Гай Крисп - О заговоре Катилины
52. (1) Когда Цезарь закончил речь, прочие сенаторы вкратце выразили свое согласие - кто с одним предложением, кто с другим. Когда же спросили Марка Порция Катона о его предложении, он произнес речь приблизительно такого содержания: (2) "Мне приходят совершенно разные мысли, отцы-сенаторы, когда я оцениваю наше опасное положение и когда размышляю над предложениями, внесенными кое-кем из сенаторов. (3) Они, мне кажется, рассуждали о наказании тех, кто готовил войну против родины, родителей, своих алтарей и очагов, положение дел, однако, заставляет нас не столько обсуждать постановление насчет них, сколько себя от них оградить. (4) Ведь за другие деяния можно преследовать тогда, когда они уже совершены; не предотвратив этого, когда оно случится, напрасно станем взывать к правосудию: когда город захвачен, побежденным не остается ничего. (5) Но - во имя бессмертных богов! - призываю вас, которые всегда дома свои, усадьбы, статуи и картины ставили выше интересов государства: если вы хотите сохранить все, чем дорожите, каково бы оно ни было, если вы хотите наслаждаться на досуге, то пробудитесь, наконец, и принимайтесь за дела государства. (6) Дело идет уже не о податях и не о несправедливости по отношению к союзникам; свобода и само существование наше - под угрозой. (7) Много раз, отцы-сенаторы, я подолгу говорил в этом собрании, часто сетовал я на развращенность и алчность наших граждан, и у меня поэтому много противников. (8) Поскольку я никогда не прощал себе ни одного проступка, даже в помыслах, мне нелегко было проявлять снисходительность к чужим злодеяниям и порокам. (9) Вы, правда, не придавали моим словам большого значения, но положение в государстве тогда было прочным: его могущество допускало вашу беспечность. (10) Но теперь речь идет не о том, хороши или плохи наши нравы, и не о величии или великолепии державы римского народа, а о том, будут ли все эти блага, какими бы они нам ни казались, нашими или же они вместе с нами достанутся врагам. (11) И здесь мне еще говорят о мягкости и жалости! Мы действительно уже давно не называем вещи своими именами: раздавать чужое имущество именуется щедростью, отвага в дурных делах - храбростью; поэтому государство и стоит на краю гибели. (12) Что ж, раз уж таковы нравы - пусть будут щедры за счет союзников, пусть будут милостивы к казнокрадам, но крови нашей пусть не расточают и, щадя кучку негодяев, не губят всех честных людей. (13) Прекрасно и искусно построив свою речь, Гай Цезарь незадолго до меня рассуждал в этом собрании о жизни и смерти, надо думать, считая вымыслом то, что рассказывают о подземном царстве, - будто дурные люди пребывают там далеко от честных, в местах мрачных, диких, ужасных и вызывающих страх. (14) И он предложил забрать в казну имущество заговорщиков, а их самих содержать под стражей в муниципиях, очевидно опасаясь, что, если они будут в Риме, их силой освободят участники заговора или подкупленная толпа; (15) как будто дурные и преступные люди находятся только в Городе, а не во всей Италии, как будто наглость не сильнее там, где защита слабеет (16) Следовательно, его соображения бесполезны, если он опасается их; если же при таком всеобщем страхе он один не боится, то тем больше у меня оснований бояться и за себя, и за вас. (17) Поэтому, когда будете принимать решение насчет Публия Лентула и остальных, твердо помните, что вы одновременно выносите приговор войску Катилины и всем заговорщикам. (18) Чем непреклоннее будете вы действовать, тем больше будут они падать духом; если они усмотрят малейшую вашу слабость, то все, кто преисполнен наглости, немедленно окажутся здесь. (19) Не думайте, что предки наши с помощью оружия сделали государство из малого великим. (20) Будь это так, оно было бы у нас гораздо прекраснее, так как союзников и граждан, а кроме того, оружия и лошадей у нас больше, чем было у них. (21) Но они обладали другими качествами, возвеличившими их и отсутствующими у нас: на родине трудолюбие, за рубежом справедливая власть, в советах свобода духа, не отягощенная ни совершенными проступками, ни пристрастием. (22) А у нас вместо этого развращенность и алчность, в государстве - бедность, в частном быту роскошь, мы восхваляем богатства и склонны к праздности; между добрыми и дурными людьми различия нет; все награды за доблесть присваивает честолюбие. (23) И ничего удивительного: так как каждый из вас в отдельности думает только о себе, так как в частной жизни вы рабы наслаждений, а здесь - денег и влияния, [могущественных людей], то именно поэтому государство, оставшееся без защиты, и подвергается нападению. я об этом говорить не буду. (24) Заговор устроили знатнейшие граждане, чтобы предать отечество огню; галльское племя, яростно ненавидящее все, что именуется римским, склоняют к войне; вражеский полководец с войском у нас на плечах. (25) А вы? Медлите даже теперь и не знаете, как поступить с врагами, схваченными внутри городских стен? (26) Я предлагаю: пощадите их - преступление ведь совершили юнцы из честолюбия. Отпустите их, даже с оружием. (27) Но берегитесь, как бы ваши мягкость и сострадание, если люди эти возьмутся за оружие, не обернулись несчастьем! (28) Положение само по себе, разумеется, трудное, но, быть может, вы не боитесь его. Да нет же, оно необычайно страшит вас, но вы, по лености и вялости своей - каждый ожидая, что начнет другой, - медлите, очевидно полагаясь на бессмертных богов, не раз спасавших наше государство во времена величайших опасностей. (29) Не обеты и не бабьи молитвы обеспечивают нам помощь богов, бдительность, Деятельность, разумные решения - вот что приносит успех во всем; пребывая в беспечности и праздности, умолять богов бесполезно: они разгневаны и враждебны. (30) Некогда Авл Манлий Торкват во время галльской войны повелел казнить своего сына за то, что тот, нарушив приказ, вступил в бой с врагом. (31) И этот замечательный юноша за свою неумеренную отвагу поплатился жизнью. (32) А вы медлите с приговором жесточайшим паррицидам? (33) Очевидно, вся их прежняя жизнь не позволяет обвинить их в этом преступлении. Что ж, снизойдите к высокому положению Лентула, если сам он когда-нибудь оберегал свою стыдливость, свое доброе имя, щадил кого-либо из богов или людей; простите Цетега по молодости лет, хотя он уже во второй раз пошел войной против отечества. (34) Стоит ли мне говорить о Габинии, Статилии, Цепарии? Если бы для них когда-нибудь хоть что-нибудь имело значение, они не вынашивали бы таких замыслов в отношении государства. (35) Наконец, отцы-сенаторы, будь у нас еще время, чтобы допустить промах, я, клянусь Геркулесом, охотно примирился бы с тем, чтобы вас поправили сами обстоятельства, раз вы не обращаете внимания на слова. Но мы окружены со всех сторон; Катилина с войском хватает нас за горло; внутри наших стен, и притом в самом сердце Города, находятся и другие враги, и тайно мы ничего не можем ни подготовить, ни обсудить; тем более нам надо торопиться. (36) Поэтому предлагаю: "Так как вследствие нечестивого замысла преступных граждан государство оказалось в крайней опасности и так как они, изобличенные показаниями Тита Вольтурция и послов аллоброгов, сознались в том, что подготовили против своих сограждан и отечества резню, поджоги и другие гнусные и жестокие злодеяния, то сознавшихся, как схваченных с поличным на месте преступления, надлежит казнить по обычаю предков".
53. (1) Когда Катон сел, все консуляры и большинство сенаторов одобрили его предложение и стал превозносить до небес его мужество. Бранясь между собой, они обзывали друг друга трусами. Катона же назвали достославным и великим человеком; сенат принял постановление в соответствии с его предложением. (2) Я много читал, много слышал о славных подвигах римского народа, совершенных им во времена мира и на войне, на море и на суше, и мне захотелось выяснить, что более всего способствовало этому. (3) Я знал, что малочисленные римские отряды нередко бились с большими легионами врагов, я установил, что римляне малыми силами вели войны с могущественными царями; что они при этом часто переносили жестокие удары Фортуны; что красноречием римляне уступали грекам, а военной славой - галлам. (4) И мне после долгих размышлений стало ясно, что все это было достигнуто выдающейся доблестью немногих граждан и именно благодаря ей бедность побеждала богатство, малочисленность - множество. (5) Но когда роскошь и праздность развратили гражданскую общину, государство благодаря своему могуществу все-таки держалось, несмотря на пороки военачальников и магистратов, и, словно обессиленный родами, Рим долгие годы не порождал человека великой доблести. (6) Но на моей памяти выдающейся доблестью, правда, при несходстве характеров, отличались два мужа - Марк Катон и Гай Цезарь. Так как в своем повествовании я столкнулся с ними, то я решил не умалчивать о них, но, насколько позволят мои способности, описать натуру и нравы каждого из них.
54. (1) Итак, их происхождение, возраст, красноречие были почти равны; величие духа у них, как и слава, были одинаковы, но у каждого - по-своему. (2) Цезаря за его благодеяния и щедрость считали великим, за безупречную жизнь - Катона. Первый прославился мягкосердечием и милосердием, второму придавала достоинства его строгость. (3) Цезарь достиг славы, одаривая, помогая, прощая, Катон - не наделяя ничем. Один был прибежищем для несчастных, другой - погибелью для дурных. Первого восхваляли за его снисходительность, второго - за его твердость. (4) Наконец, Цезарь поставил себе за правило трудиться, быть бдительным; заботясь о делах друзей, он пренебрегал собственными, не отказывал ни в чем, что только стоило им подарить; для себя самого желал высшего командования, войска, новой войны, в которой его доблесть могла бы заблистать. (5) Катона же отличали умеренность, чувство долга, но больше всего суровость. (6) Он соперничал не в богатстве с богатым и не во власти с властолюбцем, но со стойким в мужестве, со скромным в совестливости, с бескорыстным в воздержности. Быть честным, а не казаться им предпочитал он. Таким образом, чем меньше искал он славы, тем больше следовала она за ним.
