Василий Молодяков - Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио
27 ноября 1919 г. в Нейи болгарский премьер Александр Стамболийский подписал «мирный» договор и демонстративно сломал после этого перьевую ручку. Добруджа была передана Румынии, Фракия – Греции, что лишало Болгарию выхода к Эгейскому морю. Часть ее территорий оказалась также у Югославии. 4 июня 1920 г. был подписан Трианонский договор с Венгрией, заключение которого затянулось из-за кровавой «революции» Бела Куна. В итоге в Венгрии оказалось меньше венгров, чем за ее пределами. Чехословакия получила Словакию и Прикарпатскую Русь, Югославия – Хорватию и Словению, Румыния – Банат и Трансильванию. Выхода к морю Венгрия тоже лишилась, что ее регент адмирал Хорти, последний главнокомандующий австро-венгерским флотом, мог воспринять как насмешку судьбы, если не как личное оскорбление. Дележ Османской империи продолжался еще дольше из-за шедших параллельно гражданской войны и войны с Грецией. Новая, республиканская Турция под руководством талантливого и амбициозного генерала Мустафы Кемаля, который потом получит фамилию Ататюрк – «отец турок», занимала лишь малую часть территории Блистательной Порты, но сумела в короткий срок стать сильным современным государством.
Недовольные были даже среди победителей. У Литвы появились территориальные претензии к Польше (Вильно), у Польши к Чехословакии (Тешин), у Италии к Югославии (Фиуме) и Греции (им обещали одни и те же турецкие земли). Кроме того, Советская Россия в 1920 г. из-за неудачной войны с Польшей потеряла часть территорий к западу от «линии Керзона» (восточная «версальская» граница Польши), а также оккупированную Румынией Бессарабию. С первым Москва на время смирилась, со вторым – нет: оккупация Бессарабии ей официально признана никогда не была.
Могла ли после такого «мира» не начаться в Европе новая война?
Ленин говорил, что «международный строй, порядок, который держится Версальским миром, держится на вулкане».[50]
Ответьте сами.
«Русский вопрос» и «санитарный кордон»«Если тебе скажут, что союзники идут нам на помощь – не верь. Союзники – сволочи». Эта афористическая надпись на печке в доме Турбиных (чем не исторический источник?!) возвращает нас к деликатному, многократно рассмотренному, но так и не разрешенному до конца вопросу – отношениям «союзников», т.е. стран Антанты, с Россией в период двух русских революций и после них.
«Красные» обвиняли союзников в организации интервенции, поддержке «белых» и попытках задушить «первое в мире государство рабочих и крестьян». «Белые» обвиняли тех же союзников в саботаже их героической борьбы с «красными», в недооценке «большевистской опасности» и в заигрывании с новыми хозяевами Кремля.
Вопрос слишком сложен, чтобы рассматривать его походя – потребуется специальное исследование, которое по-настоящему станет возможным только тогда, когда в российском обществе прекратится раскол на «красных» и «белых». В то же время он слишком серьезен, чтобы вовсе отмахнуться от него.
Уже первые внешнеполитические акции большевиков поставили Россию вне Антанты. Негативное отношение к новой власти определялось не столько ее «рабоче-крестьянским» характером, как уверяли советские историки, но радикальным изменением баланса сил в Европе. Мир России с Германией означал, что у германской армии (ее союзниками к тому времени можно было по большому счету пренебречь), во-первых, становится на один фронт меньше, а во-вторых, на одну сырьевую базу больше. Войска с Восточного фронта могли быть переброшены на Западный (австро-венгры и румыны порядок, если надо, поддержат), а контроль над житницами Украины вполне мог свести на нет блокаду Центральных держав. Поэтому уже 1 декабря 1917 г. Клемансо обсуждал с полковником Хаузом перспективы вооруженной интервенции в Россию. Свержение большевистского режима еще не было задачей дня – никто не знал, сколько дней, недель или – в лучшем случае – месяцев продержатся у власти эти никому не ведомые «народные комиссары». Первая мысль была куда более конкретной и приземленной – взять под охрану имеющиеся в России склады боеприпасов, снаряжения и продовольствия. Вооружать и снабжать армию кайзера Антанта не собиралась.
Однако события развивались быстрее, чем это могли предвидеть в союзных столицах. Особую тревогу вызвали мирные переговоры в Брест-Литовске. 28 января 1918 г. британское посольство в Вашингтоне передало Госдепартаменту меморандум, в котором говорилось: «Пока война продолжается, германизированная Россия будет служить источником снабжения, который полностью нейтрализует воздействие блокады союзников. Когда война закончится, германизированная Россия будет угрозой для всего мира».[51] За этим откровением, возможно, стоял Исайя Веджвуд, лейбористский депутат и видный «гой-сионист», с которым мы еще встретимся в главе пятой. 12 декабря 1917 г. он писал лорду Сесилу, министру блокады (была такая должность!): «Россия наделе превращается в германскую колонию или зависимую территорию, вроде Индии у нас… В интересах Британии, чтобы Россия была как можно меньше. Любые ее части, которые захотят от нее отделиться, должны быть поддержаны в этом – Кавказ, Украина, донские казаки, Финляндия, Туркестан и прежде всего Сибирь, страна будущего, продолжение Американского Дальнего Запада… Когда их независимость будет признана, будет легче принимать меры, чтобы «гарантировать» эту «независимость».[52] Эти идеи, действительно, мало похожие на лозунг «единой и неделимой», выдвинутый «белыми» и умело использованный «красными», пришлись по сердцу британским политикам и дипломатам, включая Сесила, одного из главных делегатов на мирной конференции. «Картографу» Тардье, как видно, например, из его январского меморандума 1919 г., одобренного «тигром» Клемансо, такой подход тоже импонировал.[53]
В Париже «русский вопрос» был важным, но не главным. Прежде всего потому что контролировать события в России Антанта не могла. Союзником ее не считали, делиться с ней плодами победы не собирались, но и навязять ей репарации или новые границы, как побежденным Центральным державам, тоже не могли. Участие России в конференции было, так сказать, виртуальным. Бесспорно одно – участники рассматривали ее как объект, а не как субъект европейской политики.
Сначала это означало изгойство. Потом – мудрое неучастие в подготовке новой войны. Советская Россия была вправе не считаться с решениями конференции, которые принимались без ее участия. 31 октября 1939 г. В.М. Молотов говорил с трибуны Верховного совета: «Отношения Германии с другими западноевропейскими буржуазными государствами за последние два десятилетия определялись прежде всего стремлением Германии разбить путы Версальского договора, творцами которого были Англия и Франция при активном участии Соединенных Штатов Америки. Это в конечном счете и привело к тепершней войне в Европе. Отношения Советского Союза с Германией строились на другой основе, не имеющей ничего общего с интересами увековечения послевоенной Версальской системы. Мы всегда были того мнения, что сильная Германия является необходимым условием прочного мира в Европе. Было бы смешно думать, что Германию можно «просто вывести из строя» и скинуть со счетов. Державы, лелеющие эту глупую и опасную мечту <угадайте, какие. – В.М.>, не учитывают печального опыта Версаля, не отдают себе отчета в возросшей мощи Германии и не понимают того, что попытка повторить Версаль при нынешней международной обстановке, в корне отличающейся от обстановки 1914 года, – может кончиться для них крахом». Кстати, если вместо «Германия» подставить «Россия», получится не менее убедительно. Не это ли имелось в виду?
«Русский вопрос» на Парижской мирной конференции был обойден вниманием европейских и американских мемуаристов и историков, что дало повод Б.Е. Штейну обвинить их в сознательном замалчивании.[54] Попробуем кратко рассмотреть, какое место отводили России творцы версальского мирового порядка.
Мечты Веджвуда сделать Россию «как можно меньше» не сбылись. Тогда было решено отгородить ее от Европы – читай, от «цивилизованного мира» – «санитарным кордоном». 25 февраля 1919 г. маршал Фош, весь в лаврах «победителя бошей», заявил: «Необходимо создать подобную базу на восточной стороне, состоящую из цепи независимых государств – финнов, эстонцев, поляков, чехов и греков. Создание такой базы позволит союзникам навязать свои требования большевикам».[55] Помещая версальскую идею «санитарного кордона» между Россией и Германией, т.е. «полосы из нескольких пограничных государств, враждебных как восточному, так и западному соседу и напрямую связанных с атлантистским полюсом», в геополитический контекст, А.Г. Дугин заметил: «Очевидно, что такой «санитарный кордон» возникнет и сейчас, созданный из малых, озлобленных, исторически безответственных народов и государств, с маниакальными претензиями и сервильной зависимостью от талласократического Запада».[56] Не знаю, как сейчас, а во второй мировой войне «санитарный кордон», границы которого были расчерчены под мудрым руководством Тардье, роль детонатора сыграл успешно. Жаль только, что народы этих стран слишком поздно узнали об отведенной им роли – когда по улицам их столиц грохотали германские и советские танки.
