Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс
Так идеал правителя мира приобрёл свои специфические черты на севере и на юге. Перенос империи на Север означал, что германцы являются истинными наследниками римлян, в то время как Юг настаивал на том, что она должна быть возвращена от северных варваров назад в Италию. Абстрактный гибеллинизм Данте не делал таких различий. И хотя Данте поместил Фридриха II в ад, причиной тому было его еретичество, а не чуждое варварское или германское происхождение. Данте никогда не думал о Фридрихе в таких категориях; для него он – цезарь Август. И говоря о культуре сицилийского двора в трактате «О народном красноречии», он пишет:
Действительно, славные герои – цезарь Фредерик и высокородный сын его Манфред, являвшие благородство и прямодушие, пока позволяла судьба, поступали человечно и презирали невежество. Поэтому, благородные сердцем и одарённые свыше, они так стремились приблизиться к величию могущественных государей, что в их время всё, чего добивались выдающиеся италийские умы, прежде всего появлялось при дворе этих великих венценосцев[59].
В XV веке, особенно во Флоренции, появляются новые школы исторической и политической мысли, которые отчётливо порывают с призраком империи и её периодических обновлений. Эти течения выросли отчасти на почве более полного знания об античной политической истории и теории, открытого гуманистами, и отчасти на наглядных примерах различных типов правительств, которые предоставляла та самая, осуждаемая Риенцо и Петраркой, разобщённость Италии.
Леонардо Бруни[60] в своей «Истории Флоренции» демонстрирует чёткое понимание различий между республикой и империей, отсутствие которого столь заметно у Риенцо. Будучи ярым сторонником республиканских свобод, противопоставленных имперскому деспотизму, Бруни отсчитывает закат Рима с падения республики. Как и Вернани, хотя и по другим причинам, он не верит в золотой век Августа. Согласно Бруни, Рим «начал свой путь к упадку в момент, когда имя Цезаря впервые, как проклятие, прозвучало над городом, ибо свобода закончилась с имперским титулом, а вслед за свободой ушла и добродетель»[61]. Это ломает всю теорию избранного свыше имперского золотого века, в который был рождён Христос, и все следствия дальнейшей имперской истории. И вряд ли стоит упоминать после этого, что Бруни не верил в перемещение империи к Карлу Великому, ибо, если сама Римская империя была деградацией республики, то её перемещённая и варваризованная форма имела ещё меньше значения.
Основываясь на этой точке зрения, Бруни выработал такое видение средневековой истории, которое отличалось как от взглядов северного имперского хроникёра, восхищённо следившего за жизненным путём императоров Священной Римской империи, так и от Петрарки, для которого Средневековье было тёмной эпохой варварства. Бруни не считает Средние века тёмными, ибо они дали начало постепенному росту духа свободы в вольных городах-коммунах Италии. Это удачное и многообещающее движение расцвело в период, когда империя была слаба, и императоры потеряли своё влияние в Италии. Во времена ослабления имперской деспотии коммунам удалось расширить свои свободы и полномочия.
Помимо антиимперских мотивов «История Флоренции» Бруни несёт в себе также образец более чёткого и научного типа историографии, который вёл к более реалистичному и светскому взгляду на историю и политику, сферы, где общественное мнение было всё менее склонно основывать своё видение прошлого или настоящего на мистических интерпретациях Римской империи.
Научную базу под Realpolitik подвёл, конечно, Макиавелли. Движимый искренним патриотизмом, он мечтал о создании сильного, хорошо организованного государства, которое стало бы ядром объединения Италии. Свои познания в античной истории и наблюдения за текущими событиями он использовал в качестве материала при создании практического руководства для правителя о том, как получить и сохранить власть. Этот реалистичный подход по необходимости вытеснил старые идеалистические и универсалистские концепции. По мнению Макиавелли, ни один из двух центров, вокруг которых фокусировалась средневековая история – папство и империя – не способствовал процветанию Италии. Он с крайней неприязнью относился к папству, считая его главной причиной слабости и разобщённости страны, империю же полагал устаревшим и отжившим своё институтом, а также раздражающим оправданием иностранного вмешательства в итальянские дела[62]. Тем не менее, используя римскую историю, республиканскую или имперскую, в качестве хранилища, откуда можно извлекать эмпирические наблюдения для руководства по работе современного политика на благо Италии, он подразумевает, что итальянская история есть история римская со всеми её мировыми подтекстами. Макиавеллиевская мысль несёт в себе пережиток старых циклических взглядов, ибо он верит в естественный процесс подъёма и упадка государства и в то, что их обновление заключается в возврате к древней добродетели.
Таким образом, мы подошли ко времени, когда новые ориентации исторического мышления, открытые итальянским гуманизмом, окончательно отбросили империю даже в качестве мифа или призрака универсалистской идеи. В дальнейшем национальные государства будут черпать из Макиавелли свои представления о том, как строить суверенную власть на базе реалистичного мышления и суждений.
Северный гуманизм, появившийся, конечно, позже южного, достиг своего наивысшего расцвета в фигуре Эразма Роттердамского. Как политический мыслитель Эразм был христианским идеалистом, стоявшим далеко от макиавеллиевского реализма. Его идеал Европы состоял в том, чтобы все монархи получали христианское образование с особым акцентом на обучении необходимым правителю добродетелям, которые следовало брать из трудов таких языческих авторов как Платон, Цицерон, Сенека или Плутарх. Воспитанные в таком духе монархи независимых государств должны будут действовать сообща для защиты и поддержания международного мира в Европе. Эти идеи он развивает в работе «Воспитание христианского государя», написанной в 1516 году для наставления юноши, который впоследствии станет императором Карлом V.
И хотя Эразм тоже отвергает империю как инструмент поддержания вселенского мира, заменяя её согласием христианских государей, в некоторых его сочинениях можно заметить рудиментарные пережитки имперской идеи. В 1517 г. в письме герцогам Фридриху и Георгу Саксонским (использованном в качестве предисловия к его изданию Светония в 1518 г.)[63] Эразм
