Робин Локкарт - Моя Европа
(Прим. ред. Этой "девушкой" была Мура Закревская-Бенкендорф (Мурка), кроме Локхарта и официальных мужей бывшая любовницей чекиста Петерса, пролетарского писателя Максима Горького, Герберта Уэллса и многих других. Так что английский шпион Брус Локхарт с пролетарским писателем "молочные братья". Подробнее о Мурке: http://rikki-t-tavi.livejournal.com/487959.html и http://www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=259&op=bio)
Глава 3.
Выдающийся ум Ленина.
В «Воспоминаниях Британского агента» я описал события в большевистской России 1918 года настолько полно, насколько я мог, чтобы не подвергнуть опасности тех людей, которые ещё были живы. Сегодня многие из действующих лиц той драмы ушли в мир иной, и я теперь смею более подробно разъяснить происходившее, поскольку до сих пор те события вызывают непонимание, как в Великобритании, так и в Советском Союзе.
Во-первых, я никогда не состоял в английской разведывательной службе. (Формально не числился в отделе кадров. А консулы они не разведчики, Уотсон, они "садоводы-любители". Прим. ред.) Я являлся постоянным уполномоченным, хотя моя миссия в 1918 году была только полуофициальной: Британское правительство ещё не признало правительства большевиков. Наоборот, Англия закрыла своё посольство на территории России и отозвала всех сотрудников. Тем не менее, Британское правительство посчитало разумным поддерживать отношения с большевиками, пошедших на сепаратный мир с Германией. Максим Литвинов http://en.wikipedia.org/wiki/Maxim_Litvinov стал тогда самым важным большевиком в Лондоне. Гарантируя ему полуофициальный статус, Британскому правительству удалось получить для меня некоторые привилегии, включая право использовать шифрованный телеграф в Петрограде и Москве. Телеграммы, получаемые мной из Министерства Иностранных дел, приходили с пометкой «Британскому агенту». Такой была практика: это звание давалось представителю в той стране, с которой у Англии не было официальных дипломатических отношений. Поэтому я так и назвал свою книгу.
Большевики отлично понимали характер такого соглашения между нашими странами. Мне оказали хороший приём и гарантировали привилегии, на которые я и не рассчитывал, а так же заверили, что мне будет обеспечена полная дипломатическая неприкосновенность. В то время большевиков заботила шаткость их положения, и я подозреваю, сам Ленин верил, что их власть продержится всего несколько месяцев. Поэтому они преувеличивали мою роль и всегда обращались ко мне как «Британский дипломатический представитель». Поскольку большевикам хотелось продемонстрировать практику открытой дипломатии, их послания ко мне публиковались в газетах.
В той или иной степени мне пришлось познакомиться почти со всеми вождями от Ленина и Троцкого до Дзержинского и Петерса. У меня даже имелся специальный пропуск в Смольный. (Это как-то не говорит в пользу официальной версии, якобы, враждебных отношений между Англией и Коммуной Троцкого. Прим. ред.) Несколько раз я приглашался на заседания Центрального Исполнительного Комитета, проходивших в ресторане гостиницы «Метрополь» в Москве, где при царском режиме я развлекался совершенно по-другому. Мне довелось ехать из Петрограда в Москву в личном поезде Троцкого (!), и мы вместе обедали, а потом он выступил на митинге перед толпой недоумевающих крестьян на станции Любань. В своей ежедневной работе мне приходилось много контактировать с Троцким и Чичериным, а так же с Караханом и Радеком, которые после того, как Троцкого назначили Военным Комиссаром, составляли Триумвират Советских Комиссаров по иностранным делам.
Моя миссия закончилась печально. ("Заговор послов". Прим. ред.) Я с самого начала испытывал трудности. Большевики очень боялись немцев, которых они терпеть не могли. Поэтому они очень хотели получить признание со стороны Великобритании и Соединённых Штатов. Но, придя к власти в результате обещания немедленного и безоговорочного мира, большевики понимали, что им не удержаться у власти в случае продолжения войны. Мир на любых условиях был, таким образом, существенным условием выживания большевиков. Только если бы Германия захватила бы всю страну, Ленин бы согласился принять военную помощь от Франции, Великобритании и Соединённых Штатов. Троцкий, отказавшийся подписать Брест-Литовский мир, мог бы продолжать воевать, но при всех его военных и административных заслугах, он не был Лениным. Правительство Франции настаивало на немедленном вмешательстве, хотели того большевики или нет. Американский Президент Вилсон (Wilson. Вот этот криптоеврей: http://commons.wikimedia.org/wiki/File:Woodrow_Wilson_1913-20.jpg противился вмешательству без согласия большевистского правительства. В британском Кабинете Министров мнения разделились. Все соглашались на военную интервенцию с согласия большевиков, но Военное Министерство, озабоченное трудным положением французов и англичан на Западном фронте, настаивало на открытие Восточного фронта любыми средствами. Поэтому получаемые мной инструкции были сумбурными, но задачу я усвоил: всеми возможными способами заставить большевиков противостоять немцам. Я сам не являлся сторонником интервенции без согласия большевиков, и когда я понял, что такого согласия не будет, я только ещё больше утвердился в своём мнении. Оно основывалось на четырёх принципах. Большевики стояли у власти и могли удержать её. Антибольшевистские силы были слабы и в обеих столицах не скрывали, что надеялись на помощь Германии в оккупации России и «восстановление порядка». Рабочие и крестьяне устали от войны и толпами дезертировали с фронта: Российская армия таяла на глазах. Восточный фронт мог бы быть восстановлен только с помощью пополнения большим количеством лояльных солдат союзнических армий. Интервенция без согласия большевиков неизбежно бы привела к их союзу с Германией и закончилась бы катастрофой. (В этой краткой фразе Локхарта признание того факта, что Интервенция американской коалиции была с согласия большевиков, то есть в их пользу, а не в пользу никаких не "белых армий, как это подавалось мировой общественности. Это как сейчас американская интервенция в Ирак, дескать, поиск в Ираке оружия масового поражения и демократия на крыльях бомбардировщиков несущих не очень "истощённый уран". Прм. ред.)
Поэтому я стоял за оказание материальной помощи правительству большевиков и принятие позиции Ленина о вынужденной интервенции, в надежде, что события будут работать нам на пользу. Большевики не испытывали симпатий к немцам. Было бы лучше, если ошибки станут делать немцы, а не мы. Моё мнение разделяли Раймонд Робинс (Raymond Robins), возглавлявший Миссию Красного Креста в России и имевший прямой контакт с президентом Вильсоном, и капитан Жак Садуль (Jacques Sadoul) представитель министра вооружений Франции Альберта Томаса (Albert Thomas). Каждый из нас, как мог, защищал свою позицию.
Я по-прежнему считаю нашу точку зрения правильной, но понимаю теперь, что результаты наших усилий оказались плачевными. Мои шифрованные телеграммы, тщательно составленные в конце напряжённого дня, были непростительно дерзкими. Они не убеждали, а раздражали: я рисовал картину страшного врага. Ко мне приходили телеграммы от моей жены, от Хью Валпол (Hugh Walpole http://en.wikipedia.org/wiki/Hugh_Walpole - английский писатель) и моих друзей, которые заявляли, что я рушил свою карьеру, и советовали немедленно возвращаться в Англию. Они не досаждали мне в то время, когда я был самоуверенным юнцом. Более того, эти телеграммы только укрепили моё положение, поскольку большевики читали их и делали свои выводы. Несколько месяцев они высоко ценили меня, хотя это и не доставляло мне удовольствия. Уже тогда большевики видели в каждом врага, а тем более – в не коммунисте. Почти еженедельно ко мне наведывались агенты-провокаторы и пытались спровоцировать. Только иногда они действовали искусно, чаще всего их намерения оказывались просто очевидными. Больше всего меня беспокоило, что по всей Российской Империи мы имели своих представителей в различных антибольшевистских организациях. Я знал об их существовании, но находился в полном неведении об их активности. Это была игра в политическую рулетку.
Когда стало ясно, что Франция и Англия пойдут на интервенцию, не дожидаясь согласия большевиков, наше оппозиционное трио распалось. Раймонд Робинс вернулся в США, чтобы лично сообщить обстановку президенту Вильсону. Жак Садуль, долго находившийся в натянутых отношениях с Французским Правительством, становился всё более раздражительным. Что касалось меня, я был постоянным представителем и, когда узнал, что интервенция – вопрос решённый, подчинился. Когда Союзники высадились в Архангельске 4 августа 1918 года, эта новость немедленно появилась в большевистских газетах. Несколько дней царило возбуждение. Враги революции, решившие, что Союзники прислали в Россию крупные силы, ликовали. Большевики запаниковали, и Карахан сообщил мне, что они заминировали Петроград и Москву. Они никогда не сдадутся, и, если надо, снова уйдут в подполье. Их могут уничтожить, но они будут сражаться до последнего, заражая примером революционной преданности весь мир. Карахан не трусил, но его чрезмерная возбуждённость выдавала растерянность. Думаю, что и его коллеги в Правительстве разделяли такое же настроение. Через несколько дней он уже радостно улыбался: «Интервенция оказалась несерьёзной. Их силы совсем ничтожные». И это было правдой. Интервенция оказалась совсем не интервенцией! Это было улаживание «внутрисемейного» конфликта. (Вот что Локхарт признаёт далее:)
