Валерий Шубинский - Гапон
Так выглядела могила Гапона через три года после его смерти. Сколько людей посещали ее? Для скольких рабочих Гапон оставался «вождем и учителем» в январе 1907, 1908, 1909 годов? Их было не очень много, с годами делалось все меньше, но они были и даже пытались защищать память Гапона в прессе. Только они и сохранили безраздельно добрую память об этом человеке, который несколько месяцев своей жизни считался национальным героем.
При этом еще довольно долго после похорон продолжали ходить слухи о том, что Гапон жив. В газете «Двадцатый век» от 5(18) мая было напечатано письмо рабочего патронного завода Ивана Алексеева, который в подробностях рассказал о встрече с Гапоном в Лештуковом переулке. Якобы Гапон сказал ему: «Полиция попалась в ловушку и уже похоронила меня с разрешения губернатора… — скоро я сам покажусь кому надо». Гапон дал рабочему 15 рублей для семьи, а маленькому сыну его подарил рубль. «Потом он достал накладной парик с бородой и быстро надел его… Гапона я хорошо знал раньше, так как он ночевал у меня в прошлом году, будучи 3 мая в Петербурге».
3 мая 1905 года Гапон был в Женеве, и все письмо было, возможно, «уткой», плодом творчества небрезгливых журналистов, эксплуатирующих сенсационную гибель известного человека. А может быть, здесь и впрямь отразились какие-то слухи, ходившие про Гапона, после смерти ставшего в некоторых — нешироких, впрочем, — кругах рабочего класса народным героем, подобием Робин Гуда или Стеньки Разина? Во всяком случае, через десять дней газета напечатала резкое и печальное письмо А. К. Уздалевой:
«…Мой муж умер. Он свел все счеты с жизнью, а между тем чуть ли не каждый день терзается его память».
Куда любопытнее другой сюжет — связанный с убившей Гапона Партией социалистов-революционеров.
По свидетельству Герасимова, 22 апреля «агент Раскин» неожиданно был задержан в числе псевдоизвозчиков, наблюдавших за домом Дурново, готовя настоящее покушение на него. Не будем обсуждать, что это было — необъяснимая неудача великого провокатора или форма торговли с работодателями (дело закончилось тем, что перед Азефом извинились и заплатили ему единовременно пять тысяч рублей в счет дальнейшего сотрудничества!). В последовавшем разговоре с Рачковским и Герасимовым Азеф рассказал всё об убийстве Гапона в Озерках. Никаких последствий это не имело: Манасевич-Мануйлов, к примеру, и прежде всё хорошо знал и даже описывал в газетах, а полиция не дернулась с места, пока домовладелица Звержинская не пожаловалась на неуплату.
Рутенберг совершил страшноватые, с общечеловеческой точки зрения, поступки, чтобы спасти свою честь революционера. Но результат оказался обратным. Под пером газетчиков Рутенберг представал обманщиком, предателем и без пяти минут агентом охранки, по личным причинам убивающим своего друга — и он должен был признаться, что авторы статей лишь деформируют реальность, но не выдумывают небывшее.
А партия молчала, не принимая на себя никакой ответственности.
В октябре 1906 года на Иматре, на II Совете партии, у Рутенберга было столкновение с Азефом. Иван Николаевич категорически заявил, что не давал санкции на убийство одного Гапона, и назвал Рутенберга лжецом.
Тем не менее Мартыну удалось добиться следующего официального заявления, напечатанного в «Партийных известиях»:
«Ввиду того, что в связи со смертью Г. Гапона некоторые газеты пытались набросить тень на моральную и политическую репутацию члена Партии Социалистов-Революционеров П. Рутенберга, Центральный комитет П.С.-Р. заявляет, что личная и политическая честность П. Рутенберга стоит вне всяких сомнений».
Это звучало почти издевательски. Но многие члены партии были настроены жестче. О. Минор говорил жене Азефа, Л. Азеф:
«Совершенное им убийство отнюдь не является героическим поступком, потому что в данном случае он действовал не в интересах партии, а лишь из чувства личной мести… Что же касается намерения Рутенберга покончить с собой (в котором тот признавался Л. Азеф. — В. Ш.), то это, в сущности, лучший способ выйти из того положения, в которое он себя поставил…»
Чувствующий себя оскорбленным и преданным, Рутенберг отошел от партийной работы и уехал в Италию, к Горькому, где занялся работой над мемуарами, которые должны были его оправдать. Но — столкнулся с категорическим запретом ЦК на их публикацию. Примечательна мотивировка. Вот, скажем, письмо М. А. Натансона Рутенбергу от 16 февраля 1908 года:
«Дорогой Мартын, выскажу Вам несколько слов по поводу рукописи. Для меня не подлежит сомнению, что она произведет на широкую публику впечатление, невыгодное для автора. Ее действие на нереволюционную среду будет несомненно в пользу Г. как жертвы, слишком жестоко поплатившейся за свою вину. Во-первых, автор слишком умаляет личность и значение Г. в день 9-го января. Говоря о личных несовершенствах Г., автор умалчивает о той крупной стихийной силе, которая была в нем, которая чувствовалась и которой объяснялся его огромный успех в рабочих массах. Это умаление производит неблагоприятное впечатление; читатель сразу же чувствует пристрастное отношение, и это впечатление невольно переносится на вторую часть рукописи. Во-вторых, роль автора во всей второй части для читателя, далекого от требований революционной среды, невольно окрашивается непривлекательным светом, прежде всего в его глазах выступая на первый план — это всматривание, выпытывание и заманивание жертвы, обреченной на гибель. <… > Имейте в виду, что автор будет иметь дело именно с таким читателем; в глазах этого читателя даже всякий террористический акт, даже наиболее санкционированный обстоятельствами, всегда носит на себе известную печать, обусловленную предубеждениями».
Другими словами, эсеры хорошо понимали, как может выглядеть их кровавая романтика и их специфическая этика с точки зрения стороннего человека.
Интересно, что разрешения на публикацию не последовало и после разоблачения Азефа, когда руководители ПСР в частном порядке принесли Рутенбергу извинения, пользуясь случаем повесить вину на оказавшегося врагом Ивана Николаевича. В конце концов Мартын опубликовал свои мемуары без разрешения, таким образом навсегда порвав связи с партией.
Отчасти предупреждения Натансона оправдались. Рутенбергу пришлось прочитать в свой адрес много неприятного.
Вот, к примеру, что писал Стечькин (Рясы. 1909):
«…Кто поверит заверениям инженера Рутенберга, бывшего друга и как бы наперсника, товарища „на ты“, который сыграл „дружескую“ роль: заманил человека в Озерки и отдал в руки палачей-истязателей… Так просто, спокойно говорит о зверском убийстве человека, точно отношение департаментское пишет. Исполняя-де волю начальства (в лице Азефа), совершил предписанное…»
На самом деле коллизия Гапона — Рутенберга — шекспировская. Оба ее главных героя вызывают поочередно разные чувства — от отвращения до сострадания. Оба они стали заложниками не только воли двух отъявленных злодеев (Азефа и Рачковского), но и трагического сцепления обстоятельств, диктовавших тот или иной ход. И, конечно, собственной человеческой слабости и суетности.
Гонорар за книгу Рутенберг просил передать (конечно, не афишируя источника) «вдове Гапона — говорят, она очень бедствует».
Бедствует? А куда делись 14 тысяч франков? Наложили руку законные родственники из Полтавы? А, кстати, 14 тысяч рублей, принадлежавших «Собранию», куда делись? Интересный вопрос.
Во всяком случае, следы всех близких Гапону людей — гражданской жены, сына, детей от первого брака, родителей, сестер — теряются вскоре после его смерти. Только уже престарелый Яков Аполлонович Гапон в 1960-е годы пытался ходатайствовать о реабилитации брата.
О судебной реабилитации, конечно, речи быть не могло — чей приговор должен был в этом случае отменить советский суд: эсеровского ЦК или безымянных «рабочих»-боевиков? А с морально-политической реабилитацией всё и по сей день неясно. Неясно — по какой шкале судить или оправдывать этого человека? Кем он был?
Кем он был, Георгий Гапон?
«Революционером в рясе» (так называется одна из посвященных ему книг)? И революционером, и священником он был неважным — но чтобы судить его в одном из этих качеств, надо верить в безусловную правоту церкви или революции. Сам он не верил, видимо, ни в то, ни в другое.
Был ли Гапон провокатором? Но в каком смысле? Провокатором в том специфическом значении, которое придавалось этому слову русскими революционерами, то есть агентом-осведомителем полиции, он не был никогда. Он был одно время «агентом влияния», ведущим, впрочем, свою игру. Перед смертью он (не по своей воле и не в своих личных интересах, а «для пользы дела») попытался выступить в роли агента-вербовщика — тоже надеясь переиграть и обмануть охранников.
