Сергей Соловьев - Полный курс русской истории: в одной книге
Славянские племена перечислены в нашей летописи в таком порядке: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане (волыняне), радимичи, вятичи, хорваты, дулебы, угличи, тиверцы, кривичи, дулебы и «многочисленные племена, у которых были города, существовавшие до времен летописца». Соловьев реконструирует путь восточных славян так: они ушли из Галиции от хорватов на берега Днепра, а уже оттуда началось расселение славян далее на восток и север. Переселенцы селились не в пустых землях, а рядом с иноязычными (финскими и прибалтийскими) народами – весью, мерей, муромой, черемисами, чудью, мордвой, пермью, печерой, ямью, литвой, зимиголой, корсью, наровой, ливами. Главных славянских племен было пять – поляне, древляне, дреговичи, славяне новгородские и полочане, остальные, очевидно, ответвились от них. Путь славян выглядит так: вверх на север по западной стороне Днепра и снова на юг – по восточной. Дулебы, бужане, угличи, тиверцы, радимичи и вятичи появились в качестве второй волны переселения, их путь неизвестен. Ясно одно: они сели в местах, которые еще не были заняты первой волной переселенцев. Радимичам пришлось вообще занять свободную пока что речку Сожь, а вятичам – Оку, поскольку земли между Сожью и Окой по реке Десне уже были заселены северянами. Угличей и тиверцев летописец помещает по Днестру до моря и Дуная, однако Соловьев считал, что тут нужно заглянуть немного далее в наш источник:
«…угличи жили прежде в низовьях Днепра; когда Игорев воевода Свенельд после упорного трехлетнего сопротивления взял их город Пересечен, то они двинулись на запад, перешли Днестр и поселились на западном его берегу», – к тому же, следуя указаниям Прокопия и Иорнанда, он отождествляет их с антами.
Общественный строй восточных славян
У славянских переселенцев был родовой строй. Иными словами, каждый род в племени селился отдельно, и во главе каждого из них стоял родовой вождь, когда требовалось решать важные для племени вопросы, вожди родов собирались вместе на совет, известный как совет старейшин. Эти старейшины или родовые вожди носили разные имена – князья, жупаны, старцы, владыки. От названия родового вождя, считает Соловьев, и пошло русское слово «князь», которое со временем утратило всякий родовой смысл и стало титулом. Об этом начальном родовом периоде славянской жизни летопись сообщает так:
«Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые – свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее – что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, поскольку умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон».
Иначе говоря, хотя родовые обычаи и быт у славян отличались, между ними было очень много сходных черт. Соловьев пояснял, что не стоит воспринимать эти обычаи как нечто умилительное и напрасно утраченное:
«Существуют различные взгляды на родовой быт: одни представляют его в идиллическом виде, предполагают в нем исключительное господство нежных, родственных отношений, другие, напротив, смотрят на него с противоположной стороны, предполагают суровость отношений между отцом и детьми, между родоначальником и родичами, подавление родственных отношений правительственными, причем приводят в пример семью римскую и германскую, где отец имел право осуждать своих детей на рабство и смерть. Мы заметим, что нельзя представлять себе родового быта идиллически, нельзя забывать о первобытном, младенческом состоянии народа, которого движения, страсти мало чем обуздываются; не надобно забывать, что и у просвещенных народов родственные отношения не исключают вражды, что вражда между родичами считается самою сильною, что родовой быт, по самому существу своему, условливает неопределенность, случайности. Но, с другой стороны, мы не можем вполне разделять и противоположного взгляда: правда, что в быте родовом отец семейства есть вместе и правитель, над которым нет высшей власти, но не знаем, в праве ли мы будем допустить совершенное подавление родственных отношений правительственными, особенно при отсутствии всяких определений; не имеем ли мы права предположить, что родственные отношения в свою очередь смягчали отношения правительственные? Каким образом осудить их на совершенное бездействие даже в быту самом грубом? Владимир имеет право казнить жену, замышлявшую преступление, и хочет воспользоваться своим правом, но входит малютка-сын, и меч выпадает из рук отцовских. Здесь главный вопрос не в том, подавлялись ли родственные отношения правительственными, но в том, как выражались самые родственные отношения? Мы не должны только по своим христианским понятиям судить о поступках языческих грубых народов; так, например, отец в семье германской и литовской осуждал на гибель новорожденных детей своих, если семья была уже многочисленна или если новорожденные были слабы, увечны; но такое поведение отцов, приводящее нас в ужас, проистекало у язычников из грубых понятий о родственном сострадании, а не из понятий о деспотической власти отца над детьми; язычники смотрели на жизнь человека с чисто материальной стороны: при господстве физической силы человек слабый был существом самым несчастным, и отнять жизнь у такого существа считалось подвигом сострадания; доказательством тому служит обязанность детей у германцев и литовцев убивать своих престарелых, лишенных сил родителей. Эти обычаи имели место преимущественно у племен воинственных, которые не терпели среди себя людей лишних, слабых и увечных, не могших оказывать помощи на войне, защищать родичей, мстить за их обиды; у племен, живших в стране скудной, стремление предохранить от голодной смерти взрослых заставляло жертвовать младенцами. Но у народа относительно более мирного, земледельческого, живущего в стране обильной, мы не встретим подобных обычаев; так, не встречаем их у наших восточных славян: летописец, говоря о черной стороне языческого быта последних, не упоминает об означенных обычаях; даже у славян померанских, которые по воинственному характеру своему и по соседству с племенами германскими и литовскими являются более похожими на последних, даже и у этих славян с престарелыми и слабыми родителями и родственниками обходились совершенно иначе, чем у германцев и литовцев. Вообще же должно остерегаться делать точные определения первоначальному родовому обществу в том или другом смысле».
Иными словами, не стоит впадать в крайности – видеть в родовом строе воплощение добра и справедливости или же видеть в нем одни лишь гнусности и безобразие. Жизнь наших предков в ту дальнюю эпоху была отнюдь не безоблачной, нравы были достаточно грубыми, но, тем не менее, родовое общество строилось по своим, пусть неписанным, но законам. И славяне этих законов придерживались. То есть это были вовсе не столь уж звериные обычаи, о которых повествует нам летопись.
Родовые старшинства
Известно, что должность главы рода, то есть вождя, не была наследной, то есть совсем не обязательно, что она переходила от отца-вождя к старшему из сыновей. Многое зависело и от личных качеств, и от выбора всех мужчин или старейшин рода. Из этого древнего обычая Соловьев выводил и более поздний – «посадить князя», то есть ввести князя через установленные нормы во власть. Не «посаженный» князь такой власти иметь не мог. Его должны были признать, принять. Вождь отвечал за всю жизнь рода, за его существование: он распоряжался всеми работами, хранил казну, вносил подати, выдавал одежду и еду, наказывал за проступки по справедливости, а также – как считал историк – был еще и жрецом. То есть в нем соединялась вся земная и небесная власть (хотя и не христианская). В более позднем обществе, которое ученый отождествлял с родовым (хотя таковым оно уже не являлось), при Рюриковичах, власть над родом стала наследной, ее принимал старший в роду. Эта особая черта передачи власти у Рюриковичей, действительно, существовала, она была причиной постоянных войн и стычек между князьями. Старший в роду Рюриковичей принимал функции отца, для всех младших братьев и родственников он считался «отцом». Скажем, это отношение к князю как к отцу (а также к любому барину как к отцу) было характерно и для крестьянства отнюдь не IX века нашей эры, а XIX. Но в среде знати такое отношение к старшему в роду благополучно исчезло вместе с родом царствующих Рюриковичей. Но в днепровской Руси родовое старшинство обязывало младших покоряться воле старших, так что не удивительно, что младшие мечтали достичь положения старшего в роду и получить право распоряжаться жизнями и имуществом других по собственному усмотрению. Русский порядок наследования в те времена, пожалуй, наиболее сложный и запутанный. Если при первых киевских князьях из варягов он был еще понятным и оправданным, то впоследствии при росте числа наследников разобраться в нем стало очень сложно. Но в начале истории днепровских славян все было предельно просто. Наследование власти было примитивным. Здесь нужно говорить о выделении из общего рода его частей, которые уходили, осваивали новые земли, расширялись, затем практически порывали со своим прежним родом (может, только помнили о своем происхождении) и становились новым племенем, часто враждебным к тому, из которого произошли. Аналогичным образом, говорит Соловьев, происходило и в разветвленном уже роду Рюриковичей, когда образовывались происходящие от одного корня, но враждебные княжеские кланы. В начальные века каждый род возводил свой город. Городом, конечно, в нашем понимании эти поселения назвать трудно. По виду это была довольно крупная деревня, но обнесенная частоколом, то есть изгородью, огороженное место – отсюда и пошло слово город. Первоначально городов было немного, на всем пространстве между Новгородом и Киевом летописный князь Олег упомянул всего два – Любеч и Смоленск. Скорее всего, их было больше, в каждом племени (кроме вятичей, радимичей и дреговичей), но Олегу они по сравнению с Новгородом и Киевом показались ничтожными. Такие «города» не спасли бы от полноценного врага вроде римлян или византийцев, но от соседних племен, стоявших на том же уровне развития, – спасали. Какая-никакая, но это была защита. Стычки были постоянными, а в силу схожести вооружения – безнадежные. Род вставал на род, кто-то побеждал, кто-то проигрывал, затем все повторялось, но победитель был другой, и так до бесконечности. Ничего, кроме разрушения и смертей, такие стычки не приносили. Конечно, существовали межплеменные и внутриплеменные собрания старейшин, которые должны были предотвратить войны и разрешить недоразумения мирным путем. Однако со временем все эти собрания или веча никакого эффекта не достигали. Вражда поднялась на тот уровень, когда потребовался третейский судья. Таким судьей и стали пришлые варяжские князья.
