Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1
Казалось бы, самое естественное дальнейшее поведение со стороны Джованни Франческо — отнести находку к покровителю наук и искусств Льву X и получить от него те 500 цехинов, которые затем папа заплатил или Арчимбольди, или чрез него какому–то таинственному продавцу. Но Гошар находит, что Джованни Франческо не мог так поступить. Ехидные «песни», на которые жаловался Никколо Никколи и от страха перед которыми Поджо так долго прятал своего Тацита, были не забыты в ученом мире. История Аскония Педиана была всем известна. Репутация рукописей, выходящих из дома Браччолини, таким образом, была подмочена. Из рук сына Поджо Лев Х (он же был флорентиец, Медичи, и хорошо знал, с какими птицами имеет дело) мог не принять Тацита совершенно так же, как Леонелло д’Эсте не принял от самого отца Поджо — Тита Ливия. Кстати отметить: по–видимому, этот злополучный Тит Ливий в это же время тоже опять всплыл откуда–то на поверхность рынка. Теперь его нашли будто бы на острове Гиене (один из Гебридских), прославленном в первой половине средних веков влиятельным и ученым монастырем св. Коломбана, где погребались шотландские короли. Список был увезен из Рима Фергусом, королем шотландским, при разгроме Рима Аларихом и потом скрыт на Гиене из страха перед набегами датчан! Опять знакомая обстановка: и север, и остров, и монастырь, и датчане. Экземпляр был предложен французскому королю Франциску I, однако и этот страстный приобретатель редкостей заподозрил подлог и отказался. Таким образом, Джованни Франческо было и впрямь удобнее предпочесть кривой, обходной путь прямому, даже в том случае, если он не подозревал родительского подлога и продавал Тацита bona fide. Если же подозревал, тем паче. Как бы то ни было, но история находки в Корвеях поразительно напоминает историю находки в Герсфельде. И это дает мне мысль, что Джованни Франческо не знал, что продает подложный документ. Иначе он позаботился бы придумать обстановку новее и сложнее. Не рекомендация товару — продавать его при тех же подозрительных обстоятельствах, при которых был спущен однажды с рук товар недоброкачественный. Джованни Франческо спасал отцов товар от дурной репутации «песен, насчет Тацита распеваемых», но сам–то верил и в нового Тацита, и в старого — и потому почитал повторение обстановки, при которой был найден первый Тацит, наиболее удобным к доказательству подлинности и ценности нового» ([8], стр. 393—406).
Роман или история
Гошар и Росс рассмотрели также вопрос, история или роман лежит перед нами под именем «Тацит». Многочисленные указания на то, что именно роман, были предъявлены еще Вольтером. «… Он выставил целый ряд соображений, по здравому смыслу которые подрывали доверие к рассказу Тацита о смерти Агриппины. Если легенда безвредно выдержала (это было еще до Гошара и Росса. — Авт.) удары столь искусной и меткой руки, то виною тому отнюдь не слабость обвинительной логики в доказательствах Вольтера, но могущество таланта в рассказе Тацита. Он в трагических страницах летописи своей по обыкновению зачаровывает читателя настолько, что тому становится почти безразлично, как было дело на самом деле, и хочется, чтобы было так, как велит ему верить Тацит. Он давит впечатлением, как Шекспир, как Лев Толстой, как Бальзак, и нужно найти в себе не только большое мужество «своего мнения», но и значительную долю здравомысленной сухости, чтобы пройти очарованный лес его обаянии, не поддавшись его красотам, во всеоружии сомнения и анализа» ([8], стр. 324). И после того, как это очарование отодвигается на второй план, мгновенно из глубины текста поднимаются бесчисленные странности, настойчиво утверждающие, что перед нами все–таки исторический роман.
Огромное количество таких странностей перечисляют Гошар и Росс; мы не будем на них специально останавливаться, отсылая заинтересованного читателя к трудам этих специалистов–историков (см. также [8], стр. 325—350). Мы приведем только резюме одного из фрагментов — смерти Агриппины, описанной, между прочим, не только у Тацита, но и у Светония, и у Диона Кассия; поэтому подозрение в том, что мы имеем дело с романом, распространяется и на эти труды.
«Итак, ряд сомнительных, а часто прямо–таки несообразных подробностей, которыми окружена смерть Агриппины в рассказах трех основных историков, а больше всего у Тацита, дает нам право с убеждением согласиться с мнениями скептиков, относящих эти легендарные страницы к области не документальной истории, но исторического романа. Очарование художественными картинами и мощным языком Тацита заслонило от умов эстетических и любителей этической дидактики, притч в маске фактов, искусственное сцепление последних, далеко не безукоризненных даже в смысле художественной концепции. В конце концов, о смерти Агриппины историк вправе утверждать точно и определенно лишь одно — то самое, что 150 лет тому назад сказал еще Вольтер: «С ужасом признаю, что Нерон дал согласие на убийство своей матери, но не верю ни единому слову в истории с галерой»… Мы, в век телеграфа, телефона, быстрой печати и широкой гласности, тем не менее при каждой смерти крупного политического деятеля бываем свидетелями или читателями тучи легенд, ее окружающих и весьма часто приобретающих такую прочность, что затем с ними не могут спорить самые несомненные, документальные исторические доказательства… легенда впивается в общественное мнение… там, где нет документов и наглядных фактов, а что–то шепчет один инстинкт общественного мнения… там история — поневоле — соседка обывательской сплетни. Насколько же сильнее и влиятельнее быть должен был этот процесс «творимой легенды» в веках, когда общественное мнение не имело другого орудия к собственной своей формировке, кроме слуха и сплетни…» ([8], стр. 350—351).
Интересно также отмеченное Гошаром чрезвычайно большое сходство языка и тона собственных латинских произведений Поджо Браччолини с сочинениями Тацита. В этой связи весьма любопытна (см. [8], стр. 407) апологетическая характеристика Ланфана (1661—1728) Поджо как историка: «Нельзя, когда его читаешь, не узнать в нем Тита Ливия, Саллюстия и лучших историков римских». Лучше не скажешь!
Отношение историков к выводам Росса и Гошара
Гошар впервые заподозрил текст Тацита в амплифицированности после того, как он доказал, что знаменитый фрагмент 15:44 «Анналов» Тацита является подлогом. И только через несколько лет Гошар, наконец, понял, что дело здесь более серьезно, что речь идет не об одном фрагменте, а о всем труде.
Естественно, что выводы Гошара и Росса вызвали бурю негодования в стане историков, но они нашли и поддержку. Среди тех, кто длительное время разбирался в этом вопросе, был Артур Древс. Не разделяя целиком основного утверждения о подлоге всего сочинения, он полностью поддержал Гошара в вопросе о подложности 15:44 (напомним, что в этом фрагменте речь идет о христианах и их взаимоотношениях с Нероном). По поводу же авторства Поджо Браччолини Древс занял осторожную позицию, не отвергая такой возможности, но и не отрицая того, что Браччолини был в состоянии создать эту замечательную амплификацию.
Весьма характерна реакция Амфитеатрова. Не будучи в состоянии противопоставить аргументам Гошара что–либо весомое, он пишет:
«Больше же и властнее всего — как щит — становится между нами и теорией Гошара пятивековая привычка к Тацитову авторитету, любовь и уважение к строгой и почти грозной фигуре римского историка–художника…» ([8], стр. 409). Понимая все же ущербность такого рода декламации. Амфитеатров предлагает свою теорию происхождения рукописей Тацита, учитывающую если не все, то основные пункты гошаровой критики. По его мнению (см. [8], стр. 413—423), явно основывающемуся только на желании во что бы то ни стало «спасти» Тацита, оба Медицейских списка являются подлогом Поджо, который, однако, в своей работе опирался на некий плохо сохранившийся экземпляр «подлинного» Тацита, Поджо всего лишь (!) его амплифицировал, расширил и многое присочинил. Амфитеатров не замечает, что его попытка примирить обе крайние точки зрения, как всегда это бывает, ничего на самом деле не решает. Если Амфитеатров прав, то как можно определить, что дописал Поджо и где критерии достоверности содержащейся у «прото–Тацита» информации? Где гарантии, что этот предполагаемый Амфитеатровым «прото–Тацит» не был сочинен каким–либо лихим умельцем, так сказать, «прото–Поджо»?
Поэтому–то точка зрения Амфитеатрова большого распространения не получила. Историки предпочли игнорировать работу Гошара и Росса, хотя, подчеркиваем, никаких серьезных возражений Гошару и Россу никем выдвинуто не было.
Древс так описывает ситуацию, сложившуюся после появления работы этих авторов: «…мы видим, что большинство теологов клянется в подлинности Тацитова свидетельства, поэтому–то они и мое сомнение в этой подлинности клеймят как посягательство на «историческую науку», как верх «ненаучности» ([36], стр. 27).
