Барбара Такман - Загадка XIV века
Король говорил два часа, начал со старинной ссоры Элеоноры Аквитанской, коснулся мирного договора в Бретиньи и пересказал сложные обстоятельства, при которых этот договор был подписан, а потом напомнил о возобновлении войны в 1369 году. Если его речь была путешествием из прошлого в настоящее, то ответ императора стал шедевром изящных формулировок. Он говорил о верности и братстве, о том, с каким глубоком почтением он сам, его сын и подданные относятся к чести французского короля и его страны, к братьям и детям Карла, отметил, что противоборствующие стороны действительно можно назвать «союзниками». Суть речи тем не менее была туманной. Хотя по окончании императорского визита к заключению союза так и не пришли, необходимые слова все-таки прозвучали, и, возможно, именно этого французский король и добивался.
Он не поскупился на дальнейшее проявление любезностей и на вручение даров; они обменялись с императором эмалевыми кубками и кинжалами, украшенными рубинами, бриллиантами, сапфирами и жемчугом. Карл считал, что драгоценные камни, гобелены и искусство ювелиров являются свидетельством монаршего великолепия. Его дядя не постеснялся попросить у племянника изысканный часослов, и, когда Карл положил перед ним две книги — большую и маленькую, чтобы он мог выбрать, — император предпочел не выбирать, а взял обе. Он проявил и тактичность — посетил королеву и ее мать, вдовствующую герцогиню Бурбонскую, чья сестра Беатрис была его первой женой. Оба залились слезами, хотя Беатрис умерла тридцать лет назад и ее место с тех пор занимали последовательно три жены. Последний день провели с приятностью — в Венсенне, где на опушке благородного леса на берегу реки король построил свой любимый замок — Боте-сюр-Марн. Здание было роскошным и удобным, с великолепными гобеленами, фламандским органом и воркующими во дворе горлицами. Этот замок воспел поэт Дешан — «Поистине там все ласкает взгляд, / там дивну песню слышишь соловьину; / вкруг замка Марна вьются, шелестят деревья / щедры…»[14]
Император отбыл из Реймса; до границы королевства его провожал де Куси и другие аристократы. Возможно, его утомили столь многочисленные церемонии: смерть императора последовала через десять месяцев, в ноябре 1378 года.
Знаменательный визит, пусть и лишенный практической пользы, прославил французскую корону. Пусть пределы королевской власти были столь же неопределенными, как и прерогативы королевского совета, а институты королевского правления неустойчивыми, мнение Карла V о роли короны оставалось неизменным: монархия зависит от воли короля. Король зависел от закона, и долг его — в укреплении закона, ибо Господь не допускает в рай тиранов. Теоретически санкции проистекали из согласия подданных на управление, и великий теолог Жан Жерсон вынужден был напомнить преемнику Карла, что короли и принцы «выбирались вначале с общего согласия». Карл отлично знал, что культ монархии — основа народного согласия. Он сознательно подпитывал этот культ, но в то же время показывал, что правление может осуществляться децентрализованно, независимо от «главнокомандующего».
Даже в, казалось бы, благополучном 1378 году Франция не была застрахована от неприятностей. В Бретань и Нормандию вернулась война; Карл Наваррский, столь же злобный, как и двадцать лет назад, вступил в опасный союз с Англией; ересь и колдовство снова оказались на подъеме, востребованные людьми, которые были недовольны церковью.
Пожалуй, не найти эпохи, когда бы церкви, несмотря на ее господство, не оказывали где-нибудь сопротивления. В смутном XIV веке Бог казался враждебно настроенным к человеку, и тем не менее потребность в единении с Богом никогда не была такой острой — и столь неудовлетворенной Его земными представителями. Церковь была занята войной в Ломбардии, сборами налогов в Авиньоне и постоянной заботой об укреплении своего положения, но все это не отвечало нуждам народа. Монашеское движение мнилось последним оплотом реформирования, но когда и монахи соблазнились наживой, люди, искавшие душевного спокойствия, постепенно стали отдаляться от церкви, прислушиваться к мистическим сектам.
Беггарды, или братья свободного духа, утверждавшие, что обретают Божественную благодать без посредничества священника или святого причастия, не только распространяли свои взгляды, но и сеяли смуту в обществе. Одна из сект добровольной бедности, постоянно протестовавшая против церкви, более века благополучно существовала в Германии, Нидерландах и на севере Франции. Иногда в связи с преследованиями проповедники притихали, уходили в подполье, но в XIV веке они оживились — подействовали светскость Авиньона и «вольнодумство» нищенствующих орденов. Братья свободного духа верили, что Бог в них самих, а не в церкви, они считали себя совершенными, безгрешными и думали, что могут делать то, что запрещено обычным людям. Список таких поступков возглавляли секс и владение собственностью. Братья практиковали свободную любовь и прелюбодейство, их обвиняли в групповом сексе, которым они якобы занимались в своих владениях. Они поощряли нудизм, тем самым демонстрируя отсутствие греха и стыда. Как «святые нищие», братья провозгласили право использовать и брать то, что им приглянулось — будь то цыплята у рыночной торговки или обед в таверне, который они потребляли бесплатно. Пользуясь «правом от Бога», братья даже считали, что им позволено убивать тех, кто осмелится возразить.
Пусть деяния братьев были не так чисты, как теория, побуждения их тем не менее были вполне религиозными. Они не искали социальной справедливости, их волновало только личное спасение. Средневековые ереси были связаны с Богом, а не с человеком. Бедность трактовалась как подражание Христу и апостолам, а также как намеренное противодействие алчности продажных обладателей собственности. Люди, не обладавшие собственностью, считались безгрешными. Это было не отрицание религии, а избыток набожности, стремление к очищению христианства. Подобные взгляды, разумеется, считались ересью: в мистическом отрицании собственности церковь распознала ту же угрозу, что и в проповедях Уиклифа.
В монашеской, намеренно порванной одежде братья свободного духа, словно воробьи, заполонили города — молились, попрошайничали, прерывали церковную службу, насмехались над монахами и священниками. Родом они были из писцов, студентов, инакомыслящих священников и из имущего класса, особенно женщины, язык у них был подвешен, люди эти были, как правило, грамотные. Женщины впадали в мистику из разочарования и поиска экстаза. В бегинажах (общежитиях) они сформировали новую секту — мирской союз для благочестивых целей. Когда в женских монастырях не находилось места, бегинажи давали приют незамужним женщинам и вдовам, или, как писал один епископ, критиковавший бегинок, убежище от «принуждения к брачным оковам». Вступая в секту, женщины давали клятву на верность Богу перед приходским священником или другим клириком; тем не менее движение это не было официально принято церковью. На уличных собраниях бегинки читали Библию, переведенную на французский язык.
В то время как братья свободного духа принимали к себе людей обоего пола, два их главных трактата были написаны или сформулированы женщинами. Одна из них — загадочная фигура, известная как сестра Катерина (Schwester Katrei), вторая, Маргарита Поретанская, написавшая «Зерцало простых душ», в 1310 году была отлучена от церкви и сожжена вместе со своим творением. По ее стопам следовала Хельвига, дочь богатого брюссельского купца, привлекавшая своим учением фанатичных учениц. В 1372 году инквизиция осудила это движение и сожгла пропагандировавшие его книги в Париже на Гревской площади; сожгли и женщину из французской общины, Жанну Добантон, вместе с трупом скончавшегося в тюрьме мужчины-беггарда. Но, несмотря на инквизицию, еретическое движение францисканцев, как и братство свободного духа, упорствовало и расширяло свое влияние.
Все предрекало апокалипсис. Герцог Анжуйский разрешил медицинскому факультету университета Монпелье вскрывать по одному трупу в год, и в 1376 году, глядя на такой труп, заметил, что население сильно сократилось из-за эпидемий и войн, и, «если этот ход событий продолжится, миру придет конец». Под влиянием страшных и непредвиденных происшествий взвинченные умы обратились к магии и сверхъестественному. Французский инквизитор в 1374 году спрашивал у папы, обращает ли тот внимание на колдунов, и Григорий XI заверил, что будет усиленно их преследовать. С начала столетия папство принимало карательные меры в отношении всего сверхъестественного, особенно во время сверхактивного правления Иоанна XXII. В двадцатых годах XIV века папа Иоанн издал несколько булл, в которых называл колдунов еретиками и приказывал их карать, поскольку они заключили «договор с преисподней», оставили Бога и идут на поводу у дьявола. Их книги с магическими заклинаниями папа приказал найти и сжечь. Впрочем, вопреки буллам, случаев преследования отмечено мало, пока не наступила вторая половина века, когда колдовство и демонология не обрели новую жизнь, и тогда были приняты новые суровые меры. В 1366 году совет Шартра приказал каждое воскресенье во всех приходских церквях предавать колдунов анафеме.
