Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге
«Задумав дело, – иронизирует Ключевский, – она больше думала о том, что скажут про нее, чем о том, что выйдет из задуманного дела; обстановка и впечатление были для нее важнее самого дела и его последствий. Отсюда ее слабость к рекламе, шуму, лести, туманившей ее ясный ум и соблазнявшей ее холодное сердце. Она больше дорожила вниманием современников, чем мнением потомства; за то и ее при жизни ценили выше, чем стали ценить по смерти. Как она сама была вся созданием рассудка без всякого участия сердца, так и в ее деятельности больше эффекта, блеска, чем величия, творчества. Казалось, она желала, чтобы ее самое помнили дольше, чем ее деяния».
Впрочем, деяния у нее были. Первое, что она имела сделать, так разом отменить нововведения своего мужа Петра. Она считала, что его новшества унижают и оскорбляют чувства русских, и в этом она была права. Но возведшее ее на трон сословие ожидало большего – расширения своей власти. Екатерина понимала, что такое расширение может грозить дурными последствиями, и что ей необходимо одновременно следовать направлению национальному, либеральному и сословно-дворянскому. Если сосредоточиться только на дворянских интересах, исключая национальные и либеральные, можно вырастить, как мы сегодня говорим, протестный электорат. Поэтому она поступила так, как делала при чтении словаря, – распределила мысленно все понятия. Национальному интересу была отдана внешняя политика, дворянскому – реформа управления и суда, либеральный интерес сосредоточился на законодательных вопросах. То, что удалось Екатерине, Ключевский сформулировал в двух предложениях:
«Тройственная задача развилась в такую практическую программу: строго национальная, смело патриотическая внешняя политика, благодушно-либеральные, возможно гуманные приемы управления, сложные и стройные областные учреждения с участием трех сословий, салонная, литературная и педагогическая пропаганда просветительных идей времени и осторожно, но последовательно консервативное законодательство с особенным вниманием к интересам одного сословия. Основную мысль программы можно выразить так: попустительное распространение идей века и законодательное закрепление фактов места».
Она задумала раздвинуть границу на юге по Черному морю от Крыма до Кавказского хребта, присоединить всю оставшуюся часть Малороссии и притянуть к себе Польшу. В результате ей удалось присоединить Крым и южные степи, но сам Кавказ остался на долю потомков, при Екатерине началось освобождение балканских народов от власти турок, Россия получила земли Белоруссии, а затем и Польшу (с утерей последней западной земли в пользу Австрии и Германии) с последующим созданием особого Царства Польского, управляемого русским наместником, но за 34 года правления ей удалось перессориться со всеми правящими домами и государствами Европы!
С внутренней политикой обстояло еще сложнее.
Начав как ученица французских вольнодумцев, государыня умудрилась спровоцировать взрыв народного негодования – «жестокие пытки и наказания за безделицу так ожесточили умы, что другого, более человечного правосудия и представить себе не могли: тюрьмы были переполнены». К началу ее правления Сенат из некоего высшего управляющего органа превратился в «бездельническое учреждение». Сенат, сообщал с усмешкой Ключевский, назначал воевод во все города, но не имел списка городов и не знал, сколько их, при суждениях никогда не заглядывал в карту империи, так что иногда сам не знал, о чем судил; казенные средства были переданы Сенатом в частное владение первейшим царедворцам, заводским крестьянам старались не платить, казна разворовывалась. Так что при Екатерине были строго расписаны доходы и расходы, издан манифест против русского бича – взяточничества, секуляризированы церковные имения, проведено государственное межевание, создан тайный совет, который решал наиболее актуальные и сложные государственные дела.
«Я желаю, я хочу лишь добра стране, куда Бог меня привел, слава страны – моя собственная слава; вот мой принцип; была бы очень счастлива, если бы мои идеи могли этому способствовать. Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты, – вот принцип, от которого я отправляюсь. Власть без народного доверия ничего не значит для того, кто хочет быть любимым и славным; этого легко достигнуть: примите за правило ваших действий, ваших уставов благо народа и справедливость, неразлучные друг с другом, – свобода, душа всех вещей. Без тебя все мертво. Я хочу, чтоб повиновались законам, а не рабов; хочу общей цели сделать людей счастливыми, а не каприза, ни странностей, ни жестокости», – писала Екатерина. Однако, считая себя «отменно республиканской душой», иронизирует Ключевский, «она считала наиболее пригодным для России образом правления самодержавие или деспотию, которых основательно не различала; разграничить эти виды одного и того же образа правления затрудняются и ученые публицисты. Она сама заботливо практиковала этот образ правления, хотя соглашалась, что может показаться чудным сочетание республиканского „закала души“ с деспотической практикой».
Как говорится, комментарии излишни.
Екатерина пыталась свести все законы в какой-то нормальный порядок, поэтому даже возникла комиссия 1767 года, которая должна была составить новое уложение. Однако, что это была за комиссия, и почему у нее ничего хорошего не получилось, лучше прочесть у самого Ключевского.
«Перед правительством явились представители самых разнородных общественных состояний, верований, понятий, степеней развития. Рядом с петербургскими генералами и сенаторами сидели выборные от казанских черемис и оренбургских тептерей; над одним и тем же и очень сложным делом призваны были работать и член Святейшего синода высокообразованный митрополит новгородский, и великолуцкий Димитрий Сеченов, и депутат служилых мещеряков Исетской провинции на Урале Абдулла-Мурза Тавышев, и даже представитель некрещеных казанских чувашей Анюк Ишелин. Депутаты от самоедов заявили в Комиссии, что они люди простые, не нуждаются в уложении, только бы запретили их русским соседям и начальникам притеснять их, больше им ничего не нужно. Послали даже двух диких сибирских зверков, имевших дипломы на княжество от царя Бориса Годунова: это были принцы Обдорский и Куновацкий из кочевников в устьях Оби. Трудно составить всероссийскую этнографическую выставку полнее Комиссии 1767 г.».
Тут тоже, простите, без комментариев.
Ключевский даже задается вопросом: а хотела ли эта странная комиссия заниматься составлением Уложения? В конце концов, собранным представителям от разных сословий и народов просто зачитали
«…проект Уложения, чтобы узнать, будет ли земле вмочь, или невмочь начертанный для нее тягловый порядок. Скрепя сердце выборные отвечали утвердительно и только выхлопотали некоторые льготы для облегчения тягла».
И вновь, извините, без комментариев. Комментарием к тому, что решала и так и не решила эта Комиссия, может служить самый настоящий исторический факт:
«В 1773–1774 гг. разразился страшный бунт пугачевский, который местная администрация не умела ни предупредить, ни пресечь вовремя».
Этот бунт и показал, что представление Екатерины о порядке в государстве и мнение народа, живущего в государстве, могут радикальнейшим образом расходиться. Либерально настроенные дворяне, воспитанные на той литературе, которую любила до бунта и сама Екатерина, провозглашавшие моральные ценности и свободолюбие, конечно же, замечая, что ничего не меняется, приходили в отчаяние. Ярославский помещик Опочинин, наложив на себя руки в 1793 году, написал в предсмертной записке: «Отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить своевольно свою судьбу». Перед смертью он сделал для своих крестьян все что мог, согласно тогдашним законам, – пустил на волю два семейства дворовых, а барский хлеб велел раздать крестьянам; он не освободил крестьян, ибо по тогдашнему законодательству еще был вопрос, имеет ли право помещик «освобождать крестьян и отпускать их на волю».
Но больше всего в этой записке поражает последнее распоряжение о книгах, которые и стали источником его свободолюбивых мыслей:
«Книги, мои любезные книги! Не знаю, кому завещать их: я уверен, в здешней стране они никому не надобны; прошу покорно моих наследников предать их огню. Они были первое мое сокровище, они только и питали меня в моей жизни; если бы не было их, то моя жизнь была бы в беспрерывном огорчении, и я давно бы с презрением оставил сей свет».
Нет, добавляет Ключевский, его современники еще не грустили и не скучали:
«…грустить они начали несколько позже, в царствование Александра I, а скучать еще позже, в царствование Николая».
Павел Первый Петрович (1796–1801 годы)
Эпоху от царствования Павла Первого до конца царствования Николая историк выделил в особый период, современный. Для нас это уже история, но для него это была настолько ближняя история, что практически смыкалась с политикой. В ней он не видел никаких коренных перемен:
