Ю. Бахрушин - Воспоминания
— Чего, матушка, сказать-то еще хотите?
— Да вот, — конфузясь, ответила она, — слышала я, как вы с Иосиф Евментьевичем-то о старине говорили… Может, что мое вам пригодится?
— А какие вещи-то? — оживляясь, заинтересовался мой спутник.
— Да извольте сами поглядеть, я в зале на столике приготовила!
Мы прошли в залу. На ломберном столе был аккуратно расставлен предлагаемый товар: прекрасный старинный бисерный подстаканник, бисерная трость и такой же кошелек. Затем фарфоровая тарелка с редким клеймом «фабрика купца Фомина», вазочка Киевского Межегорского фаянсового завода и старинный маленький зонтичек — поросль с костяной ручкой. Надо всем этим высился ампирный подчасник светлой бронзы с хрусталем. Владимир Васильевич с удовлетворением осмотрел вещи и проговорил:
Что ж! вещи хоть и не ахти, а нам подходят! Какая им цена-то будет?
Старушка замялась, законфузилась и, видимо решившись, неуверенно заявила:
— Да все думаю, за все эти вещи-то рублик-то дадите?
Неожиданно более чем низкая цена застала Владимира Васильевича в полный расплох, несколько секунд он даже не мог найтись, что сказать, но затем, сколь он ни любил покупать дешево, а все же счел своим долгом не согласиться:
— Зачем рублик? Эти вещи дороже стоят — я вам за них пятерочку дам, для чего мне вас обижать?
Старушка закраснелась от удовольствия, а когда Владимир Васильевич, желая особенно отметить ее бескорыстие, полез вместо бумажника в кошелек и достал оттуда сверкающий золотой, который положил рядом с вещами, то она расплылась в широкую улыбку и закивала головой.
— Вот спасибо, люди хорошие попались — не обманывают, — восторженно пролепетала она и поспешила завязать в узелок платка свою выручку.
Затем она повела нас в нашу спальню. Комната, расположенная где-то совсем на другом конце дома, была обставлена очень просто. Как и полагалось, главное внимание в ней было обращено на две фундаментальные кровати красного дерева, представлявшие собой сложные сооружения, приземистые и широкие, они как бы оседали под тяжестью огромных пуховиков и невероятно упитанных подушек, увенчанных выводком маленьких думок. Несмотря на летнее время, на каждой постели лежало по стеганому ватному одеялу.
Осведомившись, когда нас будить, старушка пожелала нам спокойной ночи и ушла. Хотя на дворе еще не стемнело, мы быстро разделись и форменным образом нырнули в пуховики. После всех треволнений минувших суток меня сразу стало клонить ко сну, и, уже засыпая, я прислушивался к философствованию Владимир Васильевича, которого, видимо, мучила совесть:
— Конечно, старушку мы объегорили, — рассуждал он, — каждая ее вещь побольше пятерки стоит, да ничего не поделаешь — дело торговое, здесь найдешь — там потеряешь, — на этом все и основано. Ну, выручу я на всей этой ее музыке рублей сто пятьдесят — двести, а на другом чем и налечу рубликов на сто. Главное, и мы и она'довольны, а об остальном и думать нечего…
Проснулись мы от стука в дверь, часов в шесть утра. На улице сиял погожий летний день. Не успели мы одеться, как в нашей комнате появилась вчерашняя старушка с огромным подносом в руках. В дорогу нам был предложен незатейливый деревенский завтрак — горячий чай, студеные сливки, теплое топленое молоко из печи, только что испеченные пирожки и ватрушки, а также традиционный посошок — старинный цветной графинчик с какой-то домашней настойкой. Быстро заправившись, мы скорее поспешили в путь, так как до вечера хотели попасть в Поречье. Старушка и часть дворни усаживали нас в экипаж, причем в последнюю минуту появился какой-то кулечек с закуской «на дорожку», от которого мы еле отбоярились. Под дружный лай вчерашних псов мы снова тронулись в путь из этого забытого временем и людьми медвежьего уголка.
После усадьбы Криштофовича, территории, обследованные Нилом, уже кончались и начинались пространства, о которых он знал лишь по рассказам других исследователей. Сведения нашего возницы стали неопределенны и сбивчивы. На вопрос Владимира Васильевича, куда он нас теперь повезет, Нил неуверенно ответил:
— Сказывают вот, к помещику-сырнику заехать надо — сыр он варит. У него, говорят, именье большое, не припомню, как фамилия-то его… А потом к майору, а там к Лесли, а уж после Лесли что ж там? Там уж и Поречье.
О помещике Лесли и об его имении мы уже слышали раньше — в нашем представлении эта усадьба превратилась уже в какое-то сказочное Эльдорадо, утопавшее в золоте, довольстве и изобилии, но до него было еще очень далеко.
Не прошло и двух часов, как мы подкатывали к какой-то странной усадьбе. Она была расположена на совершенно голом пустыре и имела вид рабочего поселка на строительстве — в центре помещалось скромное дачеобразное строение, очевидно бывшее барским домом, а кругом было рассыпано бесчисленное множество каких-то деревянных бараков всех размеров.
На шум подъехавшего экипажа разом распахнулось несколько дверей в разных строениях и на порогах появились люди. Из одного из них вышел человек атлетического сложения в синей русской рубахе с расстегнутым воротом и обвязанный большим белым фартуком. Это и оказался хозяин. Он любезно пригласил нас сойти и войти в дом. Дальше балкона мы не ходили. Все здесь носило характер чего-то временного, лагерного. На балконе стоял простой самодельный стол и несколько табуреток, дополненных просто большими березовыми поленьями, служившими сиденьями. Я взглянул через окно внутрь дома. В комнате стояла кровать, сооруженная из досок, положенных на низкие козлы с умятым сенником сверху. Рядом с кроватью высился низенький столик-табурет. В углу висел медный рукомойник, а под ним на полу стоял таз для сточной воды. Какой-либо другой обстановки в комнате видно не было. После краткого вступительного разговора хозяин решил, очевидно, познакомить нас со своей биографией.
— Я ведь в этих местах новосел, — заявил он, — три года только, как здесь живу. Вот видите, решил здесь сыроварным делом заняться, а то здесь кругом крестьян много, у всех коровы, молока девать некуда, а сбыта нет. Вот я подумал сыр варить. Трудновато было начинать. Здесь ведь голое место было. Все это я отстроил. Продал все, что у меня было родовое и благоприобретенное, и начал. Работать приходится много, как говорится, не покладая рук.
— Ну, а доход-то получаете? — поинтересовался Владимир Васильевич.
— Как вам сказать, — ответил хозяин, — доход не доход, а все же кое-какие долги сквитал, да и оборудование чего-нибудь да стоит — как-никак инвентарь! Не хотите ли посмотреть?
Хозяин, производивший впечатление человека малоразговорчивого и угрюмого, видимо сразу оживлялся, как только разговор касался сыра. Получив наше охотное согласие осмотреть его заведение, он оживился еще более, сразу приобрел особую подвижность и попытался даже отпустить какие-то шутки по своему адресу. Благовоспитанность заставила нас терпеливо выслушивать в течение часа подробную лекцию обо всех тонкостях изготовления всевозможных сыров и наблюдать технологический процесс сыроваренного производства. Было скучно, душно и томительно. Мы проклинали тот момент, когда решили заехать в этот уголок. А хозяин, как фанатик своего дела, абсолютно не замечал нашего настроения и все более и более воодушевлялся. Наконец лекция кончилась и мы поспешили откланяться, но хозяин заявил, что отпустит нас только после того, как мы попробуем его продукции. На балконе, прямо на не покрытом ничем столе, к нашему возвращению уже появилось угощение — когда успел распорядиться об этом хозяин, осталось для нас загадкой; вернее всего, это было общее всегда действующее распоряжение на случай приезда посторонних. Рядом с двумя крынками молока и ковригой черного хлеба лежало до полдюжины образцов всевозможного сыра. Затрудняюсь теперь в точности восстановить свои вкусовые ощущения, но, по-видимому, особых впечатлений они не оставили. Отдав долг вежливости трудолюбию хозяина и поняв, что о какой-либо старине и речи быть не может, так как даже сыр в своем большинстве был молодой, мы поспешили откланяться. Помещик любезно проводил нас до экипажа и не забыл в последнюю минуту вкатить нам под ноги багровое ядро голландского сыра.
После нескольких часов томительной езды но летнему солнцепеку по гладкой безлесной равнине мы наконец стали спускаться под горку к манящим зарослям низкорослого молодого леса. Нам недолго пришлось ехать в прохладно-ласкающей тени деревьев. Заросль вдруг стала редеть и открыла впереди лужайку, в центре которой высился помещичий дом, окруженный плотной стеной кустов сирени, жасмина и акации.
— Вот, приехали, — неуверенно заявил Нил, — это и должен быть майор!
Никаких признаков жизни вокруг усадьбы заметно не было. Мы вышли из экипажа и стали искать проход к дому в сплошной стене живой изгороди. Наконец он был найден. Едва мы успели миновать зеленые кусты, как вдруг со всех сторон послышался девичий визг, смех, возгласы, и мы увидели целый рой простоволосых деревенских девок, в грязных, неопрятных сарафанах, которые, сверкая голыми пятками, со всех ног мчались от нас по направлению к дому. Видимо, они все время наблюдали за нами сквозь зелень, п наше решительное наступление к дому застигло их врасплох и обратило в бегство. Когда мы уже совсем подходили к балкону, навстречу нам стал спускаться с лестницы хозяин. Это был невысокий плотный мужчина лет пятидесяти с лишним, облаченный в белую русскую рубаху ослепительной чистоты, поверх которой была накинута легкая поддевка нараспашку. Брюки темно-синие в полоску, домотканого деревенского холста были заправлены в значительно поношенные, латаные и давно не чищенные сапоги. Сильно загорелое, красноватое обветренное лицо было украшено седоватыми усами и подусниками а 1а Александр II.
