Агафий Миринейский - О царствовании Юстиниана
3. Так как Артабан и Улдах считали, что они недостаточно сильны и не двинули войск вперед, то и франки вышли из боевого строя, вернулись обратно и, осмотревшись, увидели, как много они потеряли. Чтобы не испытать другого бедствия показалось им наилучшим, выступив как можно скорее из города Фана, продолжать путь. Тотчас же они и выступили, оставив справа Ионический залив и весь приморский песчаный берег. Они направились к подошве Апеннинских гор. И так, идя прямо к Эмилии и Коттийским Альпам, с трудом перешли Над. Заняв страну венетов, они сделали остановку в городе Кенета, им подвластном, оказавшись здесь в безопасности. Там они скорбели, испытывали недовольство и их охватила величайшая печаль. Причина заключалась в том, что у них осталась слишком незначительная часть добычи, и казалось, что они претерпели напрасный и бесполезный труд. Однако этим не закончились их несчастья. Немного спустя вспыхнувшая болезнь – чума – истребила множество [людей]. Одни считали, что плохой воздух является причиной этой болезни; другие полагали, что, пройдя длинный путь в обстановке беспрерывных военных действий, они внезапно перешли к изнеженному образу жизни и причиной считали перемену обстановки. Истинную же и основную причину бедствий они совершенно не понимали. Она же заключалась, как я думаю, в их несправедливости и в том, что они бесчеловечно надругались над божескими и человеческими законами. Сам вождь представил яркое доказательство, что его постигла божественная кара. Он оказался помешанным и бесновался открыто, как безумный и одержимый. Он находился в беспрерывном движении, испуская тяжелые вопли. То он падал на землю головой ниц, то на один, то на другой бок, выпуская изо рта обильную пену. Глаза стали страшными и отвратительным образом перекошенными. Несчастный дошел до такого безумия, что не удержался от кусания собственных членов. Кусал зубами руки и, разрывая тело, пожирал его наподобие животного, проливая кровь. Таким образом, пожирая себя и понемногу слабея, он погиб жалким образом. Умерли во множестве и прочие. Эпидемия отнюдь не уменьшалась, пока не погибли все.. Но огромное большинство, мучимое горячкой, погибало в здравом уме. Некоторые были сильно разбиты параличом, другие страдали от головной боли, третьи от сумасшествия. Разнообразны были посланные им болезни, но все они вели к смерти.
Такой гибельный конец имел поход Левтариса и тех, кто за ним следовал.[29]
4. Пока это происходило в Венеции, Бутилин, другой вождь, опустошив почти все городки и укрепления до Сицилийского пролива, немедленно начал обратный поход быстрейшими переходами прямо на Кампанию и Рим. Ибо он услышал, что Нарзес и многочисленные императорские войска собираются там. Он решил не медлить и не странствовать дольше, но, выстроившись всем войском походным порядком, рискнуть покончить все сразу, так как отнюдь не малая часть и его войска была поражена эпидемией и погибла.
Так как лето кончилось и начиналась осень, виноградники были отягчены плодами. Они же за недостатком другого продовольствия (мудрой предусмотрительностью Нарзеса все было уничтожено), срывая виноградные гроздья и выдавливая руками сок, наполняли себя перебродившим вином, собственноручно изготовляя вино с приятным запахом. Через это они страдали от сильного расстройства желудка, и часть их умерла немедленно. Были, однако, и выжившие. Прежде чем болезнь охватила всех, решили дать сражение во что бы то ни стало. Поэтому, придя в Кампанию, он [Бутилин] расположился лагерем недалеко от города Канун на берегах реки Касулина.[30] Она берет начало в Апеннинских горах и, извиваясь по тамошним равнинам, впадает в Тирренское море. Разместив там войско, он окружает его сильным валом, полагаясь на природу местности. Река, протекая от него справа, казалось, служила вместо укрепления, чтобы кто-нибудь не напал с той стороны. Затем он соединил друг с другом рядами колеса повозок, которые он во множестве вез с собой, прикрепил к земле, засыпав землей до ступиц, так что возвышались и были видны только верхние полукружия. Окружив все войско этими и другими деревянными заграждениями, он оставил один не очень широкий выход, свободный от заграждений, чтобы этим путем при желании можно было совершать вылазки против неприятелей и возвращаться. А чтобы не остался без охраны мост через реку и не потерпеть через это какого-нибудь вреда, он его заблаговременно занял, построив там деревянную башню, и поместил на ней самых боевых, насколько это было возможно, и хорошо вооруженных людей, чтобы они его [мост] защищали из безопасного места и мешали попыткам переправы со стороны римлян. Устроив так все, он полагал, что все требуемые обстановкой приготовления им сделаны, как будто от кого зависело начать битву и как будто сражение обязательно начнется не раньше, чем он этого пожелает. Он еще не знал случившегося с братом в Венеции, хотя удивлялся, что тот не посыпает ему войска согласно договоренности, хотя и подозревал, что тот не медлил бы так долго, если бы с ним не случилось какого-нибудь крупного несчастья. Тем не менее он считал, что и без него он одержит победу над неприятелем, намного превосходя его численностью. Оставшееся у него войско исчислялось больше чем в тридцать тысяч вооруженных людей. Римские же силы с трудом в тот момент доходили до восемнадцати тысяч.
5. Поэтому и сам он имел прекрасное настроение и всему войску объявил, что в предстоящем сражении будут решаться немаловажные дела, но «или будем обладать Италией, ради чего и пришли, или же бесславно умрем. Мы, благородные мужи, должны желать, конечно, первого, а не второго, так как от нас зависит, если мы окажемся храбрыми в сражении, получить все, чего желаем». Бутилин не переставал ободрять массу этими и подобными словами. Они же [воины Бутилина] преисполнились надеждой и приготовляли оружие, как каждому хотелось. Таким образом, точилось множество секир, а также домашние копья – ангоны; в другом месте поправлялись поломанные щиты, чтобы они снова годны были к употреблению, и приготовления шли успешно. Ибо вооружение у этого народа простое и не нуждается в многочисленных ремесленниках, но, я думаю, нужное может быть легко приготовлено всяким, если что-нибудь будет поломано.
Они не знают панцырей и поножей. Большинство [из них] не защищают головы. Немногие сражаются, надевая шлемы.
С голой грудью и спиной, они ходят только в штанах, льняных или кожаных. Лошадьми не пользуются, за исключением весьма немногих; зато они хорошо обучены искусству пешего боя, которое для них привычно и передается по наследству.
Меч у них висит на бедре, а щит с левой стороны. Они пользуются не луками, стрелами и другими метательными орудиями, а обоюдоострыми секирами и ангонами, которые особенно часто употребляют. Ангоны – это копья не очень маленькие, но и не очень большие, которые можно метать, если понадобится, а также применять в рукопашном бою, начиная наступление. У них большая часть обложена железом со всех сторон, так что внизу видна только ничтожная часть дерева, из железа почти весь наконечник копья. Выше же оконечности копья выдвигаются с каждой стороны кривые острия, как крючки удочки, загнутые вниз. В сражении обычно франкский воин бросает этот ангон и, если попадает в тело, то острие, естественно, проникает внутрь; тогда ни сам раненый и никто другой не может легко вытащить копье. Мешают острия, проникшие внутрь тела и причиняющие жестокую боль, так что если неприятель получает даже не смертельную рану, то он все же погибает от нее. Если же попадает в щит, то повисает на нем и болтается, верхней своей частью тащась по земле, и, пораженный, не может ни вытащить копье из-за засевших в щите остриев, ни отрубить мечом, так как ему не достать дерева из-за прикрывающих его железных полос. Когда же франк это увидит, то он выдвигает ногу и наступает на конец копья и оттягивает щит вниз так, что утомляется рука несущего щит и обнажается его голова и грудь. Когда же увидит его не защищенным, то легко убивает или поражая секирой голову, или пронзая гортань.
Таково у франков вооружение, так они готовятся к сражениям.
6. Когда Нарзес узнал об этом, то римский полководец тотчас вывел все войско из Рима, разбил лагерь недалеко от врагов, откуда можно было слышать все и рассматривать укрепления. Когда таким образом оба войска могли видеть друг друга, начались с обеих сторон построения войск в боевом порядке, расстановка караулов, бодрствование и смотр воинских рядов полководцами. Надежда и страх, различные перемены настроения и всякие неожиданные страсти, которые могут появиться у готовящихся к решительному сражению, поочередно охватывали то одних, то других. Все италийские города находились в волнении и колебались, не зная, к какой стороне примкнуть. В то же время франки грабили и открыто вывозили из них продовольствие. Когда Нарзес это заметил, он решил, что это его бесчестит, и негодовал, что у фуражиров врагов есть возможность так свободно разъезжать по ближайшей местности, как будто они не видят никакого врага. Он решил в дальнейшем не позволять этого и препятствовать всеми силами. Харангис, родом из Армении, являлся римским таксиархом, был чрезвычайно храбр и благоразумен и, когда нужно, охотно шел на опасности. Этому Харангису (его палатка разбита была на краю лагеря, очень близко к неприятелю) Нарзес приказывает напасть на водителей повозок и причинить им вред, какой только сможет, чтобы они никогда больше не осмеливались перевозить сено.
