Ларри Вульф - Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Сама идея созвать в Белладжио, под патронажем Фонда Рокфеллера, международную конференцию ученых-экспертов для обсуждения «проблемы отсталости в Восточной Европе» глубоко созвучна представлениям Просвещения. По другую сторону Альп, в Ферне, двадцать лет продолжался симпозиум с одним-единственным участником — гений Вольтера посвятил себя проблеме восточноевропейской отсталости. В Париже физиократы регулярно сходились для обсуждения экономических аспектов той же самой проблемы в салоне старшего Мирабо. Более того, в 1774 году этот салон с большой помпой отправил в Польшу одного из физиократов, подобно тому как в 1989-м экономический факультет Гарвардского университета отправил туда же одного из своих профессоров. После революции 1989 года, когда новые правительства пытались расчистить руины коммунизма и присоединиться к мировой рыночной экономике, проблема «отсталости» в Восточной Европе стала еще более актуальной. Их стремление воспользоваться советами наших экспертов и нашей экономической помощью будет, несомненно, воспринято как решающее доказательство наших экономических успехов и восточноевропейской отсталости. Готовясь преобразовать себя в экономический союз, «Европу 1992 года», Европейское сообщество создало специальный банк, Европейский банк реконструкции и Развития, чтобы помочь Восточной Европе в решении ее проблем. В 1990-х Восточная Европа будет по-прежнему находиться в неопределенном положении, балансируя между включенностью в Европу и исключенностью из нее, в экономике и в культурном признании.
Философы эпохи Просвещения исследовали и использовали эту неопределенность, примеряя ее к схеме отсталости и развития, превращая в определяющую характеристику, объединяющую различные страны под общей рубрикой Восточной Европы. Уже в эпоху Ренессанса подобная схема применялась к Польше, и Эразм в 1523 году обращался к полякам, чтобы «поздравить народ, который хотя ранее и считался варварским, но теперь достиг такого расцвета в литературе, юриспруденции, обычаях, религии и во всем остальном, способном избавить его от упрека в неотесанности, что может соперничать с отличнейшими и достохвальнейшими из всех народов»[19]. Для Эразма отказ от варварства не имел никакого отношения к экономике. Монтень в XVI веке объявлял всех людей своими согражданами и обещал «не делать различия между поляком и французом», хотя за этим показным космополитизмом, пожалуй, стоит не меньше снисходительного высокомерия, чем за поздравлениями Эразма. Когда французский принц был избран в 1573 году королем Польши, а на следующий год оставил ее трон, чтобы возвратиться во Францию и стать Генрихом III, Филипп Депорт, французский поэт из его свиты, написал саркастическое «Прощание с Польшей». Это было прощание со льдом и снегом, дурными манерами и «варварским народом»[20].
В первой половине XVI века Рабле ставил в один ряд «московитов, индейцев, персов и троглодитов»: Россия оказывалась восточной, и даже мифологической, страной[21]. После того как в 1550-х годах английский мореплаватель Ричард Чанселлор обнаружил арктический маршрут в Россию и была основана торговая Московская Компания, описаниям России стали уделять больше внимания. Вместе с описаниями Нового Света они вошли в состав «Главнейших плаваний, путешествий и открытий английской нации», составленных Ричардом Хэклютом в елизаветинскую эпоху. В 1600 году французский наемник капитан Жак Маржерет вступил на службу русского царя, Бориса Годунова, и в конце концов создал самое серьезное французское описание России в семнадцатом веке. Русских он описывал как «тех, кого раньше называли скифами», «совершенно грубый и варварский народ». Кроме того, Россия в этом описании населена мифологическими чудесами флоры и фауны, включая животное-растение, пускающее в землю корни: «Овца съедает траву вокруг себя и затем умирает. Они размером с ягненка, с кудрявой шерстью. У некоторых шкура совершенно белая, у других немного пятнистая. Я видел несколько таких шкур»[22]. Пока капитан Маржерет находился в России, другой солдат удачи, капитан Джон Смит, пересек континент, направляясь из Англии в Оттоманскую империю; эту экспедицию он описывал как «службу и стратагемы во время войн против турок и татар в Венгрии, Трансильвании, Валахии и Молдавии». В 1603 году он попал в плен к крымским татарам, а в 1607-м, уже в Вирджинии, — к американским индейцам Похатанского союза племен, откуда он спасся благодаря тринадцатилетней принцессе Покахонтес. Из татарского плена он спасся сам, убив своего хозяина, и затем пересек Россию, Украину и Польшу; их он описал просто как «страны, достойные скорее сочувствия, чем зависти». Благодаря своему пребыванию в татарском плену и рабстве, он мог сообщить, что татары не поддаются описанию: «Теперь вы понимаете, что Татария и Скифия — одно и то же. При этом, это нечто столь пространное и обширное, что немногие — а может, и вовсе никто — смогли бы исчерпывающе описать этот край или те крайне варварские народы, которые там обитают»[23]. Скифы были известны как варвары (в греческой перспективе) из сочинений Геродота; в данном случае вектор варварства смещался с севера на восток. В XVIII веке понятие «скифы» толковалось расширительно, включая в себя все восточноевропейские народы, пока Гердер не позаимствовал другое наименование у варваров древности, благодаря чему Восточная Европа обрела свой сегодняшний образ славянского края.
Самое влиятельное описание России в XVII веке было написано Адамом Олеарием, который совершил свое путешествие в 1630-х годах в составе голштинского посольства, искавшего торговый путь в Персию через русскую территорию. Появление подобного проекта не только указывало на экономическое значение России, но и намекало на ее связь с Востоком; однако сам Олеарий, чей отчет был впервые издан по-немецки в 1647 году и затем непрестанно переиздавался на протяжении всего столетия в немецком, французском, голландском, английском и итальянском переводах, в общем оценивал Россию не с экономической точки зрения. Олеарий сообщал о русских, что «их кожа того же цвета, что и у остальных европейцев». Такое замечание показывало, сколь малых познаний о России он ожидал от своих читателей. «Наблюдая дух, нравы и образ жизни русских», писал Олеарий, хотя в ту эпоху лишь немногие имели эту возможность, «вы непременно причислите их к варварам». Затем он осуждал русских, в основном с точки зрения морали, за «использование отвратительных и низменных слов», за недостаток «хороших манер» — «эти люди громко рыгают и пускают ветры», за «плотскую похоть и прелюбодеяния», а также за «отвратительную развращенность, которую мы именуем содомией», совершаемую даже с лошадьми. Был, впрочем, и элемент экономических соображений в его рассуждении, что русские «годятся только для рабства», что их надо «гнать на работу плетьми и дубинами»[24]. Век Просвещения пересмотрел восприятие России, давая ей шанс на искупление, то есть исправление нравов и возможность выйти из варварства. Перспектива подобного искупления уже проглядывает в «Краткой истории Московии», написанной Джоном Мильтоном, вероятно, в 1630-х годах. Будущий автор «Потерянного рая» и «Возвращенного рая» объяснял, что интересовался Россией «как самой северной из тех частей Европы, которые считаются цивилизованными»[25]. В эпоху Просвещения Россию откроют заново, как восточную окраину континента, и ее образ, и философски, и географически, окажется в одном ряду с образами других восточноевропейских земель.
23 марта 1772 года, придя к Самюэлю Джонсону, Джеймс Босуэлл обнаружил, что тот «занят, готовя четвертое издание своего „Словаря“ in folio». Они обсудили некий неологизм, который Джонсон исключил из словаря, считая, что он искажает английский язык; «Он не хотел признать слово „цивилизация“ (civilization), а признавал лишь „цивильность“ (civility). Со всей возможной почтительностью, я полагал, что „цивилизация“, от „цивилизовать“ (to civilize), лучше подходит как противопоставление „варварству“ (barbarity)». В тот же день они обсудили этимологию и проблему языковых семей, и Джонсон заметил, что «богемское наречие действительно принадлежит к склавонским языкам». Кто-то обратил внимание на некоторое сходство богемского с немецким, на что Джонсон отозвался: «Конечно же, сэр, те части Склавонии, которые граничат с Германией, будут заимствовать немецкие слова, а те части, которые соседствуют с Татарией, будут заимствовать татарские»[26]. Обращаясь к этому дню сейчас, более чем два века спустя, мы видим, как параллельно развиваются эти две идеи: представление о цивилизации, описываемой как противоположность варварства, и представление о Восточной Европе, описываемой как «Склавония». Босуэлл и Джонсон рассматривали их как две отдельные проблемы, но в ретроспективе мы видим, что они довольно тесно переплетались между собой. Новая концепция цивилизации была важнейшей и незаменимой точкой отсчета, которая позволила в XVIII веке сформулировать и закрепить пока еще рудиментарную концепцию Восточной Европы.
