Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович

В 1921 году, когда вышел сборник «Смена вех», Масарик издает брошюру «О большевизме». В ней он жестко критикует большевиков за догматизацию марксизма. И не совсем обоснованно. Какой догматизм, когда Ленин вводит новую экономическую политику (НЭП) в стране большевиков, что порождает смуту в среде ортодоксальных марксистов?

Трудно давалась диалектика даже таким мыслителям, как Масарик. Но тем не менее отдадим должное – он учился ей многие годы. Его поклон Гегелю: «Гегель, безусловно, есть величайший философ современности, высочайшая вершина нашего современного, односторонне теоретического образования»[22].

Вот было политическое решение Масарика – установление дипломатических отношений с Советским Союзом и заключение с ним договора о взаимопомощи в то время, когда Европа трепетала перед Гитлером. Разве не диалектический профессорский взгляд открыл тогда окно возможностей для Чехословакии?

Но однажды он напишет фразу: «Не убий! Эта заповедь имеет всеобщее значение – для каждого случая, при любых обстоятельствах. Она означает, что каждый сознательный человек должен по возможности беречь жизненную силу, как свою, так и ближнего»[23].

И не раз читая то, что написано им, на этой фразе спотыкаешься. Потому что известно – в марте 1918-го он встречался с Савинковым. А Савинков тогда занимался организацией мятежей и подготовкой убийства Ленина. И приходил к Масарику, чтобы тот помог деньгами. И тот склонил голову перед этой просьбой.

И вот на исходе лет: «Не убий!»

Может, для него та встреча с Савинковым была тем случаем, когда политик расходится с философом? Изворотливость политика взяла верх. Ведь почему-то именно изворотливость как черту ума и характера в первую очередь называл колчаковский генерал Сахаров, говоря о Масарике, – изворотливость и умение «делать самые грязные дела с благочестивым видом».

Но тем не менее политик и философ в нем шли навстречу друг другу. И в этом движении он всегда был в заговоре то с политиком против философа, то с философом против политика. Когда они сходились и заговорщицкий покров исчезал, то появлялись идеи в духе славянской солидарности с Советским Союзом.

Это как раз случай Масарика.

2. Контрреволюционная судьба профессора Мельгунова

Четыре ареста в жизни профессора

Когда большевики пришли к власти в октябре 1917 года, то организованное сопротивление первыми им оказали инициативные люди из интеллигентов. Потом уже от них кругами пошли волны сопротивления от бывших офицеров, церкви, от экспедиционных корпусов, посланных в Россию Францией, Англией, Соединенными Штатами и Японией, и, наконец, от белых армий. Манифесты, программы, концепции, планы и представляющие их различные силы: армии, партии, центры, союзы – все слилось в едином заговоре против установившегося в стране режима.

Здесь были свои таланты и герои. Первым, не по статусу, а по изворотливости, я бы назвал Сергея Петровича Мельгунова, дворянина, потомка известного русского массона екатерининских времен, выпускника Московского университета, профессора истории, издателя и журналиста, общественного деятеля, правого либерала по убеждениям и народного социалиста по вывеске. В 1923 году в эмиграции он написал известный труд под названием «“Красный террор” в России», тему которого продолжил спустя почти пять десятилетий снедаемый честолюбием Александр Исаевич Солженицын, но уже под названием «Архипелаг ГУЛАГ».

Карьера ученого не влекла Мельгунова. Более грела душу публицистика. Он было взялся за разработку темы о декабристах, но его научный руководитель профессор М. Любавский оценил представленное сочинение на «удовлетворительно», даже несмотря на присутствие в нем новых материалов, добытых Мельгуновым в архивах. Причиной, по которой профессор столь жестко обошелся с учеником, стала публицистичность работы в ущерб научности, выверенности и осмыслению фактов. Обиделся Мельгунов, чертыхался, иронизировал по поводу обвинений в ненаучности. Но на науке действительно поставил крест, сосредоточился на журналистике. В газете «Русские ведомости» состоялись его первые сочинительские опыты, сначала в отделе внутренней жизни, а потом в историческом. Вырабатывал там свой язык публициста. Получалось неплохо. Потом пошло сотрудничество с газетой «Народное дело», с журналами «Вестник воспитания», «Вестник права и нотариата». Писал про отношения церкви и государства, про свободу совести, веротерпимость и трудную жизнь крестьянства. Профессором стал позже, по совокупности работ и лекций, читанных перед разной публикой.

Но исподволь точила мысль – открыть свой издательский дом. Скоро мысль приобрела очертания плана. И вот, наконец, в 1911 году он организует кооперативное издательское товарищество, регистрирует его под названием «Задруга». Среди акционеров и владельцев, ссудивших деньги на это предприятие, – писатели, ученые, учителя, общественные деятели, политики и журналисты. Его избирают председателем правления – редкий случай, когда он не отказался быть первым лицом. На новой должности с головой погрузился в издательские проекты – все больше общественно-политические и исторические. Ну вот, например, «Отечественная война 1812 года и русское общество», «Масонство в его прошлом и настоящем», «Крепостное право в России и реформа 19 февраля». В это же время Мельгунов замыслил журнал «Голос минувшего», а через пару месяцев новое издание уже встретилось с читателями, в основном из интеллигентской среды.

Известность Мельгунова росла. И он делает шаг в политику. Выбор его – партия народных социалистов, энесов, потому что она продолжает дело народников и при этом отвергает террор как революционную тактику эсеров – социалистов-революционеров, предтеча которых те же народники. В восемнадцатом году один из членов «мельгуновской» партии будет стрелять в политических противников – большевиков. Но это через пять лет, когда революция сметет шелуху партийных манифестов.

А пока казалось, что все вроде бы шло хорошо. Но на самом деле отношения с миром, с коллегами и соратниками у Мельгунова складывались непросто, он ершился, конфликтовал.

«С Мельгуновым работать все равно что ежевику собирать: все пальцы исколешь и ничего не соберешь», – выразился как-то о нем Петр Струве, известный по тем временам философ и публицист с антибольшевистскими взглядами.

Да, работать с ним действительно было сложно, не все выдерживали. Но неуемная, холерическая энергетика Мельгунова поглощала раздражение соратников. Взгляд его оставался твердым, глаза не замутнены, и он знал, что хочет в этой жизни. В таком настроении он встретил Первую мировую войну.

Он скоро понял, насколько чужд ему агрессивный патриотизм, охвативший офицерство, интеллигенцию и средние слои. Но он не хотел и поражения армии. И тогда Мельгунов начинает разговор о долге литератора перед обществом. Много шума наделала его брошюра, вышедшая в 1916 году, «О современных литературных нравах», в которой он обвиняет русскую прессу в том, что продалась рынку и забыла об интересах общественного служения, то есть о своем высоком публицистическом предназначении. А публицистика – это и пропаганда, а пропаганда – средство борьбы, тот принцип, ради которого он пожертвовал наукой и которому теперь готов служить верой и правдой в борьбе с новой властью.

В начале 1918 года Мельгунов по большей части и занимался публицистикой, редактировал журнал «Голос минувшего», руководил издательством, читал лекции и состоял в руководстве Трудовой народно-социалистической партии. Он все еще не мог прийти в себя после октябрьского переворота. Раз от разу задавал себе один и тот же вопрос: почему какая-то группка людей, именующих себя большевиками, захватила власть и никто при этом толком не сопротивлялся? Он не мог найти внятный ответ и от этого становился все более раздражительным и желчным.