Александр Шубин - Свобода в СССР
В этих условиях неизбежно было размежевание. Медведев раскритиковал письмо Сахарова пиночетовской хунте, а окружение Сахарова во главе с писателем Максимовым обрушилось на Медведева с намеками на сотрудничество с властями против диссидентов[819]. Поскольку лидерами оппозиционной интеллигенции были изрядно поправевший Сахаров и еще более правый Солженицын, то левые оказались аутсайдерами диссидентского движения.
В дальнейшем дистанция между большинством диссидентов и Р. Медведевым углублялась. В. Буковский с присущей ему категоричностью пишет об этом: «Выдвинули Сахарова на Нобелевскую премию — Жорес Александрович уже в Норвегии, убеждает общественность, что нельзя дать премию мира создателю водородной бомбы. Разворачивается кампания в защиту арестованных хельсинкцев — Жорес Александрович в парижской газете объясняет, как вреден шум на западе для людей «там». Приговорили Гинзбурга к восьми годам строго режима — Рой Александрович спешит с заявлением, какой плохой человек Гинзбург»[820]. Как видим, резкая критика Буковского касается не идеологии Медведевых (которая радикального либерала, разумеется, тоже не удовлетворяла), а тактики братьев. Не менее активно выступали против этой тактики и социалисты — в том числе и согласные с Р. Медведевым относительно вопросов, связанных с оценкой революции, социализма и т.п.
В 1978 г. Медведев критиковал Сахарова за то, что тот «окружил себя эктремистами» и «изолировался от академической интеллигенции», через которую мог бы оказывать воздействие на правящие круги[821]. Эти замечания были изложены в достаточно резкой форме, и были восприняты в качестве обвинений. Ответная реакция не заставила себя ждать, причем последовала она как раз со стороны социалистов — спор носил не идеологический, а этический характер. В ноябре 1978 г. П. Абовин–Егидес обвинил Р. Медведева в том, что он идет «от предложения «не давать легкомысленных поводов» к предложению вообще «не давать поводов» — а это, по существу, является предложением отказаться от борьбы…»[822]. К выступлениям против Медведева присоединилась Р. Лерт. Эта «гражданская война» в среде социалистов не имела прямого отношения к идеологии, но все же вытекала из нее. Р. Медведев считал, что возвращение системы на «правильный путь» возможно путем осторожной эволюции, без качественных скачков. «Реальный социализм» не был враждебен идеалам Медведева и лишь несколько «искажал» их. Либералы и большинство социалистов не принимали существовавшей в СССР системы в принципе. Для либералов она противоречила естеству человека, его стремлению к свободе. Для социалистов Абовина–Егидеса и Лерт социализм соответствовал естеству человека и его стремлению к свободе. Следовательно, то, что существовало в СССР, не было социализмом и с ним нужно было бороться не на жизнь, а на смерть. Но это означало и сомнительность теории «конвергенции» для социалистов, хотя и по другим причинам, нежели для радикальных либералов. Если для последних существовавший в СССР строй был тоталитарным и в принципе не совместимым с идеализированной ими западной системой[823], то для социалистов смесь враждебного им «несоциализма» с не менее враждебным капитализмом была лишена всякой привлекательности. Нужно было искать что–то иное.
* * *В кампании 1973 г. Сахаров не был одинок, его поддерживали своими выступлениями Ю. Орлов и Л. Чуковская, И. Шафаревич и А. Галич, круг либералов, который сделал ставку на Сахарова как на лидера диссидентского движения. Во всяком случае, о разгроме движения в 1973 г. говорить не приходится.
В сентябре накал кампании против Сахарова стал спадать, в центр выдвинулась проблема Солженицына, круг сторонников которого был уже, а вот читателей – шире, чем у Сахарова.
В августе 1973 г. в руки КГБ попала рукопись «Архипелага ГУЛАГ». Книга стала последней каплей для «вождей Советского Союза».
Узнав, что «бомба» обнаружена, Солженицын дал отмашку, и в декабре 1973 г. началась публикация «Архипелага» за границей. Через тамиздат он стал просачиваться за границу и одновременно распространяться с самиздатом.
«Архипелаг» не мог быть строго научным исследованием, так как архивы были закрыты, и поэтому Солженицын решил «применить метод художественного исследования, т.е. там много логики, там очень ясная схема, очень ясное построение, но во многих недостающих звеньях работает интуиция»[824]. Таким образом, «Архипелаг» задумывался как идеологический и публицистический текст. Он должен был тараном пробить брешь молчания, открыв таким образом возможность для дальнейшей работы историкам, и, что важнее, изменить сознание людей, от которых сокрыта правда. Идеологическое воздействие «Архипелага» действительно было сильным, что объяснялось прежде всего отсутствием альтернативной информации по этой теме (даже западные исследователи обладали в этой области очень скромной источниковой базой).
По мере выхода новых томов «Архипелага» его концепция постепенно менялась, поскольку взгляды Солженицына продолжали сдвигаться вправо. Если в первом томе Солженицын сочувствует трагедии людей, которые поневоле сотрудничали с нацистами, а потом оказались в лагерях, то затем он представляет коллаборационистов героями, бросившими вызов коммунизму.
Режим решил не вступать в дискуссию и просто репрессировал за распространение «Архипелага» как антисоветского произведения (каковым оно объективно и являлось). Это подогревало интерес, делало точку зрения Солженицына канонической в неофициальной среде.
Триумфом Солженицына стала публикация «Архипелага» в «Новом мире» во время Перестройки. Но в этот момент книга превратилась в памятник исторической мысли, в документ прошлого. Работа интуиции должна была уступить место доводом разума. Историки пошли в архивы и серьезно скорректировали картину, нарисованную в художественном исследовании. Правда, в вихре идеологической борьбы эта работа не была особенно востребована, ведь по–прежнему «ясная схема» ценится больше, чем поиск истины, и воспоминания о прочитанном когда–то «Архипелаге» помогают бойцам идеологических фронтов подыскивать аргументы для теледебатов.
Успех «Архипелага» оказал решающее, и скорее негативное воздействие на творчество самого Солженицына. Он уверовал в метод «художественного исследования» и стал применять его там, где источники были в избытке, и где давно обосновались историки (и не только отечественные, но и западные).
В отрыве от Родины «Солженицын» сосредоточился на публицистике и создании самого обширного труда своей жизни — «Красное колесо» о периоде Первой мировой войны и Революции[825].
* * *На заседании Политбюро 7 января 1974 г. Андропов сделал доклад о ситуации, сложившейся с Солженицыным. Опасность Солженицына после выхода «Архипелага» глава КГБ видел в том, что писатель начал объединение всех ветеранов ГУЛАГа. А ведь это не только невинно репрессированные. «У нас в стране находятся десятки тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов»[826]. В лице Солженицына они получают лидера, а он – массовую базу. Поэтому медлить больше нельзя.
Андропов выступил за суд над писателем. Но Громыко напомнил, что идет общеевропейское совещание, и суд может осложнить ход Разрядки[827].
Уже и Косыгин возмущался, что «Солженицын пытается командовать в умах нашего народа»[828]. А это – монополия партии.
В итоге решили выслать Солженицына, из Советского Союза. 14 января «Правда» начала артподготовку, опубликовав статью о Солженицыне под лозунговым названием «Путь предательства». 12 февраля Солженицын был арестован и 13 февраля выслан в ФРГ.
Наутро М. Ростропович, «придя в консерваторию, с довольным видом заявил: «Я счастлив. Четыре с половиной года на мне лежал этот ужасный груз. Наконец–то все это с меня свалилось»[829].
Прибыв за границу, Солженицын сначала пытался развить кипучую деятельность. Он пытался «построить» и эмигрантов Восточной Европы, и, опираясь на поддержку Запада, диссидентов СССР. Солженицын считал, что «диссиденты (Сахаров, Шафаревич, Гинзбург и др.) в настоящее время не способны к проведению эффективной пропагандисткой деятельности и на этом этапе необходимо организовать и оформить их движение»[830]. Но ни диктаторские претензии Солженицына, ни его взгляды не вызывали сочувствия как у большинства эмигрантов, так и у наиболее влиятельных кругов западной элиты.
В Швейцарии Солженицын испытывал муки изоляции от реального дела, подобные тем, которые описал при создании образа Ленина в Цюрихе. Но и в США ему стало немногим легче. Эпоха Рейгана еще не наступила, и Солженицын шокировал либеральную общественность своими ультрареакционными заявлениями в поддержку войны во Вьетнаме и хунты Пиночета. КГБ со злорадством констатировал: «Имеющиеся материалы свидетельствуют также о том, что после выдворения Солженицына за рубеж интерес к нему на Западе неуклонно падает»[831].
