Иван Грозный. Двойной портрет - Роберт Виппер
5
Немыслимо себе представить ведение сложной внешней политики без особого состава опытных дельцов, из которых правительство могло набирать уполномоченных для отправки за границу и специалистов для переговоров с приезжающими иностранными посольствами. Старые дружинники, во главе которых стояли бояре, получившие военное воспитание, не годились для этой цели. Необходимо было обращаться к церковной школе, откуда и выходили дьяки и подьячие, вполне соответствующие западноевропейским клирикам, выпускникам университетов, заполнявшим королевские канцелярии.
Возвышение дьячества начинается при Иване III. В XVI веке иностранцев поражает развитие при московском дворе письменного делопроизводства. Особенно бросается им в глаза обширность центрального военно-административного управления, которое в Москве называлось Разрядом и которое посторонние наблюдатели обозначали иногда Государственной канцелярией. В Москве старались закреплять акты ежедневной государственной жизни подробными и точными протоколами. Государя сопровождает в поход разрядный дьяк со своей канцелярией; он держит в своих руках список служебных мест, распределение должностей и снаряжений, опись наград и ведет дневник государева похода. Есть основание думать, что в московском Разряде составлялись также официальные летописи государственных событий.
Для исторической и статистической основательности московских канцелярий очень характерен труд, составленный дьяками Разряда по поручению московского государя и заключавший в себе подробные генеалогические списки великокняжеского рода с присоединением родословных подчиненных князей, а также выдающихся бояр, находившихся на его службе. Этот государственный родословец, составленный, может быть, во время молодости Ивана IV в 1555 году, представляет собой результат сложной и старательной архивной работы, в основе которой лежала определенная тенденция, а именно — связать происхождение московской великокняжеской линии с историей римских кесарей и этим безмерно поднять авторитет московских самодержцев во внешней и во внутренний политике.
В таких документах учено-бюрократического творчества много крепкой уверенности в себе и сознания собственного достоинства. Московский двор выработал своеобразные приемы, приобрел выразительный самостоятельный облик и очень дорожил своими церемониальными торжественными формами.
6
Характерно выражалась самостоятельность Московской державы в ее религиозной политике. Московский государь умел находить спокойное равновесие в трудных вероисповедных вопросах: дружить с Турцией и поддерживать надежды подчиненных ей православных греков, не разочаровывать в расчетах на крестовый поход папу и отклонять всякие попытки вовлечения Москвы в унию. Тем большее мастерство требовалось от правительства, что иностранные сношения по церковным вопросам создавали немалые затруднения внутри страны. Когда папский легат, сопровождавший в 1472 году византийскую царевну Софию Палеолог, собирался въехать в Москву, предшествуемый латинским крестом, митрополит заявил, что уедет немедленно другими воротами из Москвы. А с собственной церковью великому князю приходилось соблюдать большую осторожность: нельзя было пренебречь ни ее богатствами, ни ее школой, из которой выходили образованные чиновники, ни ее нравственной поддержкой: ведь не кто иной, как представители церкви выработали теорию божественности власти и постоянно готовы были подновлять ее. Духовенство было важнейшей опорой самодержавия.
Однако нельзя было позволить церкви стать выше светской власти. В это время по всей Европе поднимается клич реформы, обозначается кризис средневековой церкви. Уже при Иване III в Москве остро ставятся те самые вопросы, которые на Западе будет скоро решать Реформация: переход церковных, особенно монастырских, имуществ в руки государства, независимость церкви от светской власти, свободное толкование основ религиозной истины. Образуются две партии, иосифляне и заволжские старцы, весьма напоминающие католиков и протестантов эпохи начала церковных разногласий.
Иван III стоял очень близко к протестантскому решению вопроса о церковных имуществах на манер Англии или Швеции. На соборе 1503 года, когда защитники монастырского землевладения большей частью разъехались, он позволил, вернее сказать, поручил знаменитому вождю партии нестяжателей, Нилу Сорскому, сказать горячую речь, против мирского обогащения церкви. Однако правительство удержалось от разрыва с могущественным духовенством, которое представляло собой богатую, деятельную, предприимчивую хозяйственную силу.
Оно понимало, что заволжцы, превосходя противников литературными и ораторскими талантами, совсем не были политиками; они могли сулить в будущем только мирный анархизм, раздробление по сектам, разброд мыслей, хозяйственный застой. Иван III ограничился тем, что не давал сторонников «бедной церкви» в обиду иосифлянским инквизиторам, сохраняя в лице «нестяжателей» угрозу против притязаний сторонников церковных привилегий. В том же духе действовали его преемники: при Василии III митрополитом московским становится то склонный к заволжцам Варлаам, то более светски настроенный Даниил, ревностный ученик Иосифа Волоцкого; при Иване IV опять поднимается острый вопрос о монастырских имуществах, ставится на очередь отмена монастырских привилегий.
Сохраняя нейтральное положение между партиями в церковных спорах, московский двор пришел к религиозной терпимости, тем более поразительной, что это был век, когда на Западе разгорались жесточайшие богословские споры, когда за догматические отклонения целые группы населения были лишаемы гражданских прав, когда правительства усердно занимались религиозным сыском и когда процветала инквизиция.
Недаром новгородский ученый архиепископ Геннадий жаловался на попущение, оказываемое при дворе Ивана III еретикам так называемого жидовствующего направления; недаром, взывая к преследованиям, он стыдил московское правительство достойным примером «шпанского» короля Фердинанда Католического (1479–1516), очистившего страну от лжеучений. И недаром про Ивана III рассказывали, что, уже склонившись на уговоры сторонников религиозного преследования, он ночью опять призвал к себе главу непримиримых, Иосифа Волоцкого, и еще раз, как бы мучимый совестью, спрашивал его: нет ли греха казнить еретиков смертью?
Эту черту спокойной сдержанности в догматических разногласиях завещал Иван III своим преемникам. При Иване IV рационализм и мистицизм представителей греко-православного Возрождения привели к учениям, близко напоминавшим передовые протестантские направления Запада; таковы ереси Матвея Башкина, заволжца Артемия — ученика Максима Грека, Феодосия Косого. Несмотря на осуждение Башкина собором 1553 года, правительство нашло достаточным наказать его ссылкой. Другого вольнодумца, Феодорита, Иван IV, после недолгого заточения, послал в 1557 году в Константинополь, чтобы вести переговоры об испрошении у патриарха утвердительной грамоты в царском сане.
Сравнивая Грозного с Филиппом II испанским и с современными французскими королями, В. С. Иконников[3] справедливо замечает, что московский царь, в отличие от западных собратьев, не признавал религиозных преступлений равносильными политическим возмущениям. Поэтому совершенно искренне звучит замечание Ивана Грозного, в письме к императору Максимилиану II, относительно Варфоломеевской резни 1572 года: «Ты, брат наш дражайший, скорбишь о кровопролитии, что у французского короля в его королевстве несколько тысяч перебито вместе с грудными младенцами: христианским государям пригоже скорбеть, что такое бесчеловечие французский король над стольким народом учинил и столько крови без ума пролил». Эти слова написаны в то самое время, как Филипп II посылал горячие поздравления Карлу IX, допустившему организацию убийств Варфоломеевской ночи.
7
Блестящее по своей дипломатии, гибкое и искусное в религиозных усложнениях, московское правительство не менее поражает своим умением управлять военными массами, дисциплинировать
