Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра
Потеряв голос, Разумовский, согласно воле Елизаветы, назначен был управлять всем ее двором. (15 июня 1744 года Елизавета Петровна, императрица российская, тайно обвенчается со своим любимцем в скромной церкви в селе Перово.)
Покровительствовала она и многочисленным родственникам матери, жившим в малой известности. «Надеюсь, что вы не забыли, что я бо́льшая у вас», — писала она вдове своего дяди графа Федора Самуиловича, когда та захотела было распоряжаться имением мужа. При дворе Елизаветы находились ее двоюродные сестры.
Сама находясь постоянно без денег, она умудрялась как-то помогать многочисленным родственникам, постоянно занимая для них где возможно деньги.
Ближайшие ей люди, составлявшие ее двор, были так же молоды, как и она. Надо думать, и они не раз удивлялись тому, как не потерялась она и умела сохранить самостоятельность в обстановке крайне неблагоприятной во все царствование Анны Иоанновны. Ее спасал природный ум.
Французский дипломат Ж.-Л. Фавье, глубокий психолог, так охарактеризует ее: «Сквозь ее доброту и гуманность… в ней нередко просвечивает гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего — подозрительность. В высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти, она, легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделением этой власти. Она не раз выказывала по этому случаю чрезвычайную щекотливость. Зато императрица Елизавета вполне владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых старых и опытных придворных, с которыми она никогда не бывает так милостива, как в минуту, когда решает их опалу. Она ни под каким видом не позволяет управлять собой одному какому-либо лицу, министру или фавориту, но всегда показывает, будто делит между ними свои милости и свое «мнимое доверие».
Разумовский частенько напивался до бесчувствия, и тогда цесаревна бежала к Лестоку. Хирург, превосходный психолог, давно уяснил себе, что не пение и не голос Разумовского прельщали цесаревну.
Разбегавшаяся от буянящего Разумовского дворня знала: лишь двое — сама Елизавета Петровна и доктор Лесток — могли безбоязненно появиться перед пьяным.
Лесток, можно сказать, был доверенным человеком цесаревны. (О степени их доверенности свидетельствует секретная депеша Мардефельда своему королю от 28 декабря 1742 года: «Особа, о которой идет речь (Елизавета Петровна. — Л.А.), соединяет в себе большую красоту, чарующую грацию и необыкновенно много приятного ума и набожности, причем исполняет внешние обряды с безпримерной точностью. Но, зачатая под роковым созвездием, т. е. в самую минуту нежной встречи Марса с Венерой… она ежедневно по нескольку раз приносит жертву на алтарь матери любви и значительно превосходит набожными делами супруг императора Клавдия и Сигизмунда. Первым жрецом, отличенным ея, был подданный Нептуна, простой матрос прекрасного роста… Теперь эта важная должность не занята в продолжении двух лет; до того ее исполняли жрецы, не имевшие особого значения. Наконец, ученик Аполлона с громовым голосом, уроженец Украины… был найден, и должность засияла с новым блеском. Не щадя сил и слишком усердствуя, он стал страдать обмороками, что побудило однажды его покровительницу отправиться в полном дезабилье к Гиппократу просить его оказать быструю помощь больному. Застав лекаря в постели, она села на постель и упрашивала его встать. Он, напротив, стал приглашать ее… позабавиться. В своем нетерпении помочь другу сердца, она отвечала с гневом: «Сам знаешь, что не про тебя печь топится!..» «Ну, — ответил он грубо, — разве не лучше бы тебе заняться со мной, чем с такими подонками?» Но разговор этим ограничился. Он повиновался. Я узнал эти подробности от человека, присутствовавшего при этом фарсе…»
Впрочем, оставим сказанное на совести Мардефельда.
Протестант, уроженец Франции, Иоганн-Герман Лесток, человек предприимчивый, явился в Россию, в Петербург, в 1713 году. Отец его был лейб-хирургом; может, поэтому с детских лет увлекся хирургией и сын. Представленный государю, молодой Лесток (ему шел двадцать второй год), имевший чрезвычайно приятную физиономию и свободно объясняющийся почти на всех европейских языках, понравился ему и был определен хирургом к высочайшему двору. Жалованье Лесток получил приличное.
— Французу, — говорил государь, — всегда можно давать больше жалованья; он весельчак и все, что получает, проживает здесь.
Благодаря умению вкрадываться в сердца людей и обворожить каждого скромным, приятным общением, Лесток быстро сблизился со многими и попал в милость к лицам, игравшим важную роль при дворе. Он не пропускал ни одной возможности расположить к себе нужного человека. Немудрено, красавицы петербургские, сестры Монс, фрейлина Гамильтон, да и хорошенькие прислужницы вроде Анны Крамер, обратили внимание на услужливого и вместе с тем женолюбивого француза. (Здесь и далее мы воспроизводим материалы, приведенные в исследовании о графе Лестоке Михаилом Дмитриевичем Хмыровым сто тридцать с лишним лет назад. Да сохранится благодарная память потомства к этому скромному библиографу.)
Веселый нрав и приятный ум Лестока много помогали тому, что пред ним отворялись двери к сановитым лицам и зачастую он оказывался участником застольных бесед, которые занимали все свободное от службы время у сановников, принимавших дома гостей.
В кирке, выстроенной на обширном дворе дома вице-адмирала Крюйса, Лесток мог во время богослужения видеться со знакомыми лютеранами.
В 1716 году Петр I, совершая поездку по странам Европы, имел в свите, составленной из самых приближенных лиц, и хирурга Лестока. Тогда же обратила на него внимание и государыня Екатерина Алексеевна, что явило блистательные последствия для дальнейшей карьеры француза.
Волею случая попавший в среду сильных мира сего, Лесток более и более втягивался в придворную жизнь. Увлекшись, он совсем позабыл о существовании интриг. Одна из них достигла цели. Петру I передали, будто Лесток весьма недвусмысленно высказался об отношениях царя с денщиком Бутурлиным. Лекаря сослали в Казань. Это, впрочем, спасло ему жизнь: Лесток играл не последнюю роль в интриге Екатерины I с Монсом, и, окажись он во время расследования по делу Монса в Петербурге, казни бы ему не миновать.
После смерти царя Екатерина Алексеевна поспешила возвратить изгнанника ко двору и приставила его к дочери Елизавете лейб-хирургом.
Неунывающий француз поворовывал для цесаревны дыни из Летнего сада. Она смеялась. Подобные услуги и приятность в обхождении расположили к нему цесаревну. Ее высочество любила слушать его веселую болтовню, в рождающейся обстановке доверенности рассказывала и она ему о своих малых тайнах. Она привыкла доверять его заключениям о людях, основанным, впрочем, на богатом житейском опыте.
В царствование Петра II, наблюдая за князем Меншиковым, Лесток впервые задумывается о роли фаворита в России. Можно в этой стране царствовать, не находясь на троне.
Мысль запала в сознание, а ослепительное богатство Меншикова, великолепие, в коем он купался, подпитывали ее.
Падение Меншикова не смутило Лестока. Перед глазами был новый удачливый фаворит — Иван Алексеевич Долгорукий, любимец Петра II, имевший полное право черпать из царской казны сколько угодно и распоряжаться взятым безотчетно.
Государь с фаворитом развлекались охотою. Выезжали с тысячами собак, егерями. Царский поезд растягивался едва ли не на несколько верст. Лесток, и сам владевший ружьем до старости, разделял господствующий вкус и, как замечает М. Д. Хмыров, сопровождал цесаревну не только в примосковные отъезжие поля, но даже и в историческую Александровскую слободу, где на большом, привольном лугу ее высочество изволила тешиться травлею зайцев и напуском соколов.
Смерть молодого государя побудила Лестока к действиям. Он убеждал цесаревну явиться в залу Лефортовского дворца и торжественно предъявить собранному там Верховному Тайному Совету права свои на корону.
В царствование Анны Иоанновны Елизавета Петровна оставалась в тени. В прежнем ничтожестве пребывал и лейб-хирург.
В летнюю жаркую пору, когда императрица отбывала на жительство в подмосковное село Измайлово, двор Елизаветы перебирался в подмосковное же село Покровское.
Впрочем, живали и зимой в Покровском. Не чувствуя близости императрицы, улавливая явное пренебрежение придворных, цесаревна по возможности долее не являлась в Москву. С тех-то пор и явились легенды о тогдашнем житье-бытье Елизаветы в Покровском, любившей летом «водить хороводы с сенными девушками на лугу, распевать с ними старинные песни или собственноручно прикармливать щук и карпов в пруду, а зимою — учреждать катанья с гор или по улицам в пошевнях».
