Анатолий Корольченко - Битва за Кавказ
Глава 2.
ИЗ ДАЛЁКОГО ПРОШЛОГО
У Валерика
Листая документы военных лет, вспоминая рассказы участников боев, невольно обращаешься к седой старине и к тем событиям, которые происходили на дорогах и тропах Кавказа.
Взять хотя бы места беспокойной и тревожной ныне Ичкерии, как называли в давнюю пору чеченский край, связанный с именами Лермонтова, Толстого, мудрого и властного Ермолова. В этом крае протекала моя служба.
Служба в штабе беспокойная, колготная, особенно в оперативном отделении дивизии, куда ручьями стекается различная информация из частей. Порой на головы офицеров-операторов навалится столько заданий, что не хватает суток, чтобы их решить. Тут и планирование боевой подготовки, и контроль за ней, командирская учёба и караульная служба, и разработка планов полевых учений...
И в этот раз стрелки часов приближались к девяти вечера, когда позвонили.
— Зайди. — По голосу я узнал начальника штаба. — Есть срочное дело. Завтра поутру собирайся в Самашки. Нужно проверить, как там идёт работа, всё ли готово для размещения штаба и служб.
Наша 19-я стрелковая дивизия дислоцировалась во Владикавказе, но каждый год, с начала мая и до октября, выходила в лагерь под Грозный, в самашкинский лес.
— А что летом делать в городе? — дипломатично шутил начштаба. — В лагере же курорт, лес, пруд, воздух. Займёшь домик своего предшественника, привезёшь семью.
От Владикавказа до Самашек почти сто километров. Туда вела старая, необустроенная, вся в колдобинах дорога. Видавший виды автобус на подъёмах рычал, в нем что-то скрипело, дребезжало.
Мне вспомнился только что покинутый город с красивой, обсаженной каштанами улицей, начинающейся у штаба и устремлённой к громаде со срезанной вершиной Столовой горы. Где-то совсем рядом бился о камни бешеный Терек. Вдоль него уходила в Закавказье Военно-Грузинская дорога. Совсем не случайно город носил столько высокое название: Владикавказ. Владетель Кавказа! Основу его гарнизона составляла наша дивизия.
Не было ещё и семи утра, когда наш автобус проехал большое селение Чермен, миновал Назрань с остатками древней крепости. Моим соседом в салоне оказался молодой подвижны кавказец.
— Откуда едете? — спросил я его.
— Из Казахстана возвращаемся.
«Чеченец, а может, ингуш», — подумал я. Всех их выслали из родных мест в памятном феврале 1944 года.
Жена попутчика — молчаливая горянка с грудным ребёнком — устроилась на заднем сиденье среди узлов и тюков. Младенец часто плакал. Мать, пытаясь успокоить, баюкала его, что-то нашёптывала. Мой же сосед оставался невозмутимым, словно чужой.
— В Казахстане, наверное, было плохо? — снова спросил я.
— Вовсе нет. Там жили хорошо. Построили дом, овец развели. Только отец никак не хочет там находиться. «Поезжай, — говорит, — в родные Самашки, посмотри, сохранился ли дом. Устройся сам, а потом за нами приезжай».
— Отстроитесь, — попытался я его успокоить.— Руки есть.
— Руки что? Главное — деньги. Они у нас имеются.
На полпути, на остановке у закусочной, пассажиры вышли из автобуса. В нем оставалась лишь женщина с ребёнком. Соседа я увидел в закусочной.
— Садись, пожалуйста. Поедим. Я угощаю, — пригласил он меня широким жестом. — Водку пьёшь?
— Вам же, мусульманам, пить запрещено!
— Запрещено пить вино, а о водке ничего не сказано, — хитро подмигнул парень.
— Жену накормите. У неё ведь ребёнок.
— Ничего с ней не случится. Там её место.
Однако он достал деньги, направился к стойке буфета.
Наш путь подходил к концу. Вдали уже показались городские строения Грозного. Впереди возникла преграда — каменистое речное ложе с нешироким потоком.
— Что за речка? — спросил я шофёра.
— Валерик, — ответил он и, направив автобус к воде, осторожно преодолел препятствие по намытым камням переката.
— Валерик? — не поверил я, вспоминая стихотворные строки, некогда созданные поручиком Тенгинского полка Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.
Сосланный на Кавказ поэт находился тогда в Чечне, в отряде генерала Галафеева. Здесь, на речке Валерик, произошла в 1840 году схватка отряда с чеченцами.
Все неприятности у поэта начались в столице с того дня, когда на балу он познакомился с княгиней Щербатовой. Она с первого взгляда привлекла его красотой. В ней всё было прекрасно: и одухотворённое лицо с глубокими бархатными глазами, и манящая улыбка, и мягкий, напевный голос, какой бывает у южанок. Она и в самом деле была с юга, «милой хохлушечкой», как за глаза называли её.
Но красавицу любил сын французского посла Эрнест де Барант. Он терпел от соперника его колкие остроты и насмешки, выжидая случая, чтобы нанести поэту решающий удар.
Прочитав стихотворение «Смерть поэта», где Лермонтов обличал убийц Пушкина, Барант спросил, кого он имеет в виду в этих строках:
И что за диво?.. издалёка,Подобный сотням беглецов,На ловлю счастья и чиновЗаброшен к нам по воле рока...
Обличает ли он Дантеса-убийцу или всех французов?
— Обличаю таких, как вы, — ответил Лермонтов.
В тот же вечер 16 февраля 1840 года последовал вызов на дуэль.
— Я выстрелю в воздух, — сказал поэт перед поединком.
Стреляя после француза, он поднял пистолет вверх и выстрелил.
Вскоре состоялось высочайшее повеление: «Поручика Лермонтова перевести из гвардии в Тенгинский пехотный полк». В нем, на Кавказе, люди гибли, как мухи. В предписании указывалось: «Убыть к месту службы в сорок восемь часов!»
— За что же вы прогневили императора? — спросил поэта в Ставрополе генерал Грабе.
Лермонтов молча развёл руками.
— Поэтов на Руси не столь много, к тому же Тенгинский полк совсем не место для их ссылки, — с доброжелательностью заметил главенствующий в этом крае военачальник.
— Нет, ваше высокопревосходительство, прошу направить меня в горячее место! — отверг благосклонность генерала поэт.
— Тогда я вас пошлю в такое, где горячей не бывает. Поедете в Чечню, к генералу Галафееву. Он на левом фланге Кавказской линии, в крепости Грозной. Шамиль опять собрал значительное войско в присунженских аулах, грозится выйти к Тереку.
Лучше генерала Грабе никто не знал левофланговый участок Кавказской линии, где схватки кипели вовсю. В прошлом голу он возглавил отряд и в ожесточённом сражении у Аргудала нанёс Шамилю серьёзное поражение. В многовёрстном преследовании отряд достиг аула Ахульчо, ворвался в него в полной уверенности схватить Шамиля, но тот сумел выскользнуть.
— На днях я встречался с генералом Галафеевым, — продолжал Грабе. — Он просил направить к нему грамотного человека, чтобы вести журнал боевых действий отряда. Уверен, что это дело для вас.
Михаил Юрьевич не посмел отказаться. На следующий день, не задерживаясь, он поспешил к крепости Грозной. Ехал он через Кизляр.
Поиски отряда привели поэта в лес, раскинувшийся на многие версты. Северная опушка подступала к чеченскому селению Самашки, а противоположный его край уходил далеко к предгорью.
Генерал Галафеев встретил Лермонтова сдержанно. Выслушав рапорт, оглядел его, как бы оценивая достоинства прибывшего поручика-поэта.
На тёмном от загара лице генерала выделялись белыми стрелочками морщины у глаз, седыми были виски и бакенбарды. На ногах грубые, запылённые сапоги. «Этот не паркетный генерал, каких в столице множество», — отметил про себя Михаил Юрьевич.
Ныне отряд генерала предпринимал экспедицию в Малую Чечню, чтобы наказать жителей за признание ими власти Шамиля.
— О вас, поручик, я слышал похвальное и надеюсь па вашу помощь в бумажных делах. Я к ним не очень расположен. Поэтому вам большую часть времени придётся быть при штабе.
А вскоре, 11 июля, в лесу, у реки Валерик произошло то памятное сражение, о котором Лермонтов поведал миру.
Раз это было под Гихами —Мы проходили тёмный лес...Вдруг залп... Глядим: лежат рядами,Что нужды? Здешние полкиНарод испытанный... «В штыки,Дружнее!» — раздалось за нами.Кровь загорелася в груди!Все офицеры впереди...
С трудом вспоминая строки поэмы, я прошёл вдоль говорливого потока.
Верхом помчался на завалы,Кто не успел спрыгнуть с коня...«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,В приклады!» — и пошла резня.И два часа в струях потокаБой длился. Резались жестоко,Как звери, молча, с грудью грудь,Ручей телами запрудили.
В автобусе шофёр объяснял:
