Мэри Рено - Божественное пламя
Пёс уткнулся носом ему подмышку, и так они стояли рядом, не-разлей-вода. Филипп пожал плечами и пошёл во дворец.
А Александр со своим псом затеяли возню на траве. Пёс наскакивал и толкал его осторожно, словно играл с подрастающим щенком. Потом они упали рядом и задремали, обнявшись. Пригревало солнце. Перед глазами Александра снова проносились картины из отцовского рассказа. Зал в Эгах; разбросанные кубки, блюда, подушки; и персы валяются в запекшейся крови, как троянцы на стене у мамы... В дальнем углу зала, где убили челядь, сопровождавшую послов, ещё сражается тот юноша, что приехал сегодня. Он ещё жив, один, и держится против десятка нападающих... "Стойте! - закричал принц. - Не смейте его убивать, это мой друг!..." Когда пёс разбудил его, начав чесаться, - они как раз уезжали верхом на конях, украшенных перьями. Уезжали в Персеполь.
Нежаркий летний день клонился к вечеру. На солёное озеро Пеллы упала тень островной крепости, где сокровищница и тюрьма; в окнах вверх и вниз по городу засветились лампы; дворцовый раб вышел со смоляным факелом зажечь большие чаши, что держат сидящие львы у подножья парадной лестницы; с равнины доносилось мычание коров, их домой загоняли; а вдали на горах, обращённых к Пелле затенёнными восточными склонами, заискрились в серой мгле первые костры.
Мальчик сидел на крыше дворца и глядел вниз: на город, на лагуну, на маленькие рыбачьи лодки, возвращавшиеся к своим стоянкам... Ему пора было укладываться спать; поэтому он и прятался от няньки, надеясь повидаться с матерью. Быть может, она позволит ему не ложиться? А рабочие, чинившие крышу, ушли, не убрав лестниц. Разве можно упустить такой случай!...
Он сидел на черепице из пентеликского мрамора, что привез когда-то морем царь Архелай. Под бёдрами водосточный желоб, между коленками антефикс в форме горгоньей головы, краски ее поблекли под ветрами и дождем... Ухватившись за ее волосы-змеи, он глянул вниз, осваиваясь с высотой, с которой придется спускаться. Высоко. А страшно-то как!... Это, наверно, земные демоны пугают снизу. Но всё равно придется смотреть в их сторону на обратном пути, так что лучше сладить с ними заранее...
Вскоре они поддались. Эти твари всегда так, если сам не поддаешься. Он съел кусок черствого хлеба, который стащил себе вместо ужина. На ужин было горячее молоко с вином и медом, запах - ну до того заманчивый был!... Но даром ничего не дается: за ужином всегда ловят и отправляют спать.
Снизу донеслось блеяние. Значит черного козла уже привели. Теперь еще чуть-чуть - и пора. А заранее разрешения спрашивать - ну уж нет: никто никогда ничего не разрешает. Но уж если он будет там, она ж его не прогонит!...
Он начал осторожно спускаться по лестнице. Перекладины разнесены широко, в расчете на взрослого... Но побежденные земные демоны держались поодаль, так что он пел - не вслух, конечно - победный пеан. Ну вот, теперь с нижней крыши на землю... Там никого не было, кроме нескольких рабов, закончивших все дела и возвращавшихся к себе. Во дворце его наверняка ищет Гелланика, так что надо обойти снаружи... Она уже не могла с ним управиться; так мама говорила, он сам это слышал, своими ушами.
Зал был освещен. Внутри кухонные рабы болтали по-фракийски и двигали столы. А снаружи, прямо перед ним, обходил свой участок стражник. Это Менест шел навстречу, его издали можно было узнать по роскошной рыжей бороде. Мальчик улыбнулся ему и помахал рукой.
- Алекса-андр!... Алекса-андр!...
Голос Ланики донесся из-за угла, откуда он сам только что вышел, значит она сама пошла его искать. Вот-вот она его увидит, деваться некуда... Он кинулся бежать, но в то же время думал, искал выход. Есть выход - Менест!
- Быстро! - прошептал он. - Спрячь меня под щитом!
Не дожидаясь, пока Менест его поднимет, он вскарабкался на него и обхватил руками и ногами. Жесткая борода щекотала шею.
- Обезьяныш! - проворчал Менест, подавляя смех.
Он прижал его щитом, а сам привалился спиной к стене. И как раз вовремя. Гелланика прошла мимо, сердито ворча; но слишком хорошо была она воспитана, чтобы обращать внимание на солдат.
- Куда ты подевался?! Мне что, делать нечего?!...
Мальчик сжал на прощание шею Менеста, соскользнул на землю и умчался.
Он шёл кратчайшим путём, стараясь не вляпаться в грязь, - нельзя же приходить на богослужение запачканным! - и благополучно добрался в тот угол сада, где задний выход из покоев матери. Снаружи на ступенях уже ждали женщины; пока не много, и факелы ещё не зажжены. Он не стал подходить к ним, а спрятался за живой изгородью: он вовсе не хотел, чтобы его увидели, пока не придут в лес. А дорогу он и сам знал.
Неподалеку святилище Геракла, его предка по отцовской линии. Внутри маленького портика синяя стена темнеет в вечерних сумерках, но бронзовая статуя ярко блестит, и её агатовые глаза отражают последний свет. Царь Филипп освятил эту статую вскоре после того как вступил на престол. Ему было двадцать четыре тогда; а скульптор знал, как обращаться с заказчиком, - и сделал Геракла примерно того же возраста, только безбородого, по южной моде. Волосы статуи и львиная шкура позолочены... Клыкастая морда льва надета капюшоном на голову Геракла, а остальная часть шкуры плащом свисает на спину... Эту голову скопировали потом и стали чеканить на монетах Филиппа.
Здесь никого не было. Александр поднялся к святилищу и потёр большой палец на правой ноге героя, над краем пьедестала. Только что, на крыше, он взывал к нему - и Геракл сразу пришёл усмирить демонов; надо его отблагодарить... Этот палец был ярче всех остальных, его часто терли.
Из-за миртовой изгороди доносились тихие перезвоны систров и бромотанье бубна, когда по нему легонько проводили пальцами. Потом в распахнутых дверях появился горящий факел и превратил сумерки вокруг в чёрную ночь. Александр подполз к изгороди. Теперь подошли уже почти все. На женщинах были яркие тонкие платья; они собирались только плясать перед богом. На Дионисиях, уходя из Эг наверх в горы, они надевают настоящие платья менад, и держат в руках тростниковые тирсы с наконечниками из сосновых шишек и венки из плюща. И тех пятнистых одеяний, тех оленьих шкур больше уже не увидишь: их выбрасывают, когда они заляпаны кровью. А маленькие шкурки, надетые сейчас, хорошо выделаны и заколоты золотыми пряжками; тирсы - изящные жезлы, позолочены и украшены ювелирной работой... Вот появился уже жрец Диониса, за ним следом мальчик ведёт козла... Теперь все ждали, когда выйдет мать.
Она появилась, смеясь чему-то, вместе с Гирминой из Эпира. На ней шафрановое платье и позолоченные сандалии с гранатовыми пряжками; в волосах плющовый венок из золотых листьев - тонкие веточки дрожат, сверкая в свете факела, стоит ей шевельнуть головой, - а тирс её обвит маленькой змейкой из эмали. Одна из женщин, шедших следом, несла корзину с Главкосом; его всегда брали на эти пляски.
Девушка с горевшим факелом обошла по кругу всех остальных. Взметнулись снопы огня - и в ярком свете засияли глаза; и краски платьев - зелёные, красные, синие, жёлтые, - засверкали, как самоцветы. А из темноты выступала и словно парила в воздухе - будто подвешенная маска - чёрная козлиная морда. Печальная, мудрая, мерзкая; с позолоченными рогами, и глаза как топазы... На шее у него висел венок из молодых зелёных гроздьев винограда. Жрец и его мальчик-служка повели козла к бору; но козёл шёл впереди, словно сам вел за собой всех остальных. Женщины пошли следом, потихоньку разговаривая между собой. В такт их шагам мягко позванивали систры; в ручье возле фонтана квакали лягушки...
Они поднялись на открытый склон над дворцовым парком. Тропа вилась меж кустами мирта, тамариска и дикой сливы. Позади всех, держась в темноте, но видя дорогу в свете факелов спереди, бесшумно двигался мальчик.
Вот впереди показался лес - словно чёрная стена смутно проглядывала сквозь темноту, - мальчик сошёл с тропы и осторожно заскользил среди кустов. Рано попадаться на глаза.
Вот вошли в лес, подошли к поляне... Там они разошлись по кругу и закрепили свои факелы на стойках, воткнутых в землю. А мальчик залёг в ложбинке меж сосен, - на упругом ковре из сухой хвои, - лежал и смотрел.
Площадка для плясок убрана, алтарь увит гирляндами... Возле него поставлен нестроганный стол с чашами для вина и смесительным кратером, и со священными опахалами... А чуть дальше стоит на своём пьедестале Дионис; как всегда ухоженный, очищенный от птичьих следов, вымытый и отполированный так, что чуть коричневатое мраморное тело светится, словно живая плоть.
Олимпия привезла его сюда из Коринфа, где его изваяли под её надзором. Он был почти в человеческий рост. Юноша лет пятнадцати, светловолосый, с изящной мускулатурой танцора. На нём богато украшенные красные сандалии, и леопардовая шкура на плече... В правой руке длинный тирс, а в левой золочёная чаша: предлагает её, приглашая взять. А улыбается он не так, как Аполлон. Тот говорит: "Человек, познай себя, этого достаточно для краткой жизни твоей." А эта улыбка завлекает, манит - призывает разделить её тайну...
