М Бок - Воспоминания о моем отце П А Столыпине
Вечером уютно горели две лампы, одна на письменном столе папa, другая на рабочем столе мамa.
{56} Вообще все наши хорошие вещи находились в Колноберже и когда папa был назначен губернатором, и мамa старалась украсить городской дом, то я протестовала изо всех сил против каждой попытки увезти что-нибудь из Колноберже в город.
Пока наши родители мирно читали и занимались после обеда в кабинете, у нас, детей, в библиотеке шло сплошное веселье. Кто-нибудь вертит ручку "аристона", этого почтенного прародителя современных граммофонов. Раздаются дребезжащие звуки "Цыганского барона", слышится топот ног, старающихся танцевать, "как большие", детей, падающих, хохочущих, а иногда и плачущих.
Нас уже пять сестер, под конец жизни в Ковне - в возрасте от полугода до 12-ти лет. Тут же две гувернантки, няня, а иногда является полюбоваться на наше веселье и кормилица, важно выступающая в своем пестром сарафане с маленькой сестричкой на руках.
Она красива и очень самоуверенна: знает, что у моей матери, после детей, она первый человек в доме, что ей всегда припасается лучший кусок за обедом, что за ней следят и ходят, как за принцессой: лишь бы не огорчилась чем-нибудь, лишь бы не заболела! К ней подходишь с любопытством и страхом посмотреть на новорожденную, пухленькую, мягонькую, тепленькую в своих пеленочках.
Когда же маленькая плачет и не хочет заснуть, никто не справляется с ней так скоро, как папa.
Он бережными, нежными, хотя и по-мужски неловкими движениями, берет на руки кричащий и дрыгающий ножками и ручками пакетик, удобно устраивает его на своих сильных руках и начинает мерными, ровными шагами ходить взад и вперед по комнате. Крик понемногу переходит в тихое всхлипывание, а скоро уже и ничего не слышно, кроме еле уловимого, спокойного дыхания. И мамa, и няня, и кормилица - {57} все удивлялись, почему это ребенок ни у кого так скоро, как у папa, не успокаивается.
После игр и танцев, особенно бурных и веселых, когда у нас гостил дядя Александр Борисович Нейдгарт, старший брат мамa, принимавший живейшее участие в нашей детской жизни, маленьких уводили спать, а я с работой садилась рядом с мамa, и она, а иногда и папa, читали мне вслух до 9 часов. Так читали мы сначала Жюль Верна, а потом и наших классиков. На меня творенья наших писателей и поэтов производили глубокое впечатление при мастерском чтении мамa. Читала она так хорошо, что то и дело папa поднимал голову от своей книги или бумаги и с вниманьем слушал. Читала мамa и стихи, многие из которых папa очень любил. В сборнике стихотворений Алексея Толстого, принадлежащем моей матери, были помечены любимые стихи папa и помню двойной чертой подчеркнутые им строки:
В одну любовь мы все сольемся скоро,
В одну любовь широкую, как море,
Что не вместят земные берега.
Восхищался он также Тургеневым, и его первым подарком своей невесте был альбом с иллюстрациями к "Запискам Охотника".
По утрам, во время прогулок с папa, я делилась с ним впечатлениями о прочитанном.
Как мой отец ни любил и полеводство, и лес, и молочное хозяйство, - больше всего его интересовали лошади.
Помню вороную пару "Нана" и "Десна", которую Осип - кучер упорно называл "Весна", не подозревая, очевидно о существовании реки с этим названием. Помню золотисто-рыжую "Искру" и помню, конечно, лучше всех моего собственного "Голубка".
Мечтой всего моего детства было ездить верхом, {58} но я считала эту мечту несбыточной, так как много раз моя мать говорила, что этого мне не позволит никогда. Причиной этого было несчастье, случившееся с ее сестрой, тетей Анной Борисовной Сазоновой, тогда еще Нейдгарт.
Совсем молоденькой девочкой - это было до свадьбы мамa - поехала она в деревне верхом. Не знаю точно, как это было, или она слишком долго не возвращалась и все беспокоились, или лошадь вернулась с пустым седлом, но случилось так, что нашли ее лежащей на дороге, без памяти. Оказалось, что она упала и ударилась головой о камень, следствием чего было сотрясение мозга и длившаяся бесконечно долго болезнь.
Папa, наоборот, когда я подрастала, стал склоняться к тому, чтобы разрешить мне ездить верхом.
Часто мой отец говорил со мной в те годы, какой он хотел бы видать меня взрослой.
Во-первых, не дай Бог быть изнеженной; этого папa вообще не выносил; он говорил, что хочет, чтобы я ездила верхом, бегала на коньках, стреляла в цель, читала бы серьезные книги, не была бы типом барышни, валяющейся на кушетке с романом в руках.
И вот к моим именинам (мне было 15 лет) я к своему удивленью не получаю подарка за утренним кофе, как это всегда водилось, а ведут меня к подъезду дома. И тут - о, счастье! - моим восторженным взорам представляется оседланная дамским седлом лошадка, маленькая, серенькая с подстриженной гривой и хвостом, а на самом балконе лежит готовая амазонка.
Тут мне стало ясно, почему наша домашняя портниха Лина всё брала с меня какие-то мерки и ничего не давала примерять и почему меня не пускали на задний двор конюшни. Лина шила амазонку, а кучер Осип выезжал "Голубка", завязав себе вокруг талии {59} простыню, чтобы лошадка не испугалась, когда юбка амазонки начнет хлопать ее по животу.
Она и не испугалась, когда я вскочила на нее, не испугалась и я, и даже с радостью услыхала за собой голос папa: - Как Матя сразу хорошо сидит на лошади, ее стоит учить.
С этого дня я стала ездить верхом с папa. Сначала папa перед своей прогулкой объезжал со мной раза два вокруг дома, а потом стал брать с собой и в поля.
Одно время у нас на конюшне стояли всегда жеребцы - рысаки, которых давали из казенных конских заводов помещикам для улучшения породы лошадей. Папa любил в маленькой тележке сам объезжать этих рысаков. Иногда брал и меня с собой. Один раз наша поездка чуть не кончилась несчастьем.
Надо сказать, что у моего отца была, вследствие несчастного случая, парализована правая рука. Он и писал очень оригинально, держа перо в правой руке, но водя его подложенной левой, при этом всегда писал гусиными перьями. Можно себе представить, до чего ему было трудно справляться с такими резвыми лошадьми, как эти рысаки.
Во время прогулки, о которой я говорю, мы свернули круто на дорогу, на которой солнце, после тени, как-то сразу ослепило лошадь: она испугалась, взвилась на дыбы - и тележка перевернулась. Папa, не растерявшись, столкнул меня в канаву и крикнул, чтобы я оттуда не выходила, а сам, не выпуская возжей, стал удерживать метавшуюся лошадь. Ему помогли прибежавшие с поля рабочие, и всё обошлось благополучно.
Не то было через год с другим рысаком Павлином, красавцем вороным жеребцом, приводившим в восторг всех знатоков. Мамa всегда очень волновалась, когда папa выезжал один, была она не спокойна и на этот раз.
{60} Я смотрела в окно библиотеки, около которого брала урок, на отъезд моего отца. Вот кучер Осип, большой, сухой бритый, похожий на англичанина и поэтому так хорошо подходивший к нашим английским выездам, подает к подъезду дрожки, запряженные Павлином, слезает и ожидает папa, держа лошадь под уздцы.
Павлин рад предстоящей прогулке, он весело ржет, бьет землю копытом и огненным глазом косит в сторону дома: "Довольно, мол, постоял, пора и пробежаться". Черным атласом отливает его волос, и грива весело развивается по ветру. Вот вижу, как папa вышел из дому и сел в тележку, Осип подает ему возжи, и Павлин сразу срывается с места - только успел папa кивнуть нам в окно головой.
Осип с гордостью оглядывается на своего питомца и медленным шагом возвращается в конюшню. Он обожает лошадей, особенно, конечно, своих "Колнобержских", и я часто с невинным видом начинаю хвалить ему чью-нибудь чужую лошадь, зная, что почти неизменно в ответ получу презрительно: "Без ног".
Когда я была маленькая, меня очень интересовало это выражение: как же без ног, когда их четыре?
Папa уехал. Я слышу, как он проехал мост около ледника, как пронеслась тележка, мимо "Наташиной аллеи"... Потом все стихло и я покорно стала продолжать вслух спрягать осточертелые французские "Verbes irreguliers" (Неправильные глаголы.).
Но вдруг, через минут 20, перед подъездом появляется папa пешком. С дрожащей нижней челюстью, он быстро, непривычными нервными шагами вбегает в дом и зовет мамa. Слыша возбужденные и испуганные голоса родителей, моя гувернантка отпускает меня от урока и тут я узнаю грустную весть: Павлин пал. Мой {61} отец с трудом от волнения говорит, у моей матери слезы на глазах. Павлин, гордый, прекрасный Павлин, лежит бездыханный на кейданской дороге? Быть не может! А между тем это так. Какой-то ремень в упряжи слез, затянул его шею; мой отец не мог больной рукой освободить несчастную лошадь и она, дернув, задушила сама себя и мгновенно упала замертво.
Тут первый раз я поняла, как близки нам могут быть животные, какое место они занимают в нашей жизни, как они нам нужны и дороги.
{62}
Глава VIII
Жило у нас во дни моего детства в Колноберже удивительное существо уникум своего рода - бывшая крепостная Машуха. Была она толста неимоверно, крайне добродушна, но с придурью: многого не понимала и жила в каком-то своем миру, совсем отличном, от мира окружающего, но отлично с ним рядом уживающимся.
