Марк Алданов - Сараево и эрцгерцог Франц Фердинанд
Главные участники сараевского процесса, насколько мне известно, своих воспоминаний не оставили. Как раз на прошлой неделе в «Пти Паризьен», по случаю приближающегося 25-летия со дня убийства наследника австрийского престола, появилась корреспонденция сараевского сотрудника газеты. Он сообщает некоторые подробности об уцелевших участниках террористического движения той эпохи. Все они оставили политику и совершенно ею не интересуются: карьеры не сделал никто, «а когда слышат они о каком-либо покушении или заговоре, то содрогаются от ужаса» («Пти Паризьен», 8 июня 1939 года. Возможно, разумеется, что тут есть и некоторая «стилизация»).
Из людей, ждавших Франца Фердинанда с бомбами на набережной реки Милячки, оказывается, живы еще двое. Мохамед Мехмедбашич, участвовавший в тулузском совещании, стоявший 28 июня у первого моста Цумурья, позднее привлекавшийся к ответственности по другому столь же грозному и трагическому делу, теперь работает столяром на том самом курорте Илидже, откуда эрцгерцог выехал в Сараево. Цветко Попович, находившийся на набережной по другую ее сторону, в настоящее время состоит директором учебного заведения. Жива и служит где-то врачом девушка, в которую был влюблен Принцип. Еще жив и председатель трибунала, судившего убийц Франца Фердинанда, он стал монахом.
Возвращаюсь к дню 28 июня 1914 года. По необъяснимой случайности автомобиль, можно сказать, подвел эрцгерцога к его убийце. По другой случайности на этом месте как раз в ту минуту оказался какой-то фотограф-любитель. Никто не мог знать, куда поедет из ратуши наследник австрийского престола. Вероятно, фотограф в мирный воскресный день просто желал собрать для своей коллекции картинки оживленных улиц. Может быть, он даже не знал, что на набережной произошло покушение: ведь с момента взрыва бомбы Габриновича прошло не более получаса. Скорее, впрочем, знал: Сараево — не Париж, такая весть должна была распространиться по городу очень быстро. Вдруг фотограф услышал выстрелы, увидел в двух шагах от себя странную сцену... Должно быть, это был энтузиаст фотографического дела и действовал он почти бессознательно, по механической привычке: что-то происходит — надо «заснять». Он направил аппарат на место происшествия — и нежданно-негаданно в глухом углу Европы «заснял» событие, положившее начало величайшей катастрофе в истории мира.
Очень много было в те дни в газетах и изображений, и описаний этой сцены: вслед за фотографом потрудились и художники, и неизбежные «очевидцы». Как помнит читатель, на убийцу первым бросился сербский студент Пузич, за ним бросились другие. Принцип оказал отчаянное сопротивление. Произошла свалка. В общем смятении били Принципа, били друг друга, били какого-то ни в чем не повинного человека, которого почему-то признали злоумышленником. Бомба, брошенная или выроненная Принципом, не взорвалась истинным чудом; ее в суматохе чуть только не топтали ногами. Принцип выхватил из кармана склянку с раствором яда и поднес ее ко рту, но, кажется, она была выбита у него из рук. Пытался застрелиться — выбежавший из парикмахерской ошалевший обыватель схватил его за руку и «спас ему жизнь»... Так сообщают очевидцы, с полной уверенностью на них положиться трудно: кто мог разобрать и запомнить то, что происходило на улице в эту страшную минуту? (Все ведь длилось не более минуты.) Связно изложить потом свои наблюдения для газет было гораздо легче. Как бы то ни было, Принцип тяжко пострадал в свалке. Ему нанесли и несколько сабельных ран. Одна из них вместе с голодом впоследствии медленно свела его в могилу в каземате крепости Терезиенштадт.
Тем временем автомобиль эрцгерцога уже несся по улицам Сараева, — пришедший в себя генерал Потиорек приказал ехать во дворец с величайшей быстротой. Франц Фердинанд был ранен в шею, герцогиня Гогенберг — в живот. Говорят, что в автомобиле эрцгерцог прошептал: «Софья, Софья, живи для наших детей!..» Но во дворец они были перенесены уже в бессознательном состоянии. Власти успели вызвать епископа для отходной. Наследник престола скончался через двадцать минут после покушения. Его жена прожила на несколько минут больше.
Местное начальство растерялось. Посыпались телеграммы, телефонограммы, нелепые приказы, бессмысленные и свирепые меры. Со всех концов Европы журналисты неслись в Сараево. В Вене придворные ломали себе голову: как сообщить императору? Франц Иосиф не любил эрцгерцога, он потерял счет несчастьям и катастрофам, — но теперь ему было 84 года. Узнав о сараевском деле, император сказал: «Ни от чего на этом свете не уберегла меня судьба». Затем он, естественно, занялся церемониалом. Рас порядился, чтобы, Боже избави, не вздумали хоронить герцогиню Гогенберг в фамильной усыпальнице Габсбургов: ведь со всеми пожалованными ей титулами и предикатами она, по рождению, какая-то графиня Хотек. Распорядился, чтобы на гроб морганатической супруги наследника престола не забыли положить веер и перчатки: несчастье — несчастьем, но не надо забывать, что она австрийская фрейлина. Венка император не прислал. Объясняли это забывчивостью. Он мог забыть о чем угодно, но никак не о церемониале. Наконец, были при дворе люди, которые могли ему напомнить. Австрийского обер-церемониймейстера сам Франц Иосиф считал «фанатиком».
Было ли кем-либо тотчас после сараевского убийства произнесено слово «война»? Не могу ответить, хоть прочитал несколько газет того времени. В первую минуту тревога была очень велика: как поступит Вена? как отнесется к ее действиям Петербург? Передовые «Речи» и «Нового времени» были подробно переданы по телеграфу всей западной печатью. «Речь», «отдав должное престарелому монарху, настаивает на том, что политика Вены порождала национальную ненависть: для сербских патриотов покойный эрцгерцог стал символом политики аннексий» (перевожу с французского изложения). Не говорило о возможности войны и «Новое время». Тон австрийских газет был тоже в первое время не слишком воинственным. Понемногу тревога улеглась. В газетах снова появились статьи о «борьбе черной и белой расы», то есть о матче боксеров Джека Джонсона и Фрэнка Морана. Матч, к сожалению, оказался неудачным, но седьмой раунд был восхитителен. — «Фрэнк, ударь его!..» «Убей его, Джек!..» Появилась и новая сенсация. Наш соотечественник, знаменитый летчик Сикорский с тремя пассажирами перелетел на аэроплане из Петербурга в Оршу, — 570 километров без остановки! «Единственный в своем роде рекорд, которым могут гордиться русские!» — писала газета «Матэн» 30 июня.
Власти в Сараеве старались очистить себя от обвинений в легкомыслии и нерадивости. Везде в городе были вывешены траурные флаги. Очень торжественно прошла церемония перенесения тел убитых в собор, затем на вокзал. Мост, у которого Принцип ждал эрцгерцога, был назван «мостом Фердинанда и Софии». Теперь он называется — «мост Принципа».
Меры сараевского военного командования были сумбурны. Оно хватало и сажало в тюрьмы гимназистов почти без разбора. В числе людей, привлеченных к ответственности по делу об убийстве эрцгерцога, были 16-летние мальчики. Но к ответственности привлечено было всего двадцать пять человек: между тем аресты считались на сотни. Большую часть задержанных пришлось вскоре выпустить. Они не имели к делу ни малейшего отношения, разве только что были знакомы с террористами. В маленьком провинциальном городке, вероятно, все были знакомы со всеми.
Что до настоящих террористов, то, за исключением Мехмедбашича, тотчас скрывшегося в горах, не ушел от властей никто. Заговорщики и тут проявили недостаток опыта. В те блаженные времена переходить границы, даже в Юго-Восточной Европе, было неизмеримо легче, чем теперь. Уйти из Сараева в Сербию могли все участники дела, — за исключением Принципа и Габриновича, схваченных на месте покушения. Один не ушел потому, что не хотел покидать барышню, в которую был влюблен. Разумеется, она могла бы уехать к нему вполне легально через несколько дней, но им необходимо было «бежать вместе». У другого был совершенно надежный тайник. Большинство считали себя в безопасности: как полиция может до них добраться?
Конечно, полиция добралась до всех очень скоро. В литературе есть указания на допросы «с пристрастием». Но если это и неверно, то в крошечном городке очень легко было установить, с кем встречались Принцип и Габринович: участники заговора ежедневно сходились в одной кондитерской. Выплыло и хвастовство некоторых из них: за несколько дней до покушения говорили, что произойдет нечто весьма страшное. Вероятно, из Вены в помощь местным властям были присланы опытные полицейские специалисты (хоть указаний на это я нигде не встречал). Так или иначе, австрийским властям стало известно все или почти все.
В отличие от некоторых других обвиняемых, Принцип держал себя очень мужественно. Сказал, что хотел убить эрцгерцога и сожалеет о кончине его жены. Добавил, что вторую пулю предназначал для генерала Потиорека. Всю ответственность принимал на себя и, по возможности, выгораживал своих товарищей.
