Собрание сочинений. Том 4. Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. Бомбардирование Севастополя - Егор Петрович Ковалевский
Князь Михаил Дмитриевич принадлежал также к небогатому семейству Костромской губернии. Он воспитывался сначала дома, потом в частном пансионе; в 1807 году поступил юнкером в лейб-гвардии артиллерийский батальон (ныне лейб-гвардии 1-я артиллерийская бригада) и в том же году произведен, по экзамену, в подпоручики гвардейской артиллерии, а в 1809 году он отправился на Кавказ в тогдашний грузинский полк адъютантом к маркизу Паулучи; в том же году участвовал в делах против Персии. Отсюда начинается его боевая жизнь. Возвратясь к гвардейской артиллерии, он вместе с ней находился в кампаниях 1812, 1813 и 1814 годах, участвовал в делах под Бородиным, Люценом, Бауценом, Дрезденом, Лейпцигом, не говоря уже о множестве других, не так значительных дел. Его отчаянная храбрость и военное образование выдвинули его вперед. В десять лет службы, он был произведен в полковники и переведен в свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части (нынешний генеральный штаб). В 1820 году он был назначен начальником штаба 3-го пехотного корпуса, и с этими войсками, в чине уже генерала, ознаменовал себя геройскими делами в кампании 1828, 1829 годов. Он, один из первых, высадился на правый берег Дуная после кровопролитного боя, сбив турок с позиции, которую они считали неприступной. Орден Св. Георгия 3-й степени был заслуженной наградой его подвига.
По окончании турецкой кампании, князь Горчаков был назначен генерал-адъютантом Его Императорского Величества, а перед польской кампанией начальником штаба 1-го пехотного корпуса; но после дела при Варе[20], в котором был ранен генерал-адъютант Сухозанет 1-й, вступил в командование артиллерией, действовавшей в Польше армии, и в этом звании заслужил любовь солдат и уважение офицеров. В военных совещаниях, как замечает в своих записках граф Толь, голос князя Горчакова пользовался всегда большим уважением и предложения его часто были принимаемы единодушно.
Сентября 5-го 1831 г., в конце польской войны, князь Горчаков назначен был начальником штаба действующей армии и оставался в этой должности до 1853-го года; таким образом, он пробыл начальником штаба у фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского 22 года, да прежде 11 лет начальником корпусного штаба. Это постоянно зависимое состояние, особенно у начальника стойкого и самостоятельного, и труженическая, письменная работа не могли не иметь влияния на характер князя Михаила Дмитриевича, не поколебать в нем уверенности в самом себе. Вот почему, при точно обдуманном и верно рассчитанном плане, при полном знании предмета и ясности взгляда на него, он бывал иногда нерешителен в исполнении. Эта же усидчивая работа в штабе не дозволила ему покороче узнать людей: безгранично честный, он не допускал обмана и в других, и близкие к нему люди иногда употребляли во зло его доверие. Слова, которые у меня вырвались по получении известия о кончине князя Горчакова, конечно, не покажутся преувеличенными и теперь тем, которые его близко знали[21]. Самоотвержение было его отличительною чертою: не руку свою готов он был положить на огонь за отечество, но сам кинулся бы в пламя, если бы знал, что это принесет какую-либо пользу для государства. Как более резкий пример самоотвержения, приведем одно обстоятельство: конечно, военная слава имеет более обаятельную прелесть, чем всякая другая; тем не менее, когда покойный Горчаков узнал о положении, более чем затруднительном, нашей малочисленной армии в Крыму, теснимой неприятелем, он, нисколько не колеблясь, не дожидаясь приказания, послал на помощь ей часть войск своих из Придунайских княжеств, не смотря на то, что сам мог быть атакован неприятелем гораздо многочисленнейшим, потому что в то время действия Австрии становились все более враждебными.
Честность, в обширном смысле слова, и бескорыстие этого человека были беспредельны: общество, в котором существуют подобные личности, смело может надеяться на свое нравственное исцеление. Покойный князь Горчаков не терпел лжи, и потому чуждался всякой изысканности, всего, что было неестественно, эффектно, был прост в обращении со всеми, не приноравливался ни к обществу, ни к личности, и многие ставили это ему в упрек; он не искал популярности, не заискивал в солдатах, подделываясь под их речь и манеры, но заботился о них денно и ночно; никогда армия не была так хорошо продовольствуема, как под его начальством в трудную пору войны нашей против соединенных сил союзников; солдаты знали, что ему обязаны этим, и любили его, хотя и не высказывали того минутного увлечения, которое умели временно возбудить другие полководцы восторженной речью или искусственными приемами; но за то солдаты видели его в делах впереди всех, знали, что самый храбрый из них не мог сравняться со своим предводителем в том холодном, презрительном пренебрежении к смерти, которое он выказывал в битвах, и шли за ним повсюду. Любил и он солдат как свою семью: лучшим доказательством может служить то, что он завещал похоронить себя между ними, на обширном Севастопольском кладбище. Странное дело – этот человек, обыкновенно рассеянный и говоривший довольно невнятно, в пылу самой жаркой битвы был определителен в речах, чрезвычайно точен во всех действиях и ясен в словах. Тут он являлся как бы в другом виде, в собственной своей сфере. Говорили, что князь Горчаков, в деле на Чорной[22], искал смерти, кидаясь всюду под ядра и пули – несправедливо! Этот человек никогда не думал о себе, ни во время войны, ни во время мира; забота о своей личности – для него было чувство неизвестное.
Перейдем к настоящим действиям князя Горчакова. Перед вступлением наших войск в княжества, он обратился к жителям со следующей прокламацией:
«Государь Император, августейший мой повелитель, изволил указать мне занять ваш край войсками, вверенными моему начальству.
«Вступая в пределы ваши, мы не намерены искать завоеваний, ни изменять коренных законов, коими вы управляетесь, и политического вашего положения, утвержденного торжественными договорами. Временное занятие княжеств, которое мне поручено привести в исполнение, не имеет другой цели, кроме непосредственного и действительного покровительства в непредвиденных и важных обстоятельствах, когда турецкое правительство, забывая многочисленные знаки искренней дружбы, которые Императорский двор не переставал ему оказывать со времени Адрианопольского трактата, ответствует на наши предложения, самые справедливые, отказами, на наши бескорыстные советы – оскорбительной недоверчивостью.
«В своем долготерпении, в своем постоянном желании сохранить мир на Востоке, как и в Европе, Государь Император намерен избегать наступательной войны против Турции, доколе сие будет совместно с его достоинством и интересами его империи.
«Лишь только Его
