Нина Соротокина - Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)
К тридцати годам Гаврила остепенился и приобрел новую страсть, которая в Москве окончательно сформировалась, - он стал знахарничать и копить деньги. Склонность к первому он приобрел от матери - она пасла коз, снимала порчу и почиталась колдуньей. Поездки за границу развили в нем интерес к драгоценному металлу, и интерес этот стал основным двигателем Гаврилы на благородном поприще фармацевта, парфюмера и лекаря.
Гаврила готовил все - был бы покупатель. Толок серу и делал легкую как пух пудру для париков. Топил в глиняном горшке дождевых червей для закапывания в глаза, настаивал мяту от сердца, горицвет от водянки, делал навары из медуницы и хвоща для промывания гноящихся ран, изготовлял жидкие румяна и даже по собственному рецепту варил лампадное масло. Оно хоть и не имело того благовония, что церковное, стоило в десять раз дешевле и всегда имело сбыт.
Книгу, пренебрежительно названную Никитой "подозрительными рецептами", Гаврила купил на Никольской "из-под полы" в немецкой книжной лавке. Она называлась "Зеркало молодости Бернгарда" и содержала около сотни полезных советов, как сберечь мужскую силу с помощью телесных упражнений и различного вида лекарств.
Придя от барина, Гаврила сел за стол, открыл "Зеркало молодости": "Полезные и верные советы для ослабленных. Надлежит взять незначительное количество анисового масла, смесь железа, молочного сахара и смесь сиропа арака..."
Гаврила задумался.
- Барин, что такое арак?
- Напиток. Думаю, что горький. Тебе подойдет, - отозвался князь из своей комнаты.
- А из чего его делают? - Из сока финиковых пальм. Нет финика, пойдет кокос. То есть сок кокосовых пальм.
- Что?
- Нет кокоса, пойдет лопух. Я думаю, клиент тебя простит.
И каждый углубился в чтение.
Ни Белов, ни Корсак так и не появились до вечера, и утром в понедельник, обеспокоенный их отсутствием, Никита решил пойти в школу, хоть боль в горле не прошла и Гаврила, как мог, препятствовал его уходу.
Занятия в навигацкой школе еще продолжались, но везде царила предотпускная суета. За учениками младших классов приехали родители, и в канцелярии срочно оформляли отпускные подписки, в которых не вернувшихся в срок курсантов стращали каторжными работами. Обычно подписки оформлял штык-юнкер Котов. и кто не умел так значительно и важно присовокупить к отпускной бумаге основное украшение морской инструкции: "За побег ученика полагается ему смертная казнь". Но Котова на месте не было, вместо него оформлял документы писарь Фома Игнатьевич.
В поисках друзей Никита обошел все классы, поднялся в башню, заглянул в рапирный зал. Ни Корсака, ни Белова, ни прочих курсантов их группы нигде не было. Сторож Шорохов объяснил, что с утра раздавали жалованье, поэтому у Пирата, как всегда в таких случаях, разыгралась подагра и он отменил занятия старших классов.
Уже направляясь домой, Никита встретил в коридоре писаря, который выходил из канцелярии.
- Батюшка-князь, не откажите в помощи. Намедни карты и лоции прислали с оказией из Петербурга. Надобно бы их разобрать. А?
Никита не умел отказывать, поэтому молча пошел за Фомой Игнатьевичем в комнату под лестницей. Присланные карты отслужили свое, порядком износились, и теперь им надлежало стать наглядным пособием курсантам. Совершенную рухлядь Никита выбрасывал, а те карты, которые еще можно было склеить и отмыть, писарь помечал цифрой и складывал на стеллажи.
Подобного сорта работу Оленеву поручали часто не за какое-то особое прилежание или аккуратность, а просто потому, что чаще других заставали в этой маленькой комнате, называемой библиотекой.
Все библиотечные книги умещались в двух шкафах и были пожалованы школе после конфискации имущества некоего вельможи, обвиненного в государственной измене. Бывший хозяин книг не подозревал, что собирает библиотеку для будущих гардемаринов, поэтому увлекался больше французскими романами и сочинениями по философии, не имеющей никакого отношения к морской стихии. Но, как известно, дареному коню в зубы не смотрят, дар был принят, и о нем забыли. Помнили о книгах только писарь, ставший называться библиотекарем, и Оленев, читающий все подряд.
Фома Игнатьевич к Никите весьма благоволил. Жизнь длинная, неизвестно, что с тобой станет, и желательно запасть в память долговязому студенту. Может, и вспомнит потом сиятельный князь маленького человека.
Ловко раскладывая карты и деликатно покашливая, писарь пересказывал Никите городские сплетни:
- На Арбатской улице пойманы вчера три разбойника с атаманом по кличке Кнут. Теперь клеймо на лоб "Вор" да на каторгу. А то и вздернут... Какая вина! Еще рассказывали, что большая баталия приключилась вчера у Земляного вала. Полицейская команда два часа толпу разгоняла. Не только кулаки, но и колья в ход пошли.
- Кто ж дрался?
- Зачинщик, сказывают, солдат Измайловского полка, а какие иные дрались - неизвестно. В субботу в старом Головкинском флигеле, говорят, пожар был.
- Что сгорело? - Никита спрашивал без интереса, из одной цели поддержать разговор и вдруг насторожился:
- Ты про какой флигель-то говоришь? Не про тот ли, в котором представление было?
- Оно и послужило происшедшему. Все по-разному рассказывают. Кто, мол, театральная зала сгорела, кто - реквизит, а иные утверждают, что от дома только уголечки остались. Хорошо, драгуны подоспели, а то и люди б сгорели...
- Господи! Да не пострадал ли от пожара Алешка Корсак? То - то его нигде нет.
- Вашему Алешке и впрямь лучше сгореть. - Писарь деликатно склонился к Никите. - На него дело заведено. Штык-юнкер Котов лично принес бумагу и велел мне к утру переписать. - Он сбавил голос до шепота. - Корсак теперь государев преступник.
- Что? - Никита в себя не мог прийти от изумления. - Совсем ополоумели. Не может Алешка быть государевым преступником! Он Котову по роже съездил, тот теперь и куражится!
- Про битую рожу в той бумаге нет ни слова, а написано, что Корсак с поручениями служил у графини Бестужевой, ныне арестованной, а посему много может сообщить для прояснения дела.
Никита ошалело посмотрел на писаря, потом обвел глазами комнату, словно пытался осмыслить, что это за место такое, где возможно сказать вопиющую бессмыслицу и глупость.
- Повтори еще раз, Фома Игнатьевич. Что-то я не понял ничего. Писарь, видя такую заинтересованность молодого князя чужими делами, перепугался, поняв, что сболтнул лишнее, и, проклиная свою дрянную страсть - казаться более осведомленным, чем прочие, заискивающе пролепетал:
- Вы, господин Оленев, понимаете, что дело зело секретное? Только мое расположение к вам позволили мне...
- Подожди, Фома Игнатьевич, не тарахти... Где эта бумага, которую дал тебе Котов?
- Донос-то? Видите ли... Бумагу штык-юнкер принес в субботу, а в воскресенье должен был забрать у меня... уже начисто переписанную...
- Так он забрал?
- Господина Котова нет нигде. Но бумагу я в стол господина Котова положил.
- Мне надо посмотреть эту бумагу, - решительно сказал Никита. Писарь поежился.
- Послушай, трусливый человек, об этом никто не узнает, если ловко сделать, - страстно зашептал Никита в ухо писарю. - Проведешь меня в канцелярию вечером, когда школа будет пустая. Сторожа я сам напою, не твоя забота. Впрочем, можно и не поить никого. Ты бумагу из котовского стола возьми, а завтра принеси ее сюда в библиотеку. Да не отнекивайся ты! воскликнул Никита с раздражением. - Я же не задаром прошу.
- Места лишусь, - твердил писарь, пряча глаза. - Неважно, что штык-юнкер куда-то исчез. Кажется, нет его, а он тут как тут.
Чем настойчивее сопротивлялся Фома Игнатьевич, тем очевиднее было Никите, что бумагу эту надо непременно посмотреть, и не только посмотреть, но и уничтожить. О последнем он, конечно, и не заикнулся перепуганному писарю.
-9
Белов пришел к Никите только вечером. Он был хмур, озабочен и все время кусал костяшки пальцев. Саша давно пытался избавиться от этой несветской привычки, даже горчицей пальцы мазал, но в минуту раздражения или тревоги опять забывался и обкусывал суставы до крови.
- Сашка! Я ищу тебя два дня!! Где ты был?
- Спроси лучше, где я не был.
- Это я знаю и так. Ты не был у меня. Что с Алешкой? Ты знаешь, что в театре был пожар? Может, Алексей в госпитале?
- Нет его в госпитале. Я узнавал! - Саша опустил глаза в пол. - И пожару никакого не было. Похоже, что Алеша сбежал.
- Час от часу не легче. Куда?
- Наверное, в Кронштадт, хотя, помнится, он говорил, что ему туда не нужно. - Саша виновато посмотрел на друга. - Это я во всем виноват. Мы уговорились бежать вдвоем...
- И оба в Кронштадт, в который вам не надо? Почему меня с собой не позвали? Может, мне тоже не надо в Кронштадт!
- Ах, Никита! Все так быстро и глупо получилось... Я наговорил Алешке всякого вздору, он поверил и... Я его подвел страшно, чудовищно!
Саша подпер рукой щеку и с горестным видом уставился на горящую свечу. Вот такая же свеча стояла на ее столике. Сколько раз она поменяла их за ночь? Два, три, пять? Когда Анастасия дунула на последний огарок и встала, чтобы закрыть окно, Саша с удивлением обнаружил, что уже светло, и услыхал, как где-то рядом запел петух.
