Марсель Брион - Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта

Вена на некоторое время стала вторым Римом, внезапно превратилась в место паломничества. Иосиф не стал изолировать папу; он писал своей сестре Марии Кристине: «В последние дни к его окнам стекались огромные толпы людей. Это было прекрасное зрелище, нечто такое, чего я никогда не видел раньше и не увижу впредь. Невозможно сказать, сколько там было народу». Некий протестант, по фамилии Бургоинг, писал: «Присутствие папы произвело невероятное действие. Я не католик, да и взволновать меня нелегко, но должен признаться, что это зрелище растрогало меня до слез». На площади собралось больше пятидесяти тысяч человек, говорит он; все они одержимы одной и той же мыслью; на лицах читаются сосредоточенность и восторг; в толпе так тесно, что люди едва могут дышать, но они этого словно не замечают. И вот появляется папа, «он склоняется перед собравшимися, воздевает руки к небу с глубокой убежденностью в том, что представляет Богу чаяния всего народа, и взгляд его выражает пламенное желание удовлетворения этих чаяний». А когда толпа опускается на колени и получает благословение, наблюдатель добавляет: «Эта сцена произвела на меня неизгладимое впечатление».[16]

При невиданном стечении охваченного благоговением народа Святой Отец отслужил литургии Страстной недели, омыл ноги двенадцати нищим, заменившим ему апостолов, а венцы шутили (ибо венская ироничность не отступает даже в подобных обстоятельствах), что ему следовало бы поступить так же с двенадцатью апостолами австрийской политики, в числе которых Кауниц представлял св. Петра, Зонненфельс[17] — Фому Неверующего, а Эйбл — Иуду. Но я думаю, что в глубине души народ Вены в течение всего времени, которое понтифик прожил среди него, был на стороне папы, против своего императора.

Иосифу II были свойственны чрезмерно смелые претензии, так часто характеризующие нерешительных людей. Неуверенный в себе, он оставался таким же неуверенным прежде всего в отношениях с женщинами и, вероятно, также со своими подданными, несмотря на постоянное горячее желание действовать на благо народа. Во время поездки в Париж он не преминул посетить аббата де л’Эпе и побывать в его учебном заведении, куда принимали для обучения глухонемых: ему очень хотелось создать нечто подобное в Вене. Он следил за тем, чтобы крестьянские дети, выказывавшие способности к учению, могли посещать школу наравне с детьми знати и буржуа. Во всех обстоятельствах император при невозможности уравнять сословия, о чем он напрасно мечтал, стремился хотя бы уравнять условия жизни всех классов и сблизить их между собой. Однако он не был так любим, как того заслуживал, даже теми, в чьих интересах неустанно работал, именно по причине, порождаемой нерешительностью неловкости, ведь известно, что никто не сеет вокруг себя такой неопределенности, как нерешительный человек.

За несколько дней до смерти он сам написал себе надгробную эпитафию: «Здесь покоится монарх, имевший наилучшие намерения и переживший провал всех своих планов». Так оно и было. Прав был Гербер, писавший в своих Письмах о человечестве: «Не зная императора лично и не получив от него ничего хорошего, я едва не разрыдался, узнав о подробностях последних дней его жизни. Девять лет назад, когда он взошел на трон, его обожали как божественного ангела-хранителя и ожидали от него самых великих свершений, самых полезных и почти невозможных дел; теперь его опускают в могилу как жертву времени. Был ли когда-либо на свете другой император, другой смертный, который имел бы более великие замыслы, принял бы столько мук, положил бы столько сил на их достижение и работал бы с большим рвением и пылкостью? И что за рок преследовал этого монарха, которому перед лицом смерти пришлось не только отказаться от достижения поставленной перед собой цели, но и формально отречься от главного дела своей жизни, торжественно поставить на нем крест и отойти в мир иной?!»

Благодаря реформам Иосифа II или, может быть, несмотря на них, Вена в последние десятилетия XVIII века достигла такого великолепия и такого блеска, которых до того никогда не знала. Впрочем, уже в эпоху Средневековья ее красоту часто воспевали поэты и путешественники, в частности миннезингер Вальтер фон дер Фогельвайде,{11} а возможно, еще до него — народная песня, в вольном переводе звучащая так: «Есть в Австрии город с мраморными стенами; он весело украшен синими цветочками; его окружает зеленый лес, есть зеленый лес и в самом городе, и соловей воспевает там нашу любовь». Итальянец Антонио Бонфини, официальный историограф венгерского короля Матьяша Хуньяди, уже в 1485 году восторгался редкими достоинствами самого драгоценного из всех городов. Его, привыкшего к красотам своей родной страны, больше всего поражала величественность и изысканность венской архитектуры.

В старой Вене вплоть до середины XIX века сохранялось несколько домов времен Средневековья и Ренессанса, столь очаровавших этого путешественника своею блистательной новизной, что он описал их следующими словами:

«Сам этот город выглядит, как королевский дворец, выросший посреди окружающих его предместий, многие из которых соперничают с ним красотой и величием. Когда вы идете по улицам, вам начинает казаться, что вас обступают строения огромного королевского замка, — столь тщательно продумано расположение каждого дома. Повсюду чарующая красота. Для каждого дома выбрано место, на котором он смотрится наиболее впечатляюще. Приходится останавливаться на каждом шагу, чтобы насладиться видом каждого такого творения. Особенно похожи на дворцы особняки знати. Почти за каждым таким особняком, выходящим фасадом на улицу, имеется заднее строение с большой открытой или крытой колоннадой, защищающей от холодного ветра с окружающих гор. Столовая часто облицована деревянными панелями из хвойных пород, и ее обычно украшает большая печь. Все окна застеклены, иногда красиво раскрашены и защищены железными решетками. В таких домах имеются ванные комнаты, кладовые, спальни, которые могут сдаваться внаем. Во всех магазинах имеются погреба для хранения вин и продуктов. Роскошь окон и зеркал соперничает с античным великолепием. В клетках поет столько птиц, что кажется, будто вы гуляете в прекрасной роще».

Густонаселенная, вероятно, даже перенаселенная, если учесть занимаемую городом небольшую территорию, Вена представляла собой лабиринт узких улочек, где дома жались друг к другу, а сами улицы извивались, уклоняясь от холодных ветров, — прием, о котором не следовало бы забывать нынешним градостроителям, строящим города наподобие шахматных досок. Старая часть города была защищена крепостными стенами, охватывавшими ее неприступным поясом, и каждый раз, когда турки или венгры угрожали безопасности города, горожане имели возможность оценить пользу этих солидных укреплений. Вплоть до ужасного опустошения австрийской столицы и непоправимых разрушений времен войны 1939–1945 годов, несмотря на кольца, пробитые через городские кварталы в середине XIX века конкурентом барона Османа, здесь можно было найти уголки, не претерпевшие изменений с тех пор, как на них стала откладываться патина столетий, и с этими домами, освященными славой исключительных событий, связывались многие исторические воспоминания, что можно было сказать, например, о «доме со слоном», в конструкции которого скульптор воспроизвел в натуральную величину удивительное животное, подаренное в 1552 году турецким султаном императору Максимилиану. Не менее знаменит был находившийся неподалеку Закованный ствол (Stock im Eisen), напоминавший неосторожным об опасности вступления в переговоры с дьяволом.[18]

Первый значительный этап преобразования города ознаменовался расцветом венского барокко, сопровождавшимся мощным всплеском патриотического энтузиазма и гражданской эйфории после ухода турок в 1683 году; город тяжело пострадал от нападений мусульман, а в период с 14 июля по 14 сентября пережил жестокие артиллерийские бомбардировки. Предместья были сровнены с землей, бастионы частично разрушены вражескими ядрами, а прорытые противником подземные ходы проникли под самый город. Наступивший мир стал поводом для обновления и украшения имперской столицы, и действительно, принцы состязались в роскоши и великолепии с самим императором, возводя новый город в самом сердце старого.

Случаю было угодно, чтобы в Вене в этот период нашлись талантливые архитекторы, понимавшие дух эпохи и возводившие город, руководствуясь самыми современными концепциями. Фишер фон Эрлах, Хильдебранд, Габриэлли де Роверто, Монтинелли включились в строительную лихорадку, охватившую аристократию. Все дворяне, в том числе и жившие в дальних провинциях империи, захотели иметь в Вене свой дворец, который свидетельствовал бы об их могуществе, богатстве и престиже.