Г. Джемаль - Исламская интеллектуальная инициатива в ХХ веке
АНТОН ШМАКОВ. У Клаудио Мутти я читал, кстати, работу «Эвола и ислам».
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. У него есть «Ницше и ислам», «Эвола и ислам», «Нацизм и ислам». У бедняги Мутти есть религиозная вера — он мусульманин — и существуют личные пристрастия. Он пришел в ислам из нацизма, ну, и хочется ему это как-то совместить... Я внимательно и с большим сентиментальным сочувствием читал его книжку «Ницше и ислам», но я бы написал лучше, потому что он пропустил целый ряд выгодных позиций, хотя даже эти выгодные позиции тему не спасают. Не он первый любит Ницше в исламе. Мухаммад Икбал, кашмирский поэт, написал книжку «Джавад-наме», посвященную своему сыну Джаваду. «Джавад» означает еще и «вечность». В этой книге Джавад путешествует по планетам, по семи небесам, на каждом из которых он встречается с мыслителем.
АНТОН ШМАКОВ. «Божественная комедия»?
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Там есть Платон[42], но там есть и Ницше[43], о котором Икбал пишет очень тепло и нежно. Откровенно говоря, я все это воспринимаю как парарефлексию, мотивированную экстрафилософскими опусами. Ницще, конечно, интересен, не понят, в чем-то устарел — даже стилистически, какие-то места перестали восприниматься адекватно, но к исламу его очень трудно притянуть.
В чем проблема этих правых мыслителей, в том числе и «Языческого империализма»? Эвола вообще очень проблемный автор, у которого чересполосицей интересные места сменяются откровенно слабыми. Проблема всех этих авторов — их гуманизм. Все фашистские мечтатели зациклены на любви к человеку. Даже Ницше — с его страшной суровой критикой человека, с его оправдавшимся предсказанием о последних людях, которые будут «моргать и прыгать как блохи» (гениальнейшая формула постмодерна!), со своей ставкой на сверхчеловека — был эгоцентричным приверженцем земли. Понятен его пафос ненависти к лживой сентиментальной пасторской патоке, к психичности, которую он отрицает во имя брутального experience'а — но на самом деле это две версии одного и того же.
К сожалению, очень многим современным мыслителям неочевидно, что глина имеет широкий спектр манифестаций, она может быть грубой, может быть тонкой и огненной. Как тонкая глина она может выглядеть просто духом. Весь спектр переживаний и опытов, связанных с медитацией, с йогой, с внезапным интуитивным прозрением, — это спектр глины, которая может представлять собой даже чистую энергию — причем не низшего типа, как разряды молнии, а незримо абсолютного, декретного — очень высокий порядок джиннов. Потом существует еще более высокая энергия рока, которая манифестируется в нашем пространственно-временном континууме как необратимость причинно-следственного ряда. В парафизических построениях, делаемых фундаментальными учеными, сейчас заново ожила тема возможности амбивалентного тока времени — но это непонимание природы времени. Время не есть субстанция, время есть просто последовательность состояний, каждое из которых меньше предыдущего, попросту — энтропия. Время и энтропия — это одно и то же. И время — неотъемлемая функция гравитационного поля. Время пожирает пространство и убивает само себя. Энергия гравитации, энтропии и причинно-следственного ряда — это тоже энергия глины. Алхимики так прямо и говорили: наша задача — сделать материю духовной, а дух — материальным. Есть глина, цветовой ряд — от наиболее холодных цветов до наиболее теплых, от фиолетового до красного. Ницше не понимал, что задача Единобожия — полностью выйти за этот регистр.
Можно выйти через Белое, можно через Черное. Выйти через Белое, через синтез всего, — ложный путь, который ведет нас к космизму, неоплатонизму, к адвайта-ведантизму, к постулированию Великого Тожества, лежащего в основе клерикально-инициатического мировоззрения. Фатальное и финальное Черное — это не-цвет. Тут на помощь нам приходит некий контекст некоторых радикальных герметиков прошлого, которые говорили: наш свет рождается из Черного чернее Черного — Negrum plus quantum negri. Если помещаешь в центр черного еще более черное, то начинает сиять потрясающий свет, распространяющийся по черному предыдущему. Это не свет огненного светила, он не иррадиирует — это и есть Нур, Аллаху нуру-ус самавати ва-аль ард.
АНТОН ШМАКОВ. «И Господь — свет небес и земли».
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Правильно.
МАКСИМ ТРЕФАН. Вы как-то заметили, что в сонете Рембо «а» — черного цвета. В моем представлении это еще и цвет последней определенности, последнего утверждения. Это ведь определенный артикль, как the, то есть al начинается с «а», это первая гласная, алеф. Я думаю, есть три основных звука — «а» (открытый рот), «м» (сомкнутые губы) и «ф» — звук выдыхаемого воздуха.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Я бы сказал — «х», которое не предполагает действия губами, просто щелевое сужение гортани. Вы совершенно правильно увидели ситуацию, но забыли еще «л». «М», «л» и «х» — являются наиболее крайними точками в любой фонетической системе...
Я думаю, что универсальности Послания не существует. Если Послание обращено ко всему сущему, то в нем нет напряжения, энергетического потенциала. Послание должно быть обращено к одной исключительной точке, которая лимитирует неопределенное безграничное множество. Вы берете лист бумаги, на котором существует неопределенное множество точек, сосчитать которые нельзя, — но лист конечен. Всякое Послание может быть только о конечности. И выявить эту конечность можно, только адресовавшись к одной-единственной точке. Вы ставите карандашом на лист точку — и сразу это пространство структурируется. Появляется точка, противопоставленная всем остальным — невидимым, потенциальным, непересчитанным. Эту точку не надо считать, она одна, но она мгновенно обнаруживает конечность всего множества, всей плоскости. Не дурную бесконечность цифрового ряда, а трансцендентную конечность. Именно к ней обращается Послание и говорит: докажи своей судьбой, своей единственностью, что лист, внутри которого ты выделена, действительно конечен.
Естественно, данной точкой является Человек — Пророк и Умма. Если бы это Послание было адресовано к джиннам, ангелам, к звездам — то оно было бы бессмысленно. Вот почему в Коране Аллах говорит, что все эти точки на листе, все реалии манифестированного космоса — отказались от Завета. И только наислабейший человек — согласился. Но ведь отказ от Завета свидетельствует о том, что Послание-то не универсально, а эксклюзивно.
МАКСИМ ТРЕФАН. Как же соединить «местечковый патриотизм» планетарного человека с его эксклюзивностью?
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Мы же говорим об эксклюзивности его инструментальной функции. Человек перифериен как онтологическая данность, но он помещен наместником, он избран.
МАКСИМ ТРЕФАН. Избрание не ставит его в привилегированное положение?
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Раскольников избрал топор. Это был единственный, уникальный топор, место которого потом — в музее. Но ведь этот топор не стал больше Раскольникова, больше старухи, больше Достоевского. Нет, это маленький кусок дерева, на который надет еще меньший кусок железа. Но он судьбоносен. Человек — инструмент. В чем проблема «языческих империалистов»? Они думают, что человек — это цель в себе. Человек затерян в эшелоне лестницы миров, над ним — великие существа, олимпийцы и т.д., но он — аналогичен, он может в процессе инициатического роста интегрировать в себе все эти состояния, реализовать в себе универсальный потенциал становящегося «я». Одна из книг Генона так и называлась — «Становление Человека согласно Веданте». Это — предельный горизонт традиционалистского геноновского взгляда.
Возьмем грубый аспект глины: материалистический гуманизм, в котором цель — социальная справедливость, человек, полностью раскрывающий свои возможности. Что такое для марксиста царство свободы, в которое человек попадает, преодолев отчуждение и реализовав провиденциальный смысл истории? Это ассоциация свободных индивидуумов, имеющих возможность полностью раскрыть свой онтологический потенциал. Вопрос — а зачем? Зачем этому дереву цвести, если некому будет смотреть и нюхать? Зачем этот комок биологической плоти, через который стреляют какие-то озарения? Идея антропоцентризма не выходит за рамки изощренного гедонизма. Все ограничивается здесь персональным опытом в его позитиве — то есть нужно у всех возможных спектров опыта чувствующего существа поменять знак минус на знак плюс. Но параллельно с этим есть ощущение того, что все существующее не имеет цели в себе. Потому что есть Уничтожитель, есть Коса. Если бы человек мог превратиться в бессмертного олимпийца, гедонизм которого является неотменимым утверждением,.. ну или если материя преображается, и человек попадает из царства необходимости в царство свободы, в теологический рай, где время исчезает... Но ведь Маркс не написал, что время исчезает, что физические законы утрачивают силу, яблоко больше не падает на Ньютона. И где же эта свобода? Вот если бы он написал, что приходит Махди и трансформирует Вселенную, в которой начинают действовать законы справедливости, которая наполняется победой над энтропией, и из камней подымаются розы, а воды тающих ледников начинают течь вверх — я бы тогда понял: да, царство свободы. Я не вижу, каким образом преодоление отчуждения от плодов своего труда меняет физические законы. Но ведь к этому же все сводится на самом-то деле. Вопрос именно в этом.
