Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 3)
Над обителью плыл заунывный погребальный звон, хрипло кричало воронье. Церковь была полна народа. Несмотря на холодный февральский день, в храме от великого стечения людского стало душно и жарко. Стояли плотно, во все глаза следили за каждым жестом священников, вслушиваясь в каждое слово дьякона.
Наконец дьякон Иов, растворя огромный рот, в котором шевелился толстый красный язык, стал читать Евангелие. В толпе ахнули: Евангелие лежало на аналое, не покрытом пеленами, не было и свечи. Но когда дошла очередь до заамвонной молитвы и пономарь со святыней так и не появился из алтаря, стены храма дрогнули от негодующих воплей:
- Никониане проклятые, службу казите!
- Пономаря сюда, Игнашку!
- Дьякон, покажи служебник, по коему службу ведешь.
- Ой, братья, новой служебник-то, но-о-овой!
- Пономаря давай!
Несколько человек из первых рядов, сбив с ног священника, бросились в алтарь и выволокли оттуда Игнашку-пономаря.
- Отвечай, сукин сын, пошто святыню не вынес!
- Где-ка пелены к Евангелию?
Игнашка висел на руках дюжих мужиков, дрожал всем телом, под глазом у него расплывался и рос лиловый синяк, из носу текла сукровица.
- Говори! - гаркнул один из мужиков и треснул пономаря по уху.
- Ни при чём я, братья! - завизжал пономарь. - Так Геронтий велел!
- А-а-а! Геронтий! - ревела толпа. - Давай его!
Сшибая друг друга, метались по церкви, искали Геронтия, но он исчез. Опрокинули аналой на лежащего в беспамятстве священника, дьякона Иова спустили с лестницы.
- К келарю! К келарю Савватию челом бить! - кричал Сидор Хломыга, размахивая тяжелыми, как молоты, кулаками.
- Ищите Геронтия! - вопил страшенного вида, весь обросший цыганским волосом мирянин Гришка Черный.
- Геронтий у келаря, - запыхавшись, произнес Федотка Токарь, - заступы ищет, иуда.
- К келарю-у-у!
Зажав под мышкой книгу, Корней медленно брел по двору от трапезной, когда на него налетел Хломыга.
- Эй, чернец, идем с нами. Уставщик Геронтий по новым служебникам велел службу править. Ужо ему покажем!
Геронтий... Просил не мешаться в это дело отец Никанор. И все-таки Геронтий - мудрый чернец и всегда может пригодиться. Прибавив шагу, Корней пошел за толпой.
Пробиться к келарю было трудно. Кругом стоял шум, в келье Савватия Абрютина ругались. Визгливым голосом божился Игнашка-пономарь, поносил Геронтия и кричал, что делал все так, как велел ему монастырский уставщик. Смуглое худощавое лицо Геронтия нервно дергалось, он что-то возражал, но его не было слышно. Орали трудники, звали побить уставщика.
- Каменьями его, стервеца!
- Бей никонианина!
- Братья, стойте твердо! Стойте твердо!
"В чем стоять твердо? - думал Корней. - Вот ведь бестолочь какая. Но Геронтий здесь явно ни при чём. Дело рук попа Леонтия это".
- У-ув-ва-а-а! - ревела толпа. Через нее продирался Геронтий, без скуфьи, волосы всклокочены, на лице ссадины, кровоподтеки. Его били в шею, в спину, пинали ногами.
- Еретик!
Геронтий вырвался. Взгляд его карих глаз на миг встретился со взглядом Корнея, и чернец увидел в них животный страх и немую просьбу о помощи, но тут сильный удар бросил Геронтия на пол. Он проворно вскочил и побежал к выходу, толпа за ним. Люди спотыкались, падали, ругались, и вся эта орущая, неистовствующая куча народу вывалилась на монастырский двор.
Геронтий бежал прихрамывая, утопая по колено в сыром снегу. Вслед ему летели камни. Его догоняли двое: один - Сидор Хломыга, другой - Гришка Черный с дубиной в ручищах, но уставщику удалось проскочить в сени своей кельи и захлопнуть дверь перед носом преследователей. Зазвенели оконные стекла под градом камней.
Федотка Токарь сбегал в заход и вернулся, неся на длинном черенке ведро, наполненное дерьмом. Подбежав к келье Геронтия, он вывалил содержимое ведра в разбитые окошки сеней. Потом стал кривляться перед дверью, понося последними словами несчастного уставщика. В толпе хохотали, свистели...
Корней осторожно положил книгу на снег, подошел к Федотке, ухватил за ворот и дал по шее крепкого леща. Трудник покатился с крыльца. Свист и гогот смолкли.
- Ну ты, монах, - угрожающе проговорил Хломыга, надвигаясь на Корнея, - ты не замай, а не то знаешь... - И показал обросший рыжим волосом кулак.
- Худо человеку, егда один остается и весь мир против него, - сказал Корней. - А ты бы поведал народу, сколько получил за свою шутку. Отвечай, Сидор, какими деньгами платил тебе поп Леонтий!
- Иди ты к черту, монах, - угрюмо проговорил Хломыга, однако отступил на шаг.
- В судьи записался, - продолжал наступать на него Корней, - но кто ты такой, чтоб судить?
- Уйди от греха, монах... - бормотал Сидор, но было видно, что пыл у него пропал.
Слуги и трудники окружили их кольцом.
- Не вам судить священников, миряне, - звонко сказал Корней, уймитесь господа ради. Вы осквернили храм божий и жилище инока...
- Да что мы его слушаем, - раздался сиплый голос Федотки, - он с Геронтием заедино. Он супротив отца Ильи шел!
- То верно!
- Приспешник Никонов, душу твою!
Корней поднял руку, хотел сказать, что... В этот миг чем-то тяжелым ударило в висок, и все померкло перед глазами...
Толпа отхлынула, оставив лежать посреди двора недвижное тело монаха.
"...А Геронтия, уставщика монастырского, оправдать и признать невиновным, ибо сказил службу Игнашка-пономарь по своей дурной прихоти. Сей приговор вычесть перед всем собором, при братии и при мирских людях, чтоб отнюдь подобному дурну потачки не давали. И от кого какой мятеж учинится, велеть посадить их в тюрьму до нашего указу, ибо по государеву указу велено в обители ведать нам, а не Сидору Хломыге со товарыщи... А Сидора Хломыгу, Гришку Черного, Федотку, по прозвищу Токарь, да Игнашку-пономаря смирить монастырским жестоким смирением, чтоб такого мятежу боле не было и другим людям к мятежникам приставать было бы неповадно. И быть во всем по-прежнему тихо и немятежно..."
Келарь Савватий Абрютин прочитал приговор и кивнул кудлатой головой. Монастырские палачи сдернули с Сидора Хломыги рубаху, бросили его на "козла", прикрутили ремнями руки и ноги. То же самое сделали с Гришкой Черным, Игнашкой-пономарем и Федоткой Токарем.
- Давай! - Абрютин махнул пухлой ладонью. Засвистали батоги, зачмокали по голым спинам мятежников. По-заячьи завизжал Игнашка-пономарь.
- Замолчь, гад! - проговорил сквозь зубы Хломыга.
Падал тихий снежок, капала в пушистый снежный покров темная кровь...
Сильно заболела голова. Придерживая пальцами сползавшую повязку, Корней отвернулся от жуткого зрелища и побрел прочь. Ему повезло: если бы камень попал чуть повыше, то унесли бы его не в больничную палату, а прямо на жальник12. Не зря предупреждал отец Никанор: мало того, что едва не убили, теперь всяк косится, поминая старое. Черт с ними! По крайней мере больше никто не лезет в душу, не набивается в приятели...
- Эй, брат, - перед Корнеем появился нагловатый Иринарх Торбеев, владыка велит тотчас быть к нему.
"Брат, - усмехнулся про себя Корней, - даже этот сопляк по имени назвать не желает".
В келье архимандрита - только настоятель и Геронтий. При виде Корнея уставщик улыбнулся и сказал:
- Владыка, вот единственный человек, который вступился за твоего верного слугу, хотя и сам пострадал от мятежников.
Отец Варфоломей сумрачно глянул на чернеца.
- Знаю, знаю... Ну что, брат Корней, все еще сердишься на меня?
В келье было жарко, и Корней, внезапно почувствовав себя плохо сказывалась потеря крови, - прислонился спиной к дверному косяку.
- За Терентия благодарю тебя, - сказал настоятель. - Мятежники решили, что ты убит, и оставили тебя в покое. Да спаси тя бог, и давай кончим нашу недомолвь. Ведь я не сделал тебе ничего дурного, а ты на меня злобишься.
Корней с досадой поморщился.
- Да, да, Корней, не надо. Забудем старое. Хочешь, в собор введу?
Монах насторожился: хорошо были известны ему повадки архимандрита Варфоломея - попусту ничего не делал настоятель.
Отец Варфоломей выбрался из кресла, шагнул к чернецу, положил на плечо руку. Корней явственно ощутил противный запах перегара.
- Хочешь в собор?.. Вижу, хочется до смерти. Аль в приказчики желаешь? Завтра же укажу выставить твоего дружка Феофана из Колежмы, тебя пошлю. Ведь вы, кажется, друзья?
- А выкуп? - спросил сквозь зубы Корней.
- Какой выкуп? - удивился настоятель.
- Кого я тебе продать должен за милость твою?
Настоятель рассмеялся, но глаза под воспаленными веками оставались настороженными.
- Зачем же так, брат Корней? Я ничего не требую. Ты вступился за Геронтия, и он просил отблагодарить тебя... Впрочем, должность приказчика почетная должность и - хе-хе! - прибыльная, и это само собой разумеется за добро платить добром.
Он отошел к окну, долго разглядывал что-то на дворе, потом проговорил:
- Вижу, не веришь ты мне. И верно, не верь, никому не верь. Не пошлю я тебя в усолье и в собор не возьму, - он круто повернулся лицом к монаху, выкатывая глаза, крикнул: - Я сам гордый! Сам!
