме начальнику штаба Верховного главнокомандующего Н. Н. Янушкевичу предлагал создать отдельное генерал-губернаторство с включением туда обеих – западной и восточной – прусских провинций. Необходимость скорейшего формирования новой управленческой структуры он объяснял тем, что «в некоторых пунктах в тылу армий» отсутствовал надлежащий порядок и осуществлялась продажа вина, т. е. предполагалось усилить контроль за дисциплиной прежде всего русских тыловых частей, а не германских подданных[71].
Вероятно, на должность генерал-губернатора метил сам Я. Г. Жилинский, однако благодаря решению Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича ее получил бывший директор Департамента полиции генерал П. Г. Курлов, который занял сравнительно низкое положение в общей военно-бюрократической системе – он подчинялся главному начальнику снабжений фронта генералу Н. А. Данилову. Об общих принципах предполагаемого правления новоиспеченный генерал-губернатор в мемуарах писал так: «Я считал недопустимым введение чисто гражданского управления, а находил, что важнейшей моей обязанностью является обеспечение тыла и всевозможное содействие русским войскам. На месте я намеревался восстановить, если это окажется возможным, бывшие ранее органы управления»[72].
В рапорте Н. А. Данилову 31 (18) августа, спустя некоторое время по прибытии в штаб Северо-Западного фронта в Белосток, П. Г. Курлов изложил видение управления провинцией. Как и другие военные, он