Николай Лузан - Сталин. Операция «Ринг»
– И что ты предлагаешь, Михаил Борисович?
– Действовать, Павел Тихонович.
– Каким образом?
– По нашему плану. Он жесткий по исполнению, но, я полагаю, позволит ответить на главный вопрос: насколько надежен Миклашевский.
– Тогда чего мы тут рассусоливаем, показывай, что там у тебя! – потребовал Куприн.
Маклярский положил на стол портфель, достал пакет, сорвал с него сургучную печать и передал план Куприну.
Прочитав, тот покачал головой и подвинул документ к Самойлову. Тот бросил взгляд на подпись и невольно подтянулся. В правом верхнем углу плана стояла подпись заместителя наркома НКВД СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Круглова. Уже одно это говорило Самойлову о важности предстоящего задания. И чем дальше он вчитывался в проверочные мероприятия, через сито которых предстояло пройти Миклашевскому, тем все большие сомнения испытывал. Они отразились на лице Самойлова. Это не укрылось от Маклярского, и он подчеркнул:
– Михаил Семенович, проверку Миклашевского провести по самому жесткому варианту. У нас нет права на ошибку, слишком велика цена операции.
– Михаил Борисович, но если строго следовать мероприятиям плана, то получается, мы создадим ему невыносимые условия. И как он в них себя поведет, только одному черту известно.
– А по-другому нельзя. Условия, в которых предстоит действовать Миклашевскому, причем в одиночку, будут еще сложнее.
– Так, товарищи, давайте не будем гадать! Раз надо, значит, надо! – положил конец спору Куприн и распорядился: – Михаил Семенович, даю тебе четыре дня на подготовку исполнителей!
– Павел Тихонович, что с трибуналом, сбоя не будет? – уточнил Ильин.
– Его я беру на себя! Сделает так, как скажу! – заверил Куприн.
– Все, больше вопросов нет, остальное решим в рабочем порядке с Михаилом Семеновичем, – подвел черту Ильин.
– В таком случае за дело, товарищи! – закончил совещание Куприн.
В этот и последующие три дня ничего не подозревавший Миклашевский исправно нес службу и с нетерпением ждал, когда заступит на дежурство новый расчет и у него появится несколько часов, чтобы заглянуть домой и передать семье то, что удалось сэкономить от продпайка.
Ранним утром 3 мая старенькая полуторка, натужно гудя изношенными металлическими внутренностями, с трудом преодолела ручей и въехала на позицию станции отдельного прожекторного батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка. Ее звук вырвал из полудремы часового. Он встрепенулся, сорвал с плеча карабин, взял на изготовку и завертел головой по сторонам, но ничего не увидел. Со стороны Ладожского озера волнами наплывал туман, косматыми языками стелился по берегу и скрадывал развороченный последней бомбежкой фашистской авиации причал Дороги жизни, обугленные остовы сгоревших машин и подвод, распухшие туши убитых животных и иссеченную осколками березовую рощу.
– Стой! Кто идет? – окликнул часовой и передернул затвор карабина.
Двигатель полуторки заглох. Под чьей-то ногой хрустнул сучок, и в ответ прозвучало:
– Свои!
Из пелены тумана вынырнула коренастая фигура. Часовой направил на нее карабин и предупредил:
– Стой! Стрелять буду!
– Стою! Я начальник штаба батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка капитан Синцов, – представился он.
– Пароль! – потребовал часовой.
– «Онега»! – назвал Синцов.
Часовой закинул карабин за плечо и отступил в сторону. Синцов стремительно прошел к землянке, распахнул дверь и гаркнул:
– Воздушная тревога. Расчеты в ружье!
Миклашевсий и его подчиненные слетели с нар, на ходу оделись и, прихватив из оружейной пирамиды карабины, выскочили из землянки и разбежались по позиции. Действовали они слаженно и быстро, перекрыв норматив занятия боевых постов на 23 секунды. Синцов остался доволен, перед строем объявил благодарность всему личному составу и отдельно поощрил тремя сутками отпуска сержанта Миклашевского и начальника первого расчета младшего сержанта Рогова. Дважды повторять предложение подвезти их до Ленинграда ему повторять не пришлось. Прихватив вещмешки с самым ценным, что могло быть в блокадном городе, – продуктами, они забрались в кузов полуторки. Синцов высадил их в Всеволожске, а сам направился в штаб полка. На перекладных они добрались до Московского вокзала и там были задержаны комендантским патрулем.
Его начальник, лейтенант, придирчивым взглядом прошелся по ним – их форма не отличалась чистотой – и потребовал:
– Товарищи сержанты, с какой целью вы находитесь в городе?
– Командование предоставило нам отпуск, – доложил Миклашевский.
– Отпуск?! – не мог скрыть удивления лейтенант.
– Да, объявил начальник штаба батальона капитан Синцов.
– Подтверждающие документы есть?
– Так точно! – в один голос ответили Миклашевский с Роговым и предъявили увольнительные записки, подписанные Синцовым.
Лейтенант повертел их в руках, обратно не вернул, и в его голосе зазвучал металл:
– А почему нет печати?
– Так это капитан объявил отпуск на позиции, – пояснил Миклашевский.
– И почему не отправил оформляться в штаб? Странно…
– А че странного, товарищ лейтенант? На передке – не то, шо тут, там по канцеляриям ходить некогда, – завелся с полоборота Рогов.
– Че-че? Ты на кого тянешь? – набычился начальник патруля.
– Товарищ лейтенант, извините Васю, у него контузия, – Миклашевский поспешил сгладить неуклюжий выпад Рогова.
– У него не контузия, а язык больно длинный! – отрезал начальник патруля.
– Ага, язык длинный. Посмотрел бы я на тебя на передке, – огрызнулся Рогов.
– Вася, прекрати! – пытался остановить его Миклашевский.
Но тот уже не выбирал выражений:
– Летеха, та хто ты такой, шоб нас, фронтовиков, мурыжить? Мы че, шпионы? Я жену и детей почитай месяц не видел! Я…
– Молчать! – рявкнул лейтенант и потребовал: – Предъявить личные документы!
– Ну началось. Ты, могет, еще подворотничок проверишь? – заворчал Рогов.
Миклашевский промолчал и передал лейтенанту книжку красноармейца. Рогов шарил по карманам и невнятно бубнил:
– Е-мое, кажись, забыл.
– Кончай крутить, сержант! Где твоя книжка красноармейца? – напирал лейтенант.
– Та забыл я ее.
– Как забыл?
– А ось так! – вскипел Рогов и обрушился на патрульного: – Та хто вы такие, шоб мне, фронтовику, права качать? Мы на передке кровь проливаем, а вы тут на продскладах отъедаетесь! Да я…
– Молчать! Не двигаться! – взорвался лейтенант, и его рука дернулась к кобуре с пистолетом.
Рогов успел опередить его и ударом в челюсть опрокинул на землю. Завязалась драка. На помощь патрулю подоспели милиционеры. Рогова и Миклашевского скрутили и доставили в гарнизонную комендатуру. На следующие сутки дело о нападении на патруль было передано в военный трибунал. Его решение было скорым и суровым: Миклашевского приговорили к трем, а Рогова к восьми месяцам службы в составе штрафного батальона. Слабым утешением служило то, что их не сразу бросили в топку войны. В боях наступило временное затишье, и командование 55-й армии Невской оперативной группы воспользовалось им, чтобы пополнить личным составом наиболее обескровленные подразделения. В их числе оказался и штрафной батальон, он был отведен во второй эшелон на доукомплектование. Воспользовавшись передышкой, бойцы занимались тем, что писали письма родным, стирали заскорузлую от пота и пропитавшуюся прогорклым запахом пороха форму.
Миклашевский с карандашом и листком бумаги приткнулся в уголке и пытался найти нужные слова, чтобы смягчить горе жены и сына. Они мучительно рождались в смятенном сознании, а карандаш спотыкался на каждой букве. За этим занятием его застал Рогов. Суетливо осмотревшись, он предложил:
– Игорь, отойдем.
– Куда? Зачем? – спросил Миклашевский.
– Есть разговор?
– Какой?
– Отойдем, там скажу, – уклонился от ответа Рогов и направился к развалинам.
Миклашевский поднялся с завалинки и последовал за ним. Рогов свернул за угол, посмотрел по сторонам и спросил:
– Ты слышал, говорят, завтра нас бросают на фрица?
– А какая разница, завтра или сегодня, от передка не отвертишься.
– А то, Игореша, позавчера на них гоняли третью роту, так от нее ничего не осталось. Долбаные комиссары всех положили.
– Война, Вася, че тут поделаешь.
– Ага, война, а для кого мать родна.
– Ты о чем?
– Все о том, Игореша, не прикидывайся, шо не понимаешь.
– Не понимаю! Кончай ходить вокруг да около, говори прямо! – начал терять терпение Миклашевский.
– Можно и прямо, – с ехидцей произнес Рогов, полез в карман гимнастерки, вытащил в несколько раз сложенный листок бумаги и предложил:
– Вот, почитай.
– И что это?
– Читай-читай, там все написано.
Миклашевский развернул лист. В глаза бросился абрис хищного орла, а под ним нечеткий портрет. Он присмотрелся, и кровь схлынула с лица. Нет, это не было обманом зрения. С листовки на него смотрел дядя – Блюменталь-Тамарин. Миклашевский никак не мог сосредоточиться на тексте, буквы плясали перед глазами, и внезапно осипшим голосом произнес:
