Николай Толстой - Жертвы Ялты
Эти несчастные не разбирались в политике. Всю жизнь их бросало из стороны в сторону во имя чужой им идеи, по приказу командиров, язык которых они зачастую не понимали. В Королевском военном музее есть фотография, которая символически запечатлела судьбу этих заблудших душ. Бывший житель Туркестана стоит перед двумя взявшими его в плен в Нормандии офицерами британской 51-й Горной дивизии. На рукаве у него — знак его формирования: вышитое изображение мечети, сверху — обращение к Аллаху. Он добродушно улыбается, словно наивный ребенок. Он не понимает этих английских офицеров, как до этого не понимал немецких командиров своего полка, а еще раньше, наверное, — советско-русских правителей своей родины.
Джордж Орвелл, писавший репортажи о событиях в Нормандии, рассказал не менее грустную и еще более странную историю.
Среди «русских», взятых в плен во Франции, были двое, явно восточного происхождения, национальность которых никто не мог определить. Наконец, после длительного допроса, было установлено, что они с Тибета. Задержанные со стадами на советской территории, они были мобилизованы и попали в плен к немцам. Новые хозяева послали их на работу в Северную Африку, а затем присоединили к части, воюющей во Франции. Там они сдались англичанам. Все это время они могли разговаривать только друг с другом, так как владели одним лишь тибетским языком.
Описанное Орвеллом подтверждают воспоминания немца, сидевшего в 1949–1954 годах в исправительно-трудовом лагере на Воркуте. Вместе с ним сидел тибетец, по имени Биби, история которого очень похожа на рассказанную выше.
Русские, взятые в плен во время боев в Нормандии, были вскоре перевезены в Англию и размещены в лагерях, где раньше квартировали войска, занятые в операции «Оверлорд». Через месяц после высадки в Нормандии в Англии находилось уже 1 200 русских пленных. Надо было срочно решать, что с ними делать.
За те два дня, что продолжалась высадка в Нормандии, в Кемптон-парке была допрошена группа русских. Большинство их попало в плен к немцам в 1942 году и было мобилизовано в трудовые батальоны. Немецкие сержанты обращались с ними жестоко, жизнь сводилась к изнуряющей работе, сопровождаемой побоями. Переписка с родными была запрещена, иностранных языков они не знали и были полностью отрезаны от внешнего мира. «Когда союзники начали бомбить побережье, они просто сидели, выжидая, что же будет. Немецкие сержанты не вмешивались и даже не пытались заставить их оказать какое-либо сопротивление». Теперь, оказавшись в плену у англичан, русские проявляли все ту же покорность судьбе.
«Но многие, похоже, чувствовали, что после службы в немецкой армии, пусть даже и вынужденной, их соотечественники будут обращаться с ними как с предателями и могут даже расстрелять».
Далеко не всегда дело ограничивалось мрачными предчувствиями. Довольно скоро английские власти получили первый пример того, как реагирует русский человек на возможность насильственного возвращения в первое в мире социалистическое государство. 17 июля военное министерство сообщило в отдел военнопленных МИД о самоубийстве двух русских пленных, Агафонова и Мельникова. Агафонов утопился, Мельников умер от нанесенных себе ран. Последний, как сообщалось, страдал «острой депрессией».
Однако большинство было настроено по-другому. Следует иметь в виду, что эти пленные оказались в весьма специфическом положении. Сейчас им жилось в каком-то смысле гораздо лучше, чем раньше. После долгих лет мук и лишений при Сталине и Гитлере, скудное спартанское существование в военном лагере на берегу унылого йоркширского болота казалось им отдыхом, и они были благодарны за самые скромные удобства.
И все же они понимали, что будущее их туманно и опасно. В маленьких, тесно спаянных сообществах, среди людей, изолированных от внешнего мира и относительно плохо информированных, распространялись всевозможные слухи. Как объяснил мне Чеслав Йесман, большой знаток лагерной психологии, эти вконец запутавшиеся люди чувствовали, что оказались в преддверии гулаговского ада. Они почти ничего не знали о реальном политическом положении в мире: ведь вся их жизнь прошла при двух политических системах, которые считали одной из своих главных целей подавление «вредной» информации. Кроме того, в большинстве своем это были люди малообразованные. Наверное, попадая в английские лагеря, они поначалу испытывали чувство облегчения.
Но даже при полном отсутствии информации они все же не могли не понимать, к чему идет дело. Еще раньше, во время их службы у немцев, пропаганда союзников наивно обещала им в качестве награды за дезертирство репатриацию в СССР. Немецкая пропаганда, стоявшая на более реалистичных позициях, подхватила это обещание в качестве предостережения — вот, мол, что ждет тех, кто сдастся в плен союзникам.
Страхи и гадания пленных подогревались таинственным молчанием советских властей, которое мало-помалу становилось зловещим. Первые советские представители появились в лагерях только через три месяца после прибытия пленных в Англию. Британские официальные лица не могли постичь причин такой задержки, пленные же были запуганы до крайности. Многие подозревали, что англичане сами препятствуют контактам. На протяжении многих лет советская пропаганда внушала им, что англичане — само воплощение вероломства и коварства, многие этому искренне верили, и теперь им чудилось, что затевается грандиозный обман, который им дорого обойдется. Полковник Бакстер из военного министерства, озабоченный всем этим, писал в МИД Патрику Дину:
«Если бы было возможно убедить представителей советских властей приехать в лагерь в Кемптон-парке в Лондоне, где содержатся эти люди, это бы очень облегчило положение».
Опасаясь, что их собственное вынужденное молчание послужит для советских властей лишним доказательством вины, пленные начали требовать встречи с посольскими работниками или другими советскими представителями. Они отчаянно старались довести до сведения советских властей свою историю, объяснить, почему они попали в плен. В одном из посланий коменданту лагеря, подписанном тремя младшими офицерами, сказано прямо:
«Мы, нижеподписавшиеся, хотим знать, возможно ли связаться с советским представителем в Англии, чтобы уяснить наше положение?»
Другие подробно описывали свои страдания в немецком плену, заявляли, что ими «движет горячее желание возобновить борьбу против фашизма, которую ведет весь советский народ», и адресовали письма прямо в советское посольство. Хотя письма и передавались по назначению, ответом по-прежнему было зловещее молчание.
Создавалось впечатление, будто советские власти продолжают считать, что никаких русских, служивших в немецкой армии и взятых в плен англичанами, просто не существует и не стоит заводить разговор на эту тему. В начале июля сам генерал Эйзенхауэр был вынужден под советским давлением запретить безобидное сообщение для прессы по этому вопросу, сделанное одним из его штабных офицеров. Понять поведение советских властей несложно. Они слишком долго заявляли всему миру, что представляют волю угнетенных миллионов, тогда как другие правительства удерживаются у власти благодаря обману и жестокости, а их подданные только того и ждут, чтобы освободиться от власти своих капиталистических правительств. Но действительность не соответствовала этой картине. Советский Союз стал единственной европейской страной, почти миллион граждан которой записался во вражескую армию. (Длительная кампания по созданию аналогичных формирований среди английских пленных кончилась тем, что в них записалось 30 опустившихся алкоголиков.) Ленин заявлял в свое время, что в 1917 году дезертировавшие с фронта русские армии «голосовали ногами» против Временного правительства и его политики, направленной на продолжение войны. Что же в таком случае сказать о тех, кто дезертировал из армии Сталина, кто поднял против него оружие, а теперь столь часто предпочитал возвращению в СССР самоубийство или нанесение себе увечий? Западное общественное мнение было уверено, что правление коммунистической партии в Советском Союзе основано на воле народа. Что сказали бы сторонники этого мнения, столь важного для сталинских послевоенных экспансионистских целей, если бы увидели тысячи русских за рубежом, настроенных враждебно по отношению к собственному правительству? К тому же, вне всякого сомнения, это были представители рабочего класса, жившие в бедности, непредставимой для привыкшего к комфорту Запада. Это были русские, которые могли бы поведать Западу об ужасах ГУЛага.
Несмотря на прежнее советское заявление о том, что в вермахте нет никаких русских, МИД Великобритании вскоре пришел к выводу о необходимости обсуждения этой проблемы с советским правительством. Пленных было столько, что настала пора срочно что-то предпринимать. 17 июля Военный кабинет собрался для обсуждения этого вопроса. Министр иностранных дел Антони Идеи открыл краткую дискуссию, объяснив, что в настоящее время в стране находится около полутора тысяч русских пленных. Он высказался за то, чтобы передать их Советам. Уинстон Черчилль подытожил последовавшую дискуссию, предложив известить советские власти о русских, находящихся в Англии. При этом, сказал он, надо попытаться изобразить двусмысленность их положения как бывших союзников немцев в самых мягких тонах, а их возвращение следует по возможности оттягивать.
